"Презумпция талантливости" - так Юрий Никифоров назвал свою теорию, считая, что художником может стать каждый

Такого, как он, действительно можно было представить скорее на сцене, а не у мольберта. В большинстве своем реальные художники другие: быт, деньги, слава не занимают разве что литературных героев или гениев. Да и пристальное изучение биографий великих этот миф неизменно опровергает. Но Юрия Никифорова в Бобруйске запомнили эксцентричным бессребреником, который легко дарил картины симпатичным ему людям и прямо у себя дома давал бесплатные уроки рисования всем желающим. Кто–то из его учеников стал признанным живописцем, кто–то так и остался кассиром в универмаге, и еще большой вопрос, чей выбор Никифорову был ближе.

На многих городских зданиях, украшенных росписями и мозаиками, можно узнать его руку — таких выразительных героев и театральность композиций не спутаешь с другими, канонов этот художник не признавал, при том, что рисовальщик был безупречный. Годы спустя в сграффито Никифорова на одном из корпусов «Бобруйскмебели» увидели вдруг не торжественный портрет Степана Халтурина (революционера, чье имя мебельная фабрика когда–то носила), а стилизацию Спаса Нерукотворного. И пять лет назад Бобруйский художественный музей открывался в том числе его работами. Не так давно здесь прошла большая персональная выставка, уже по случаю 80–летия художника, создавшего иллюстрации едва ли не ко всем классическим пьесам. Значительное пространство работам Юрия Никифорова отведено теперь в постоянной музейной экспозиции. Только все это произошло без него.
В свое время из незавершенных картин он соорудил домик на даче, где выращивал овощи, высчитывая, чтобы на каждый день была луковица для супа. Создавая свои работы, о деньгах думал в последнюю очередь. Свои книжные иллюстрации издательствам Юрий Никифоров почти никогда не предлагал. Слишком самодостаточными были эти картины. Именно картины, и размером, и содержанием. Не иллюстрации, а готовые театральные постановки. «Тут сразу ясно, как это играть», — говорили порой актеры местного театра, когда Никифоров рисовал им костюмы к спектаклям. Часто это было просто дружеской услугой с его стороны — точно так же он мог предложить более удачную композицию кому–нибудь из коллег или перерисовать картоны (эскизы в натуральную величину) для городских мозаичных панно, не претендуя на соавторство. Жена пыталась его урезонить — как можно, конкуренты ведь. «Не волнуйся, — хохотал он в ответ. — У меня столько задумок, что на всех хватит».

ДВП

В их доме всегда было многолюдно, вспоминает Наталья Никифорова, вдова художника — кроме друзей и учеников, приходило много случайных гостей, просто посмотреть на картины:
— Помню, один из них увидел Юрину работу «Что есть истина?» с Христом и его оппонентами — и буквально обалдел. Отдал 200 рублей (очень серьезные деньги в те годы), по сути, за кусок оберточной бумаги, которую Юра снял с какого–то ящика, чтобы это нарисовать... На чем он только не писал — на ДВП, картоне, обратной стороне законченных работ, на любом из доступных материалов. И в основном «в стол». То, что кипело внутри, требовалось срочно выплеснуть, а ни холста, ни бумаги порядочной под рукой часто не оказывалось.

«Театр — не зеркало, а увеличительное стекло», — сказал неистовый Маяковский. Шекспир бы его поддержал. Как и Юрий Никифоров, изображавший своих героев почти всегда через такое стекло в самый кульминационный момент их испытаний. Даже «Похороны вождя» (ленинская тема была обязательной для вступления в Союз художников СССР) выходили у него с театральным драматизмом и сценическим светом. На вступлении в творческий профсоюз настояла жена, женщина вполне земная. Его такие условности раздражали, но ради родных сдался. Сложно было не считаться с реальной жизнью, когда в семье трое детей и мастерская в общем коридоре между двумя квартирами.

Теория

Обстоятельства его появления на свет также были почти шекспировскими — возможно, там и стоит искать причины особой любви Юрия Никифорова к английскому классику и нагнетанию страстей на своих картинах. Его мать была староверкой и родила сына, когда ей было уже за 30, влюбившись в мальчишку на 13 лет младше. Вопреки общему осуждению они поженились, но юный отец погиб в первый же месяц войны. Растили будущего художника вдвоем — мать и ее слепая сестра, обе были глубоко верующими, готовили своего Юрочку к церковному служению, однако жили трудно. И мать решила, что художником быть выгоднее — сложно сказать, откуда у нее появилась такая уверенность, но однажды она взяла своего помешанного на книгах сына за руку и отвезла в Елецкое художественное училище. Впечатление на педагогов он произвел тогда не столько своими рисунками, сколько богатым воображением. Уже через год был одним из лучших учеников. А когда сам стал преподавать, придумал личное определение собственной теории насчет того, что строение человеческого глаза позволяет любого научить достойно рисовать с натуры. То есть потенциальный талант художника есть в каждом. Эту теорию он так и назвал — «Презумпция талантливости».

— Сейчас я разбираю его библиотеку — чего там только нет! — восклицает Наталья Платоновна. — Помимо огромного количества художественной литературы и альбомов по искусству — книги по медицине, астрономии, географии, геологии, физике, химии, всевозможные справочники с отрядами всех птиц, животных, с подробным анализом одежды армии 1812 года, гуннов, тевтонцев... Даже когда с деньгами было очень сложно, выписывались килограммы газет и журналов — «Нева», «Москва», «Октябрь», «Литературная газета», даже «Уральский следопыт» и «Сельская молодежь».

Коллеги Никифорова расскажут, как впечатлял масштабом и достоверностью созданный им альбом с костюмами разных стран и эпох. Насколько дотошным он был в изображении деталей. И мог заметить неточность даже в таблице Менделеева — была история, как худсовет, в который входил Юрий Иванович, единодушно принял работу молодого художника для школьного кабинета. Но указать коллеге на ошибку Никифоров предпочел наедине.

Свои картины он писал без помощи натурщиков — зрительная память действительно была феноменальной. Любой сюжет. Но все же библейская тема оставалась одной из главных. Еще с 1960–х.

— Книги на церковнославянском языке Юра читал свободно, хоть и считал себя атеистом, не сомневаясь при этом, что Христос был реальной исторической личностью, — откровенничает Наталья Платоновна. — И годами доказывал свою точку зрения.

Декорации

Юрий Никифоров не вписывался в рамки, определенные советскому художнику. Даже Машеров, известный своим покровительством белорусскому искусству, не сдержал нецензурного комментария, увидев его работу «Апартеид» на одной из минских выставок. Картину тут же убрали. Молодежная газета «Знамя юности» публиковала ее под заголовком «Жанр напряженных красок» даже после фактического запрета показывать такое. И когда его пригласили преподавать в Бобруйское художественное училище, покинул столицу не то чтобы с легким сердцем, но без больших сожалений. И попал там в знакомую безбашенную среду — в Бобруйский театр приехал целый курс актеров и режиссеров, вместе с которыми Никифоров устраивал дружеские розыгрыши и творческие акции еще в годы учебы в Белорусском театрально–художественном институте. Здесь все продолжилось, несмотря на то, что у многих уже были дети. Реальная жизнь проходила совсем в других декорациях.

— Он очень много работал, — возвращается к прошлому Наталья Платоновна. — Прямо на лестничной площадке отгородил себе под мастерскую угол коридора, все только удивлялись, как можно писать в таких условиях, когда невозможно даже на пару шагов отойти от мольберта. А у него же все в ракурсе! При этом никаких подготовительных эскизов Юра не делал. Если нужно было работать по большой площади, крепил картоны к стене и рисовал углем на палке снизу вверх.

Ученики, дети (часто — не только свои) и закипающий суп на плите — все это было у него одновременно. Никифоров радовался любому гостю и всех норовил накормить — готовил отменно, друзья подтвердят. Правда, уже не так много свидетелей той прежней, трудной, веселой и отчаянной жизни бобруйских художников. Возможно, потомкам всего не понять.
«Иногда это было работой, иногда — удовольствием, иногда — каторгой, — написал он в своей автобиографии. — Но, как говорил Козьма Прутков: «Философ, проходя путь жизни, знает, что иногда ему выдернется редька, а иногда и репа». Желаю и вам столь же философски воспринимать жизнь. Спасибо за внимание».

cultura@sb.by