Конкурс на творческие специальности в учебные заведения страны по–прежнему высокий, но ситуация все же изменилась, как изменилось общество вообще. Романтиков поубавилось, поступить на программиста или экономиста считается куда престижнее и разумнее, нежели на живописца или на специальность «Литературная работа». А те, кто получил диплом с «красивой» специальностью, всегда ли востребованы? О творческом образовании рассуждают три бывших студента, а именно писатель, художник, издатель Адам Глобус, писатель, журналист, художник Владимир Степан и я, писатель–обозреватель, а в юности архитектор Людмила Рублевская.
А.ГЛОБУС. Когда я поступил в театрально–художественный институт, шел по Ленинскому проспекту и думал: вот, я художник–монументалист, который может заработать миллион рублей, в отличие от всех остальных, которые миллион советских рублей заработать не могут. И вдруг я прихожу на лекцию, где преподаватель Олег Ходыко говорит: «Представь, что настанет время, когда твоя профессия будет невостребованной! Что ты тогда будешь делать?» Но я тогда и подумать не мог, что такое случится.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Сегодня, поступая в вуз, дети думают, где они потом будут работать. Поэтому — поправьте, если ошибаюсь, — более всего востребованы прикладные профессии типа дизайнера. Работать ради искусства? Я знаю, что среди студентов Литературного института, где я когда–то училась, ныне любят вербовать литературных негров... Уверенность, что, если ты талантлив, тебя за это станут содержать, давно испарилась.
А.ГЛОБУС. Просто преподаватели должны объяснять разницу между творчеством и халтурой, между зарабатыванием денег и собственно искусством.
В.СТЕПАН. Проблема в другом. Столетиями создавался стереотип, что художник — это что–то оторванное от жизни, неземное... Абитуриенты поступали в театрально–художественный институт и думали, что будут художниками в возвышенном смысле этого слова, а не в смысле: сделал товар, продал, заработал деньги.
А.ГЛОБУС. И все Гамлета хотели играть.
В.СТЕПАН. А потом выяснилось, что вместо Гамлета будет пинская шляхта. Художники продержались дольше, чем актеры. Актеры начали чахнуть сразу, еще когда мы учились, они не знали, куда денутся после выпуска. При распределении плакали, страдали, потому что их посылали в провинцию... И сериалы, в которых можно было бы заработать, тогда не снимались.
А.ГЛОБУС. Была империя с планом монументальной пропаганды. Каждый год следовало сделать столько–то росписей о революции, столько–то бюстов Ленина и Маркса... Та система развалилась, а новых ценностей, которые нужно увековечивать, прописать не успели. Жбанов, очень талантливый скульптор, не сделал ни одного знакового пропагандистского памятника.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Так, может, это и хорошо? Душевные дамы с собачками, бронзовые лошадки лучше пафоса...
А.ГЛОБУС. Просто сегодня эпоха игрушечной скульптуры и смешно заявлять: «А я все равно буду лепить что–то монументальное!» Было время, когда не существовало квартиры, в которой не висела бы чеканка. И художник–чеканщик был золотой человек. Потом чеканка вышла из моды. Помните, народ собирал горшки и кувшины? На каждой кухне были глиняные тарелки, керамика... Теперь кухни другие, в стиле евро, зато керамическая плитка процветает. В наше время была популярна теория лифта. Если ты видишь, что твое искусство вообще не востребовано, то можно, конечно, заплакать и пойти сторожем. А можно просто выйти из кабины своего лифта, перейти в тот жанр, который востребован, и поехать с ним наверх.
В.СТЕПАН. Продолжают тупо идти по проложенным рельсам обычно не самые талантливые, а упрямые. Именно они достигают успеха. А человек талантливый видит: это тяжело, тут проблемы, и уходит, и занимается чем–то совершенно другим. Рок–музыку создали художники вроде Цоя, Макаревича. Потому что в определенный момент поняли, что в искусстве все уже заняли «народные». На всех пряников не хватит. И пошли в другую культуру.
А.ГЛОБУС. И, казалось бы, почему никто из консерватории не мог выйти на рок–сцену и спеть? Считали, что это ниже их достоинства, они не засыпают, когда слушают Генделя. А те, с тремя аккордами, достучались до народа и хорошо заработали. А сейчас большинство из группы «Кино» снова пишут картины.
В.СТЕПАН. Макаревич еще и книги пишет. Это правильно.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Смотрите, сколько художников и музыкантов сегодня пошли в литераторы, от Артура Клинова до Виктора Шалкевича. Но часто говорят о том, что у нас сохранилось академическое художественное образование, а за границей давно его утратили.
А.ГЛОБУС. Это обман. Даже на улицах в Барселоне рисуют вполне академически. Да в любом нашем книжном магазине продаются американские пособия, как нарисовать портрет, пейзаж, собаку... А покажите такие книжки наших авторов! Где отечественные сайты, где учат рисовать акварелью, гуашью? Да, художественное образование должно быть консервативным, там есть какие–то неизменные ценности... Но жизнь идет, и если ты напишешь сто пятый пейзаж под Бялыницкого–Бирулю, ты можешь его действительно не продать.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Сейчас, искусствоведы говорят, хорошо продается белорусский пейзаж...
А.ГЛОБУС. Все, что связано с туризмом, хорошо идет. Наш однокурсник, художник Саша Лось, водит экскурсии. Бархатков тоже принимает автобусы с экскурсантами.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Но речь о том, что, может, сегодня вовсе и не нужно специального образования, чтобы стать популярным художником? В фильме «Выход через сувенирную лавку» рассказывается история продавца сэконд–хэнда, который, не умея рисовать, используя трафареты друзей — культовых художников, стал популярным и богатым.
А.ГЛОБУС. Это всего лишь кино. Это для лохов рассказывают, что ты тоже можешь взять баллончик с краской и стать знаменитым. А потом еще и богатым.
В.СТЕПАН. При Советском Союзе существовали Госплан и Госснаб. Они определяли, сколько нужно художников, сколько артистов...
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Ты что, хочешь сказать, что сегодня их перебор?
А.ГЛОБУС. Скорее, где–то перебор, где–то недобор. Все из–за моды: вот, модно быть веб–дизайнером, и все идут туда.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Да ведь и теперь в Академии искусств все меньше бюджетных мест. Может быть, искусство будущего будет вообще на любительском уровне — курсы, студии?
А.ГЛОБУС. Нет, такого не случится. Просто у нас молодое художественное образование. Нашей Академии искусств не 200 лет, как санкт–петербургской. Многие ехали учиться в Ленинград, в Москву. А наш театрально–художественный называли «пуховичской академией». Государство и художник всегда были в конфронтации. Потому что государство — регламентировано, а художник — свободен. Когда–то Белль хорошо написал, что художник — это последняя свободная профессия в мире.
В.СТЕПАН. Ему позволяют выпендриваться и платят деньги, чтобы сам денег не рисовал.
А.ГЛОБУС. Да, если художнику не заплатить минимум, он же деньги начнет рисовать! Или подделки. Вон Степан на практике Хруцкого «бомбил», а я — барокко.
В.СТЕПАН. Ну, я тогда не знал, что картина Хруцкого будет на деньгах, когда ее копировал.
А.ГЛОБУС. Академическая система для того и нужна, что, пока ты не скопируешь Хруцкого, — не поймешь, насколько ты отличаешься от профессионалов.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Хруцкого скопировать — да, нужна школа, а вот побрызгать золотой краской унитаз и сказать, что это произведение искусства, любой может.
А.ГЛОБУС. Побрызгать можно, и критики даже могут объявить это шедевром. Но есть же и честные критики... Которые понимают, что, если ты обидишь настоящий талант, он тебе нарисует фальшивые деньги. Помните фильм «Как украсть миллион»: «Мы продаем Ван Гога — Ван Гога или нашего Ван Гога? Или пускай Ван Гог Ван Гога у нас еще повисит?»
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Поступив в Литинститут, мы первым делом что стремились сделать? Обойти все московские театры, музеи... А сегодняшние студенты могут копировать Брейгеля и тащиться от «Сумерек» Стефани Майер. Главное в творческих вузах — среда. Которую сами студенты и создают. Богема... Согласитесь, что в ней обычные люди, которые в других контекстах воспринимались бы как неадекватные.
А.ГЛОБУС. Как–то наш однокурсник на просмотр выставил свои этюды: гуси, старушки, хлев... Обычные студенческие работы летней практики. Но в уголочке каждой было написано: «Леонардо да Винчи». Вначале все смеялись... А потом поняли: это не смешно. Человек просто болен.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Грань между талантом и безумием очень тонка. А есть очень правильные творцы... Со здоровой психикой. Которые старательно выполняют все задания. И никто им не докажет, что они бездарны. И они тоже будут учить детей, как писать или рисовать...
А.ГЛОБУС. Люда, на твоих глазах великая русская литература превратилась в Сорокина.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Ну с Сорокиным мы ничего не можем поделать, но хотя бы на нашем уровне, в своей среде, можем какого–то графомана придержать?
А.ГЛОБУС. Да не можем. Я тоже думал, что мы доживем до хороших времен. Я знал, что Толя Сыс — гениальный поэт. При жизни его не терпели. Но вот умер, никому ничего плохого не скажет, не сорвет вечер. Прошло пять лет. Но его как не включают в школьные и институтские программы по литературе, так и не собираются. И это несправедливо.
В.СТЕПАН. Несправедливо, что в школе уроков рисования вообще нет!
А.ГЛОБУС. А почему их отменили?
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Так ведь даже уроки по истории культуры отменили.
А.ГЛОБУС. Завтра так еще что–нибудь отменят из разумного и вечного... Физкультуру, например...
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Физкультуру не отменят. Здоровый образ жизни, понимаешь...
А.ГЛОБУС. А что, пение и рисование — это не здоровый образ жизни? Та же культура. Просто все идет волнами. В какое–то время процветает художническая среда. Сейчас, наверное — среда программистов... Мы живем во время цифры. Согласитесь — не во время слова, не во время звука или краски. Но будет время расцвета и искусства.
Л.РУБЛЕВСКАЯ. Жаль, только жить в эту пору прекрасную...
В.СТЕПАН. Все может и через год переломиться, никто не знает.
