Далеко не каждый из тех, кто торопится в Национальный художественный музей поглазеть на разрекламированные гравюры Гойи и Пикассо, задержится у ксилографий Анатолия Зайцева — имя белорусского мастера в отличие от его испанских коллег и слышал–то не всякий. При том, что его работы в Беларуси видели точно все. Хотя бы и в школьных учебниках. Но канонические портреты Купалы и Коласа, открывающие выставку Зайцева, совсем небольшая и, в общем, незначительная часть этой уникальной экспозиции. Во многом даже более уникальной и элитарной, нежели офорты гениальных испанцев, размещенных почти по соседству.Он никогда не был в андерграунде, напротив, исключительность его таланта признавалась всегда, сразу и всеми, — в конце концов, в Беларуси такой художник был один. Не в смысле «непохожий на других», а буквально единственный. Таким и остался — теоретически возродить древнее искусство ксилографии можно и после Анатолия Зайцева, техника несекретная, и многие пытались. Но только Зайцеву удалось выжить в бешено меняющейся реальности последних десятилетий, сохранив мироощущение человека из глубокого прошлого, когда картины писались годами, а создание гравюр было делом не менее долгим и трудоемким, чем изготовление резных алтарных скульптур.
Увы, популярность ксилографии прошла еще сотни лет назад, прихотливые деревянные доски для печатания гравюр давным–давно сменили универсальные металлические формы. Художников, желающих экспериментировать с капризными древними технологиями, еще во времена Гойи и тем более Пикассо можно было считать по пальцам. В 1930–е годы советская критика и вовсе признала ксилографию с ее угловатой условностью «диверсией в искусстве»... Однако Анатолий Зайцев, увлекшийся вырезанием своих досок в институтской аудитории профессора Кашкуревича, вопреки всему — отсутствию коллег, перспектив (к тому времени о ксилографии у нас если и вспоминали, так только в связи с достижениями Франциска Скорины) — сделал выбор на всю жизнь...
Годы спустя именно Зайцеву предложили оформить книгу к юбилею Скорины. Позже он создал целую серию портретов классиков литературы, которые советские издательства печатали миллионными тиражами. Стал признанным авторитетным мастером, но еще долго не решался показать то, что вырезал не на заказ, а для себя — воздушные пейзажи, философские притчи, образы святых и портреты родных, которые у него куда откровеннее любой фотографии. Первая выставка Анатолия Зайцева открылась, когда ему было уже 60. В Полоцке...
Лариса Густова
— Понимаете, у него могла быть масса выставок и раньше, притом где угодно, — вздыхает вдова Анатолия Тимофеевича Лариса Густова. — Уверена, кому бы ни предложил свои работы, никто бы не отказал. Но моей уверенности он не разделял. И одновременно считал, что художнику его уровня вообще зазорно просить о чем–либо.
Вот парадокс: Зайцев был признан везде и надежно, от Европы до Японии, постоянно отсылал туда свои оттиски, получая обратно каталоги международных выставок, где демонстрировались его гравюры. В Беларуси же выставлялся редко, скромно, в небольших библиотеках. Однажды Лариса Николаевна собрала оставшиеся ей в наследство работы мужа, которые никто, кроме нее, не видел, и принесла их в художественный музей. Обсудить даты возможной выставки ей предложили чуть ли не с порога — показать у себя такое искусство счел бы за честь любой выставочный зал. Несколько дней назад прошел вернисаж — хороший повод для размышлений на тему, что и знаменитый художник вдруг может оказаться совершенно неизвестным.
После выставки, которая продлится до конца февраля, 40 работ своего супруга Лариса Густова решила подарить Национальному художественному музею. К слову, подаренные ею оттиски Анатолия Зайцева есть и в Полоцке, и в Минске — в галерее Савицкого. «Он был удивительный», — говорит она о муже и точно знает, что нынешняя выставка не последняя.
— Меня потрясала его многоликость, — вспоминает искусствовед Лариса Финкельштейн. — В жизни он был такой брутальный, резкий, как мой первый учитель вождения, ну чисто Шумахер, а в графике — такой тонкач... Сегодня есть тысячи новых изысков, новых техник и возможностей, но ксилографии, которые делал Анатолий, ни с чем не сравнимы и, как мне кажется, не перекроются никакими новшествами, которые я, в принципе, очень люблю...
«Рядом с ним никого не было, никого нет и после», — подчеркивают искусствоведы. Возможно, Анатолий Зайцев так и останется единственным белорусским мастером ксилографии. Тут ведь мало быть талантливым художником, — нужны годы, чтобы узнать о жизни и людях столько, сколько знал Анатолий Тимофеевич, чтобы это искусство, по сути, очень ограниченных возможностей сделать таким живым и актуальным. Недаром в свое время Зайцев выучил язык жестов и отправился учить рисованию глухонемых детей.
— Он был очень цельным, если что–то наметил, всегда доводил до конца, — рассказывает Лариса Николаевна. — Я совсем не такая... Но он научил меня терпению, последовательности, рядом с ним даже мои работы стали другими.
Сегодня гобелены Ларисы Густовой украшают театры, замки, музеи и посольства, художник она весьма успешный. Однако, как вспоминает сейчас не без улыбки, супруг оценил ее творчество лишь на десятом году брака:
— А я с самого начала поняла, что художник он — уникальный, за это можно было простить все.
Доски
— Его доски... О, это отдельная тема! Купить их было невозможно, тут нужен особый вид самшита, но в Литве нашелся один товарищ, который присылал их Анатолию, шлифовал их он уже сам. Чаще всего я видела его в маске с увеличительными линзами, а еще чаще — спину, которая не разгибалась часами, днями, неделями, годами. Кто бы ни говорил ему, что его искусство не востребовано. Оно и в самом деле было не востребовано, но для него это не имело никакого значения.
Зима в Расохах
Натюрморт с яичной скорлупой
Потом, конечно, все пришло. Признание, заказы... Но в 1990–е жизнь изменилась. Когда за одну из работ с Анатолием рассчитались фуфайками и сахаром, он решил оставить свою графику, которую так любил. Нам стало буквально не на что жить. И он занялся дизайном, почти все выставки на ВДНХ тогда оформлял. Официально был главным художником, купил машину... А однажды пришел домой, остановился в растерянности у дверей и спросил вслух: «Чем мне заниматься дальше?» «Садись и режь!» — ответила я. Мои работы вдруг стали покупать, пошли серьезные заказы, финансовый вопрос уже не стоял так остро. И мне так давно хотелось сказать ему это.
Слова
— Если бы мы встретились позже, точно знаю: ни о какой семье и речи бы не зашло, мы с ним очень разные. Дело тут не в искусстве, хотя и совместные выставки, которые мы с Толей пробовали делать, как–то не складывались. Но он так чудесно ухаживал, залезал в окно моего общежития, чтобы сказать несколько хороших слов, мы были так молоды! И когда предложил пожениться, приняла его предложение сразу.
 |  |
|
Портрет Янки Купалы
|
Портрет Якуба Коласа
|
А потом у нас родился ребенок... Серьезная родовая травма, врачи сразу предложили от него отказаться. Был момент, когда я готова была согласиться с их доводами. Но Толя об этом и слышать ничего не захотел. «Знаешь, Лариса, как он меня за палец схватил? — сказал мне. — Никуда я его не отдам, это наш парень». Я очень благодарна ему за эти слова. И за следующие много очень непростых лет, когда он брал сына в мастерскую, чтобы я могла немного отдохнуть. За портрет уже взрослого сына — этот портрет сейчас на выставке.
Зрение
– В 1990–е годы я предложила Толе продать нашу квартиру и купить дом. «Делай что хочешь», — отмахнулся он. Купили дом. Фактически одни стены. Я рассчитывала, что Толя как деревенский парень обустроит все в лучшем виде, а у нас еще долго даже забора не было. А потом я подумала: ну какой он деревенский? В 13 лет уехал из своей деревни, поступил в Загорское художественное училище, потом сразу — в театрально–художественный институт. Правда, обеденный стол сделал сам. Большой, надежный.
Портрет сына Тимоши
В этот дом он редко возвращался один. Почти всегда — с кем–то из друзей. Ему нравилось быть среди людей, ценил долгие разговоры, любил поговорить с бабкой Яниной — нашей соседкой по даче, даже вырезал ее портрет — ну в точности она... Вообще, для меня в его работах все очень узнаваемо — и люди, и пейзажи точно такие, какими помню их я. Но кажется, Толя видел немного больше меня. Несмотря на свою многолетнюю работу с лупой, сохранил зрение. Только главное же видят не глазами...
cultura@sb.by
Советская Белоруссия № 23 (24905). Суббота, 6 февраля 2016
