Есть у меня знакомый орнитолог Макаренко Сергей.
Главный специалист по пернатым. В «поисках утраченного» облазил всю Беларусь. Более того, даже написал книгу. Страниц, кажется, в шестьсот. Не считая многочисленных монографий… В общем, широкой души человек. Он мне и говорит:
— Такое могло произойти только с тобой…
— Почему? — спрашиваю.
— Фамилия у тебя подходящая, — говорит. — Это во-первых…
— А во-вторых?
— А во-вторых, дуракам — везет!
Я не обиделся.
Ведь в его словах явно слышалась зависть. А это можно воспринимать уже как чистой воды комплимент...
Впрочем, случилось это вовсе не со мной. Но — на моих глазах. А значит, почти то же самое, что и со мною…
В общем, гостил я как-то у тестя. Зимой. Под Новогрудком. Замечательный город, замечательный тесть: так виртуозно ругался, что поневоле вызывал уважение…
Я быстро разузнал про местные достопримечательности, разведал, что почем, и в ближайшую субботу уже сидел на небольшом запорошенном пруду.
Нас, рыбаков, было человек десять.
Мы сидели едва ли не в шахматном порядке. Глядя сверху, можно было подумать, что мы разыгрываем замысловатую партию. Турецкий гамбит. Вернее, новогрудский… Как говорится, что наша жизнь? Икра!..
Снег искрился на солнце.
Ледорубы торчали как телеграфные столбы…
Декабрь, лед только стал — отличная погода, великолепное время.
Но рыба не шла.
Мы исподволь косились друг на дружку, зорко следя за чужими лунками.
Табачный дым клубился над овалом пруда…
Вдруг один из рыбаков крякнул, привстал и вытянул неплохого подлещика.
Все замерли.
Рыбак покосился на нас, аккуратно снял рыбу с крючка, снова привстал и спрятал леща в железный ящик.
Отлично, подумали мы, процесс пошел. И снова склонились над лунками.
Рыбак вдруг снова крякнул и снова привстал. К его ногам, обутым в валенки, снова плюхнулась рыба.
Пруд загудел как улей.
Рыбак, уже не таясь, расправил плечи. Оглядел пруд. В глазах его читалось превосходство.
Мы смиренно молчали, как бы говоря: ничего, ничего… и на нашей улице перевернется самосвал с килькой…
Табачный дым продолжал клубиться над прудом.
Рыбак насладился победой, но рыбу прятать уже не стал, просто положил рядом.
Через минуту еще один крупный подлещик кружился на его леске.
Рыбак снова обвел пруд взглядом. Теперь в его глазах читалось не только превосходство, но и… презрение. Мол, с кем приходится делить «поляну» — с дилетантами…
Затем рыбак выкинул такую штуку: снял рыбу с крючка, взвесил на ладони, а затем, не оборачиваясь, довольно изящно перебросил рыбу через плечо. Мол, обычное дело. У меня на рыбалке — всегда так.
Мы пооткрывали рты.
Вот это был форс. Такого позерства мы еще не видали.
Как назло, не ловилось больше ни у кого. Рыба упорно шла только в одну лунку. Третья, четвертая, седьмая…
Уже не стесняясь, рыбак весело перебрасывал улов через плечо. Честно признать, получалось это у него залихватски, неплохо. За его спиной выросла уже небольшая серебристая горка…
Из соседнего заснеженного пролеска вдруг поднялась в воздух черная точка. И полетела прямо на нас. Довольно крупная ворона, лениво взмахивая крыльями, сделала над прудом несколько кругов. А затем спикировала на лед. Как раз напротив удачливого рыбака.
В это время тот выуживал очередной трофей. Рыбак с любопытством глянул на птицу: хищный взгляд, огромный клюв, смоляные крылья…
С минуту они ели друг друга глазами, затем рыбак рассмеялся, шутливо погрозил вороне пальцем:
— Попрошайка… Не дам!
И, не оборачиваясь, швырнул рыбу за плечо.
Ворона продолжала сидеть на льду. На что она надеялась? На благодушие человека? На наш, как говорится, извечный всероссийский авось? Вроде бы умная птица, живет, говорят, триста лет…
И тут ворона начала… танцевать.
Мы не то что пооткрывали рты — у нас повываливались изо ртов сигареты. Ну и ну!
Это было не какое-то банальное переминание с ноги на ногу, а самый настоящий танец. Этакая Айседора Дункан, черное на белом, в общем, все то, что можно объединить в термин, имя которому — метафизика танца.
Ворона танцевала и делала это так, что открыл рот даже обладатель счастливой лунки.
Она то припадала на крыло, то вскидывала вверх голову, то семенила ногами, чтобы снова изящно хлопнуть крыльями, воркотнуть, щелкнуть клювом, совершить не менее изящный полукруг…
Танцующая на льду, как сказал потом кто-то, и все признали: да, лучше нельзя было и придумать.
Настоящая черная прима, отдающая дань мастерству человека.
Большой театр вместе с Малым застенчиво, будто бездарные школяры, стояли в сторонке…
Дым уже не клубился над прудом. Из наших приоткрытых ртов вылетал лишь восторженный пар.
Ворона продолжала танцевать. Крыло — бедро — поворот, прихлоп-притоп — и снова поворот…
И только тут я заметил, какая стоит на пруду тишина. Почти космическая… как в зимнем лесу в тридцатиградусный мороз. Ни писка, ни движения, и самый громкий звук, который ты слышишь, — это стук собственного сердца.
Мы, рыбаки, народ бывалый. Палец, тем паче крючок, нам в рот не клади.
Танцующая ворона…
Да это должно было вызвать бурю эмоций. Эмоции, естественно, должны были сопровождаться различными голословными утверждениями, умными и содержательными. Что-то вроде:
— Ну ни хрена себе!
— Вот это да…
— Дает, шельмовка!
— А может, она бешеная?
— Вау…
Но нет, на пруду стояла тишина. Да еще какая…
Мы глядели на танцующую ворону, обменивались понимающими взглядами, и в наших глазах плясал смех.
Дело в том…
Дело в том, что это, похоже, и в самом деле была метафизика.
Пока ворона исполняла архисложные па, три другие вороны, осторожно подкравшись со спины рыбака, с веселым хрустом уплетали пойманную им рыбу.
«Айседора Дункан» — отвлекала, остальные — уже заканчивали обед…
Вот это смекалка, хитрость и ум!
Все были в восторге.
Достойное возмездие за весь этот форс, за эти залихватские перебросы через плечо, за эти презрительные победоносные взгляды…
Достойное возмездие, но ведь и какие достойные исполнители его.
Ворона вдруг прекратила танец, словно кто-то невидимый щелкнул тумблером, отключив звук. Рыбак оторвался от ее почти гипнотического взгляда, уловил уже взгляды наши, обернулся.
Встряхивая крыльями, отобедавшие вороны чистили клювы о снег. Все было кончено. Тут и там валялись лишь обглоданные хрящи и хвосты…
Эти три тоже были — артистки еще те. Отобедав, они не спешили улетать. Они сидели в опасной близости от рыбака, но, кажется, даже не ждали от него никакой реакции: ни плача, ни буйства, они оставались на месте, чтобы показать ему реакцию — свою. Вот так, мол, человече. Вот и все. Се ля ви…
До рыбака, наконец, дошло, что, обокрав его, над ним же еще и издеваются.
Он запустил в ворон ледорубом. Затем принялся материться, причем с такими загибами, что ему позавидовал бы и тесть…
Вороны нехотя взмахнули крыльями, поднялись в воздух, покружили, словно прощаясь, немного над прудом. И полетели к пролеску.
Возглавляла вороний клин «Айседора».
Да, по идее, она осталась без обеда. Да, ее желудок был пуст…
Но по гордому ее виду было отчетливо видно, что это все — мелочи, десятая вещь, суета сует…
Ведь она, «Айседора», была — особая, лучшая. Исполнившая только что свою особую, лучшую роль…
Танцующая на льду.
