(Окончание. Начало в №№ 147-150.)Для охраны самолета председатель колхоза выделил деда с «дубальтовкой». Мы же пошли вместе с мамой и 12–летним братишкой в их землянку. Сели за вкопанный в землю стол, и начался торжественный ужин. Продукты кое–какие мы привезли, сельчане принесли самогон.
Утром просыпаюсь, выхожу из землянки, смотрю: погода улучшилась, даже удовлетворительная. Кое–что перекусили наспех, идем к самолету. О ужас! Дед–охранник лежит под самолетом на соломке и покуривает трубочку. Я себе представил: самолет сгорел — трибунал, штрафная рота, я с автоматом иду в атаку...
Нет бы сразу лететь, так я решаю покатать на самолете мать и братишку. Сажаю их двоих в заднюю кабину (они оба худенькие), взлетаю, делаю круг над деревней, сажусь. После этого летим в Смоленск. Погода все лучше, над городом сияет солнышко. На аэродроме уже весь состав полка, самолеты подготовлены к вылету. Друзья улыбаются, рассказывают: «Командир проснувшись спрашивает: «А где это Зверев, что–то его не видно?» — «Так он же с Шаговым улетел к себе в деревню». — «Как улетел?!» — «Так вы же ему разрешили». — «Я не разрешал, я пошутил».
— Так что готовься к «втыку», — говорят мне на прощание друзья.
И сложно сказать, что страшнее: сразиться одному с несколькими «мессерами» или получить «втык» отца Петровца (так мы между собой называли командира полка)...
Уже через несколько часов я веду группу самолетов на Минск. Маршрут полета снова проходит почти над моей деревней. Небольшое отклонение — и мы проносимся над ней. Я, покачивая крылом, второй раз за этот день прощаюсь с мамой.
****
Приземлились мы на аэродроме базирования в Литве, недалеко от Пруссии. После разбора полетов — ужин. В столовой нам подали блинчики с маслом. Наш отец Петровец говорит официантке: «Позовите ко мне шеф–повара». Выбегает молодая женщина.
— Что это вы приготовили моим летчикам миллиметровые блинчики? — орет Петровец. — Да от такого ужина они на первом же развороте будут терять сознание и падать!
Женщина лепечет что–то в ответ, но командир уже дает команду: «Встать. Выходи».
В батальоне аэродромного обслуживания переполох: летчики отказались от ужина. Через минут 40 нас приглашают снова в столовую. Тут уже и командир БАО, и начпрод, и чины пониже, а на столах — жаркое. Много–много жаркого.
— Вот это дело другое, — бурчит Петровец, — а то блинчиками вздумали кормить моих летчиков. У них и при хорошем питании от перегрузок в бою в глазах темнеет.
Снова начались боевые будни. Правда, на фронте пока активных боевых действий нет. Наши войска готовятся к наступлению, немцы укрепляют позиции к обороне. Мы на боевые задания летаем нечасто. В основном на сопровождение разведчиков–одиночек, Илов или ПЕ–2. Изредка — штурмовиков и бомбардировщиков бомбить цели, обнаруженные воздушными разведчиками.
В воздухе наше преимущество. Потерь в нашем полку пока нет, если не считать сбитого нашей же зениткой командира эскадрильи Трояна, преследовавшего немецкого разведчика в районе Каунаса. Потеря каждого летчика болью в сердце отзывалась у каждого из нас. Но потеря Трояна была тяжела вдвойне. Во–первых, сбили свои. Во–вторых, это был необыкновенный человек. Еще в 42–м он тяжелораненым попал в плен, лишился половины стопы. Когда зажила рана, бежал из плена в Германии, установил связь с антифашистским подпольем, его снабдили документами. Он перешел на полулегальное положение. Выполняя задания подполья, разъезжал по странам Западной Европы. В 1943 году пробрался на Украину, в родные места. Глубокой ночью повидался с семьей и сразу двинулся к линии фронта, перешел ее. После проверки был направлен в наш полк командиром эскадрильи. Мне посчастливилось быть его заместителем. Летал он отменно. И никто никогда не вспоминал, что у него нет полстопы...
Его изуродованное тело мы похоронили у какой–то литовской деревушки, кажется, Значки.
Эх, записать бы тогдашние его рассказы о воздушном бое, когда его сбили, о пребывании в плену, о побеге, о работе с антифашистским подпольем. Его подвиг достоин настоящей книги, как подвиг Мересьева. На одну из встреч ветеранов нашего полка в Москве приезжали его жена и двое сыновей. Я рассказал им все, что помнил из его рассказов о нашей дружбе, о совместных полетах.
...16 октября, полк в боевой готовности. Наши взоры обращены в сторону линии фронта, откуда слышится артиллерийская канонада. Видим мы фейерверк залпов «катюш», хотя наш аэродром — за 20 километров от линии фронта.
Сигнал на взлет. Взревели моторы. Взлетает первая эскадрилья. Одна за другой идут к фронту группы штурмовиков, наносящих удары по передней линии обороны противника. Бомбардировщики атакуют ближние тылы.
Так началось завершающее наступление Советской Армии. В воздухе у нас преимущество. Бои теперь идут уже на территории врага. Однако продвижение наземных войск идет, скажем прямо, медленно. Враг оказывает упорнейшее сопротивление. Он превратил каждый дом в крепость.
Наступление практически не приостанавливалось. Отдыхали только в дни нелетной погоды.
Наш 139–й гвардейский полк командование 1–й воздушной армии по–прежнему использует на сопровождение штурмовиков, иногда бомбардировщиков ПЕ–2, «Боингов».
При сопровождении большой группы штурмовиков или бомбардировщиков выделялась и большая группа истребителей, которая делилась на две подгруппы. Одной из них ставилась задача непосредственно прикрывать, а другой — в случае появления истребителей противника связать их боем. В одном из таких боев оторвался от группы молодой летчик Маркин. Бой закончился, все вернулись на аэродром, а Маркина нет. Решили, что он сбит. Но вскоре в эфире слышится голос Маркина: «Я, Маркин, штурмую Летцен». Скорее всего, заблудился и так, очевидно, решил оправдаться за отрыв от группы. Комизм ситуации в том, что штурмуется обычно цель, а не весь город. Ему передают по рации: «Кончай штурмовать, возвращайся домой». Долго еще над ним подшучивали: «Ну расскажи, как ты пулеметным огнем разрушил весь город».
Одно время летчики нашего полка взяли за моду, возвращаясь с боевого задания, подходя к аэродрому делать «бочку» (вращение вокруг продольной оси самолета). Так вот однажды при выполнении «бочки» у самолета Маркина на высоте примерно 300 метров обломалась правая консоль крыла. И — чудо! Он сумел выброситься из самолета, раскрыть парашют и благополучно приземлиться. После этого случая мы перестали припоминать ему штурм города Летцен.
И еще о моде. Стали летчики рисовать на фюзеляжах своего самолета кто крокодила, кто льва с раскрытой пастью и т.д. Я же попросил своего механика нарисовать на моем самолете улыбающегося мишку, стоящего на задних лапах, с растянутой гармошкой. Симпатичный такой получился медведь. Но показать фашистским летчикам своего музыканта все не выходило. И вот однажды в бою с «фоккерами» я удачно зашел в хвост вражеского самолета, а он, удирая, вскочил в облака. Следом за ним и я. Выскакиваю из облаков и рядом — крыло в крыло со мной — «фоккер». Я смотрю на фрица, он смотрит на меня и грозит кулаком, я показал ему язык. Действие это происходит мгновенно. Я сбавляю обороты двигателя, чтобы он выскочил вперед, тогда я его расстреляю. Но замысел мой он раскусил и драпанул в густые облака. Но мишку моего веселого, думаю, он запомнил навсегда.
Иногда нам, истребителям, приходилось выполнять задания и по штурмовке войск противника, особенно на завершающей стадии Восточно–Прусской операции. Враг встречал нас шквалом огня из всех видов оружия. Ощущение не из приятных, когда вокруг огненные трассы.
Однажды повел я шестерку своей эскадрильи на штурмовку автоколонны юго–восточнее Кенигсберга. Перед целью занимаем боевой порядок: две пары — на штурмовку, третья прикрывает от истребителей противника. Первая наша атака была внезапной, зенитный огонь — слабый. Захожу на вторую — нас встречают уже шквалом огня. Следом за нами атакует пара Исаенко. Вижу: самолет Исаенко задымил и, не выходя из пике, врезался в колонну автомашин.
Когда же был окружен с трех сторон нашими войсками Кенигсберг и у врага оставался выход из него только по льду залива Фришес–Хафф на косу Фриш—Нерут, мы летали на штурмовку войск и техники, отступавших по льду залива. Как–то зениткой был поврежден самолет командира звена Сергея Долголева. Он вынужден был посадить его на лед с убранными шасси. Эту картину наблюдали, кружа над ним, друзья, включая его ведомого Михеева, пока позволял запас горючего.
Вернувшиеся с задания доложили о случившемся командиру полка. Ведомый Долголева Михеев попросил разрешения у командира полка слетать на По–2 за Долголевым. Командир полка дал такое разрешение. Ну а я эту операцию прикрываю.
Через расчетное время после взлета Михеева вылетаю я в составе двух пар. Прилетаем в район, где должен примерно находиться Долголев. Первое, что я обнаружил, это дымящийся самолет. Увидел и Долголева, передал по радио на КП. Михеева пока нет, но зато появилось 6 «мессеров». Завязался бой. Поймав в прицел «мессера», даю очередь. От второй очереди он спасается бегством в облака. Остальные тоже почему–то ушли в облака.
Вскоре вынырнул из облаков По–2 и пошел на посадку. Мы становимся в круг и зорко следим за небом. Постоянно радирую на аэродром: появился Михеев, берем его в кольцо, пошел на снижение, в воздухе противника нет. Когда Михеев уже взлетал вместе с Долголевым, с аэродрома Пилау взлетают немецкие истребители.
— «Таран»–21, — говорит мне «Нулевка» (позывной командира полка), — у вас горючее на исходе, возвращайтесь домой. Прием.
— «Нулевка», вас понял, — отвечаю.
Почти на бреющем полете мы пересекаем линию фронта. Почему на бреющем? Зенитчики не успевают сориентироваться и открыть огонь.
Вот и свой аэродром, садимся. Через минут 30 появляется Михеев на По–2. Друзья–летчики и техники качают Михеева и Долголева. Комполка кричит: «Качнем и «зверят» за успешное обеспечение операции!»
За спасение Долголева летчик Михеев и я были награждены орденами Красного Знамени. Откровенно говоря, мне до сих пор непонятно, почему Михееву не дали Героя? Ведь это был настоящий подвиг. Он погиб буквально в последние дни войны. Ему было 20 с небольшим. Вечная ему память.
Однажды мне поручили сопровождать на разведку Героя Советского Союза Каминского — на фотографирование побережья Земландского полуострова. Задание ответственное и сложное. Полет на приличное расстояние за линию фронта, горючего запас небольшой.
Высота полета разведчика — 4,5 тысячи метров. Надо надевать, по положению, кислородную маску. Но она мешает обзору. Потому мы их и не любили и в тот раз, конечно, тоже не надели. Разведчик поднялся на пять тысяч метров, я со своим ведомым, младшим лейтенантом Витей Илларионовым, занимаю позицию 5,5 тысячи метров. Истребителей противника не видно, зенитного огня нет и вдруг мой ведомый сваливается на крыло и падает. Неужели мы не заметили атаки истребителей противника? А Витя, смотрю, скрылся на фоне моря.
Выполнив задание, разведчик уходит в сторону линии фронта — домой. На высоте примерно 2,5 тысячи метров вижу истребитель. Он поднимается все выше, но позицию занимает явно не для атаки: значит, свой. Это же Витя! На высоте 5,5 тысячи метров у него наступило кислородное голодание, потерял сознание, начал падать. А когда очутился на высоте с достаточной плотностью кислорода, пришел в себя, выпрямил самолет и нагнал нас.
Задание выполнено, прощаемся с разведчиком Каминским, отваливаем и уходим на свой аэродром.
После случившегося Витя чувствовал себя неловко. И напрасно. Для каждого человека существует свой предел кислородного голодания. Но был в полку такой шутник, который долго его донимал: «Витя Мощный, расскажи, как ты хотел искупаться в Балтийском море?» Мощным Витю называли за его худобу. По правде говоря, по упитанности я не сильно превосходил его.
Противник оказывает упорное, бессмысленное сопротивление. Прусская столица окружена. В воздухе наше абсолютное превосходство. В апреле штурмовики и бомбардировщики летали без прикрытия на бомбардировку военных объектов в Кенигсберг.
Наша роль истребителей в этой операции сводилась к прикрытию неба над Кенигсбергом от возможного появления истребителей противника. Одна группа истребителей барражирует над полем боя, другая — приходит ей на смену. И так волна за волной. Вскоре после этой тактической операции город–крепость Кенигсберг капитулировал.
А 8 мая вечером пришло долгожданное сообщение, что фашистская Германия капитулировала. Кругом стало тихо–тихо. Казалось, даже природа замерла. Мертвая тишина разрядилась трескотней выстрелов. Уже не по врагу — в чистое небо. Победа! Живы! Плачем от радости. Плачем о тех, кого нет с нами, кого никогда уже не будет с нами.
9 мая, конечно же, солнечный день. Может быть, даже от нашего настроения. Кажется, вместе с людьми ликует сама природа. Еще и еще поздравляем друг друга, обнимаемся. Из штаба полка прибегает посыльный: «Товарищ гвардии старший лейтенант, вас вызывает командир полка». Иду и размышляю, зачем я ему понадобился? Может, думаю, за Победу нальет перед завтраком.
— Товарищ гвардии полковник, по вашему вызову гвардии старший лейтенант Зверев прибыл.
— Зверев, на косе Фриш–Нерут немцы не сдаются. Летчиков бери по своему усмотрению. Цели штурмовки даст начальник штаба.
— К выполнению задания готов, разрешите идти.
— Ну, успеха и удачи.
Готов–то готов, а радость Победы, радость солнечного майского утра улетучилась. В жизни ведь всякое бывает: случается, что маленькая шальная пулька обрывает жизнь летчика. Во время войны с Японией был случай: летчик–смертник камикадзе пикировал на советский корабль, а кто–то из членов команды корабля прицелился, выстрелил, самолет дернулся и врезался в воду рядом с кораблем. Когда обследовали самолет и летчика, обнаружили, что пуля, выпущенная из винтовки, попала прямо в лоб летчика.
Мы сидим в самолетах и ждем зеленой ракеты на взлет. Вместо ракеты прибегает из штаба посыльный и кричит: «Отбой! Немцы на косе капитулировали».
Пулей вылетаю из кабины моего любимого «ячка», который не подвел меня ни разу. Сбрасываю парашют и кричу: «Ваня (мой «старичок»–механик), всех летчиков ко мне. Немцы на косе капитулировали, вылет отменяется. Теперь уже война для нас закончена. Все на поиски шнапса!»
Победу мы отмечали несколько дней. Нельзя сказать, что много пили, — нечего было пить. Занимались сбором трофеев. В брошенных немцами домах брали мебель, домашнюю утварь. Некоторые, включая меня, обзавелись трофейными автомашинами. Благо механик моего самолета до войны был шофером, дал мне пару уроков, я сразу поехал сам.
Обарахлились, отоспались, устали от отдыха. Наконец команда — готовиться к перелету на постоянное место базирования — Кобрин Брестской области. Начались мирные будни. Но об этом — уже в другой книге. Если успею. Мне ведь уже 85 лет.
