Сын земли

Сегодня мы начинаем публиковать отрывки из одноименной книги Олега ВОЛОДЬКО, Героя Социалистического Труда, руководителя одного из лучших в стране хозяйств имени Суворова Поставского района, практически полностью сохранив стиль. Автор ставил задачу пробудить общество, которое может состояться и успешно развиваться благодаря созидательному труду человека. В этой автобиографической повести он рассказывает, как приходил к осмыслению этих принципов с учетом различных обстоятельств. По его мнению, жизнь — это очередь на много лет вперед, и только от самого человека зависит, как ему ее отстоять. На примере собственной судьбы Олег Адольфович показывает, как с честью можно вынести все невзгоды, научиться прощать и быть благодарным обществу, помогая коллегам по работе, всем, с кем приходилось общаться.

Отрывки из одноименной книги Олега ВОЛОДЬКО, Героя Социалистического Труда, руководителя одного из лучших в стране хозяйств имени Суворова Поставского района.

Сегодня мы начинаем публиковать отрывки из одноименной книги Олега ВОЛОДЬКО, Героя Социалистического Труда, руководителя одного из лучших в стране хозяйств имени Суворова Поставского района, практически полностью сохранив стиль. Автор ставил задачу пробудить общество, которое может состояться и успешно развиваться благодаря созидательному труду человека. В этой автобиографической повести он рассказывает, как приходил к осмыслению этих принципов с учетом различных обстоятельств. По его мнению, жизнь — это очередь на много лет вперед, и только от самого человека зависит, как ему ее отстоять. На примере собственной судьбы Олег Адольфович показывает, как с честью можно вынести все невзгоды, научиться прощать и быть благодарным обществу, помогая коллегам по работе, всем, с кем приходилось общаться.

Глава семнадцатая

ГОСПОДЬ когда сотворил мир, то сделал больше хороших людей. Ведь надо было добывать запчасти, ехать на тракторный завод, на любые базы. И не секрет, надо вооружаться. Начальником ОБХСС на то время был Калинин. Видок этого начальника отображал его службу: кажется, ты ничего не воровал, но когда встретишь Калинина, хочется хоть в чем-либо признаться.

Полетели выжимные, диски сцепления. Надо ехать на МТЗ. Там знали клиентуру, которая любила сделки. А тогда Поставский мясокомбинат делал объеденье. Позвонили, надо срочно ехать за запчастями, а на мясокомбинате облава во главе с Калининым — это труба дело. Стали за углом с Грицияном и спланировали так. Он, толстый дядька, снимает рубаху, а мы на него наматываем сардельки. Достаточно для расчета. Все сделали, все увязали. Калинин со своей бригадой на проходной. Петр шел за Михайловичем. Вдруг увязалась заводская собака и выхватила одну сардельку, а за ней вся вязанка. Блохи сдохли. Остается только все сардельки отдать собаке, и пусть на нее заводят уголовное дело. Этот человек со звериным взглядом вынул нож и сказал:

— Отрежь, сынок: собаке — собачье, твое — тебе.

Петр смотрел на этого грозного человека и ничего не понимал, он стоял как остолоп.

— Сам будешь резать или мне это делать? Езжай с Богом, опоздаешь.

Тогда телефоны прослушивались. Человек, какая тебя мать родила? Какая земля носила? Он все время говорил:

— Сынок, боль со временем меньшей не станет, ты только уже умеешь ее переносить.

Будь на месте этого человека карьерист, дело готово, радости и звездочки на погонах. Сколько эти карьеристы сгноили человеческих судеб, не говоря уже о временах всеобщего уничтожения.

По сей день жив человек. Прочитав эти строки, он поймет, тогда было данью моде ставить заместителей секретарей партийных организаций по наглядной агитации. Было огромное количество руководителей, которые хотели просто поиздеваться, но они не виновны.

Один из председателей, Иванов, посоветовал:

— Иди к Федорову, пусть он даст тебе экскаватор, ведь у тебя столько картофеля.

Человек, будучи не специалистом, пошел с этой просьбой. Яков Иванович расспросил: как, что, кто прислал? И, конечно, советчику влетело по самое не могу. Но когда этому товарищу пришлось вернуться в органы и его надо было спасать, он не побоялся нести и отдать документы по трескучему льду. Поэтому хороших людей очень много, просто черни больше, и она наводит серость и дымку на всех. Да Бог с ней, с дымкой. Сколько было поездок и объяснений в конце стола бюро райкома, обкома, комиссии ЦК КПБ…

У Петра не было большого честолюбия, но иногда очень хотелось огрызнуться за весь бардак. Хотя можно было открыто говорить Петру Мироновичу Машерову. Правда, при встречах он сам больше говорил и не стеснялся простого человека. Во время войны он партизанил в этих краях, и только тогда, когда они появились с Марковым, навели порядок от собственных мародеров. Много памятных встреч, но одна из них, которая проходила на зернотоке, запомнилась больше всего. Приехали Петр Миронович Машеров, Тихон Яковлевич Киселев, Иван Евсеевич Поляков, и вдруг Петр Миронович вспомнил, что в этих краях им валял валенки Козловский Герасим. Тут же все дружно:

— Так он тут!

А какой он тут, его хотя бы от пыли оттереть. Как ни пытались, но получилось, что получилось. Вышел Герасим, к нему большими шагами подошел Петр Миронович. Белоснежная, до синевы рубашка Петра Мироновича, засаленные руки Герасима, обнимаются два человека, невзирая ни на что.

— Как ты, Петр? Большим человеком стал, а мы вот тут трудимся.

Может, история и хранит эти снимки двух человек, которых объединила беда.

Сложно было партийным органам ориентироваться в этой лженауке. Стоило кому-то из авторитетных хозяев о чем-либо заявить, тут же орали в один голос: «Отстал, не способен». Хотя способен, но не поддержал дурь собачью. Пошла страшная мода на сучки. Кто-то из ученых преподнес, что в лозе столько питательных веществ. Ни одно клеверное поле не заменит. Гости приезжали и уезжали. В то время секретарем ЦК КПБ был товарищ Мицкевич. Предупредили, едет. Не успели обкосить траву, ну будет нагоняю! А тут, как и надо, никто на траву внимания не обращает, увидев лозовый куст, все с упоением слушали двухчасовую лекцию о пользе витаминов. Но всем хотелось предложить, чтобы после таких витаминов он полюбил свою жену. И все пришли к единому мнению, что места ему не оказалось бы даже в прихожей.

Большая была загадка, почему зерно закупаем в Канаде и Америке. Никого не интересует сельское хозяйство собственной страны. Почему при пустых прилавках процветало вранье? Теперь мы говорим об этом смело, а ведь об этом говорилось на кухне под шум приемника. Многие догадывались, не догадывались, а правильно раскладывали систему. Она победила, она пожертвовала много народа, весь генофонд страны. И ее, такую богатую, надо привести к необратимому праху, но об этом чуточку попозже. Об этом потом, потому что это больно.

Глава восемнадцатая

БОЛЬШИМ и знаменательным событием явилось вручение Белоруссии ордена Дружбы народов. Это очень высокая награда. Вручение, конечно, проходило во Дворце спорта. В первый день речь Алексея Николаевича, по написанному, была очень тяжелой. А вот во второй день, без бумажки, этот величайший экономист того времени, дипломат, говорил так, что все слушали, затаив дыхание. Было слышно, как муха жужжала.

Конечно, Минск — город богатый. И тогда говорили так: каждую дверь можно подпереть палкой «сервелата». Прилавки были завалены.

Поселили нашу делегацию в гостинице «Минск». Безусловно, пообедали, как могли. После этого решили пройтись по магазинам. Надо же было, как назло, на углу — «Березка». Это магазины, которые торговали за валюту. Сегодня уже нет этого товарища, вечный покой и царство небесное ему. Достает он несколько красных десятирублевок и заказывает мне два ковра, для жены кольцо, хотя не помешает и теще, она у него хороший человек. Продавщица, конечно, отодвинула этот вид валюты и сказала, что это не те деньги, на которые продается товар. Тогда товарищ вошел в роль и заявил:

— Так ты, сука, против советских денег?

Конечно, все «Березки» в этот день были закрыты, потому как колхозники не знали, что такое купоны, что такое за десять долларов купить кольцо. Беда эта не страшна, страшно то, что люди не осведомлены, люди разделены.

После визита Косыгина снабжение Минска резко сократилось. Машеров был патриотом своей республики. И мы, послевоенное поколение, жили с каждым годом лучше. Но в этом лучшем закладывалось худшее, чтобы потом воспользоваться им. Все стремились жить по методу курятника: как бы обгадить ниже сидящего. Работали заводы, фабрики, были грамотные люди с большим будущим, настоящие патриоты своей страны. Но были заказы на таких, чтобы их сделать послушными. Никто денег не считал. Да деньги-то были, но нечего было купить на них. Был полный дисбаланс экономики. Изобретенное не применялось, оно не было востребовано. Конечно же, 1965 год дал свой толчок в экономике, в производстве. Это большой толчок для страны, но так нужны новые технологии. Очень многим было неясно, чем занимаются наши внешнеэкономические ведомства. Кругом прогресс, кругом прекрасные трактора, плуги и сеялки, а мы еще катаем человека в пыли. Почему? На это «почему» дал ответ только развал Советского Союза. Выросло новое поколение людей, грамотных, желающих, но они оказались не у дел. Их можно было исключать из партии, калечить жизнь, хоть она только одна. Ведь безумием одного не должны мыслить остальные!

* * *

Глава двадцать первая

1978 ГОД был очень мокрым. Были случаи, когда заседание бюро проходило в три часа ночи, а посеяно должно быть в шесть утра. Вот тут был и есть, и дай Бог ему здоровья, главный бухгалтер Ковальский Иван Иосифович.

— Иосифович, что делать?

— А что можно сделать? Семена надо списать, зарплату начислить, заплатить.

Все это должно плясать. И это человек с четырьмя классами польской школы! Сначала горячился, а потом делал. Но сеять-то надо. Погода была ужасной. Попробовали сеять зерно с самолета. Для новых пилотов поля незнакомые, поэтому Петр сам решил лететь. Над одним из полей начался заряд. По расчету линия, и вот она перед глазами. Удалось вырвать. Все вытерли лбы и решили судьбу не испытывать.

Рекомендаций по условиям посева 1978 года было море, и соблюсти их не было возможным. Приехал один великий начальник и начал отчитывать Петра как последнего идиота. Не выдержали нервы у парня, слишком унижал этот товарищ, разошлись с нецензурными словами. Были созданы несколько бригад по колхозу имени Суворова для вечернего рассмотрения вопросов, которые наносили вред хозяйству страны. Бригады приезжали. Некоторые отказывались, некоторые писали, что все хорошо, только потерян флажок соцсоревнования. Будь флажок, небо закрылось бы, и дождь не лил бы.

Собирались долго. Заседание бюро райкома началось где-то часов в двенадцать. Повесткой дня было: «Несоблюдение рекомендаций посевной кампании в условиях 1978 года». Чтобы этот вопрос ушел автоматом, надо было, чтобы Петр публично извинился перед большим начальником. Извиниться – значит, признать себя виновным. Петр это понимал очень хорошо. Как поставили в конце стола, Петр не слышал. Слышал только слова Юрченко Даниила Иосифовича: «Будь всюду такой порядок, был бы хлеб». Этого старика обкомовский хам тут же нагрузил витиеватыми научными фразами. Вопрос стоит о голосовании на предмет исключения из партии. Первой вздернулась рука обкомовского товарища. Все остальные рук не поднимали. Только спросили:

— Кто против?

Против не было никого. И почему-то не было прений. Все тут же вышли из-за стола. Петр вышел, как преступник. «Ну что ж, девочки, вы мне предвещали гибель, но это не весь подарок судьбы, еще только начало». Так Петру казалось. Он чувствовал провода, он чувствовал, когда дельтаплан уносило на высоковольтную. Ему кто-то рисовал, и рисовал не видения, а реальные картины.

Почему так плакала Светлана? «Кто я для тебя? Уже никто. Оставь меня навсегда, ведь мы оба повинны». Разъединило, растормошило. Так было Господу угодно. Петр часто думал: «Ну какой упрямый бык!» Но эта шинель все равно вспоминалась. Прости меня, прости.

Петр остался безработным. Райком посылал смотреть, чем он занимается. Как бы ни было, но даже под надзором из кустов Петр сеял по-своему, так, как велело сердце и наука стариков.

Не давала покоя встреча со Светой и ее матерью. Не понятно было Петру ее высказывание: «Вот если бы вы умирали вдвоем, я бы не боялась, а вот то, что жить будете порознь, меня волнует».

Не мог Петр этого расшифровать. Как ни анализируй, возврата к прошлому нет. Так распорядилась судьба, хотя она еще не раз будет вносить поправки. Но самого главного уже не изменить. «Умей управлять собой!» — слова деда Константина.

Об исключении Петра из партии стало известно в высших эшелонах власти. В один прекрасный день его вызвали в обком партии и на заседании бюро восстановили. Как ни странно, товарищ, который яро голосовал за исключение, первым поднял руку за восстановление. Жизнь запутывала Петра все больше и больше. Но автор не хочет запутать читателя, а кое-что хотелось бы переставить местами.

Глава двадцать вторая

ПЕТРУ было чуть более тридцати лет. Работа шла своим чередом. 1978 год был страшным, уборку закончили только тридцать первого декабря, когда комбайн мог идти по промерзлой земле. Воинские части, весь личный состав, кто как мог держали косу — выкосили. Женщины подстилали под колени мешки, иначе колени проваливались. Таких трудных годов мало кто из старожилов вспоминал. Не было семян картофеля, завозили из других областей, даже из республик. Надо было выжить — и выжили, достойно выжили. Смогли обещанное людям отдать. А люди — это сила, на которую Петр всегда опирался. Они за все это время стали родными.

Однажды, поднимая лен, женщины заявили: «Председатель, назови нас ласково, мы будем поднимать лен до утра». Что придумать? Назвал Петр их девочками. И когда у этих девочек со временем не осталось ни одного зуба, они все равно были девочками, родными, милыми. А ведь когда-то были молоды, они любили, и их любили. Как дорого стоило завоевать их доверие и не предать. Как хорошо, когда верили потом жены. Если сказали, что допоздна разгружали, — значит, так это и было. Доверие человека — не нюх табака.

Потом только стало ясным, почему такие роковые предсказания Гали и Светы были — на верную гибель. Как они могли это чувствовать? А ведь они чувствовали.

Глава двадцать третья

ВОЗВРАЩАЯСЬ к 1976 году, хочется поведать, что этот год был ознаменован сменой власти в районе. Федоров уходил на должность заместителя министра образования. Клочкова Валентина Алексеевна становилась первым человеком в районе. Конечно, у Якова Ивановича были свои «хлопцы». Это Клепец Миша, Сергей Якимович — все очень сильные хозяйственники. Что происходило между ними, Петру было неизвестно, только один из юристов района позвал Петра и сказал, чтобы эти «оба хлопца уметелились». Оба хозяйства накрыло ОБХСС. Тогда у Петра был незаменимый «ИЖ», на котором он пробирался так, что Шварценеггеру и не снилось. К приезду Сергея оба оказались уже готовы, и Сергей, и Миша. Миша весил пятьдесят килограммов с ботинками, и не проблема — спрятаться в стог. Что делать с Сергеем? Как удалось, но оба были надежно спрятаны. Через минут тридцать нагрянул обыск. Вопрос к Петру:

— Что ты тут делаешь? И кто ты такой?

Начал Петр объяснять, что он, мол, председатель, да ему надо электрические столбы. Один из пишущих воскликнул:

— Это он удрал из Березвечья! Точная морда, одежка, белые ручки...

И в изолятор. Петру так было хорошо, что они занялись им. Но страшно, чтобы эти, двое спрятанных, не расхрюкались. Мотоцикл погрузили, люди с карабинами уселись в машину. Петру было так хорошо на душе!

Начальник тюрьмы часто приезжал к Петру и лично его знал. А у Петра было галифе и туфли на босу ногу, когда его привели к Новикову. У полковника отвисла челюсть с белым металлом:

— Суки, что вы наделали, а если корреспонденты распишут? Заходи в заднюю комнату.

Полный стакан, как положено по уставу.

— Гражданин начальник, не могу, надо добраться к месту службы.

Пить не пил, но нажрался как свинья. Кажется, мотоцикл перестал тянуть. Приехал к Сергею. Оба уже как будто соображают. Не хватает суммы подотчета, чтобы погасить за удобрения. Срочно в Поставы. Дали какую-то девицу-юристку. Ехали около Норицы. Зад мотоцикла занесло, счесало всю боковину.

Началось преследование Якимовича Сергея. Многие о многом говорили, о разных причинах. Решил Петр пойти к Валентине Алексеевне.

— Простите, такое хозяйство, а тут сажают.

— Сынок, ты ничего не знаешь, а когда узнаешь, тебе будет не по себе.

У Сергея не было человеческой кровати, жил в доме матери. Одно только, выпив стакан водки, он пел «Очи черные». Но заказ был очень твердым.

Ушел Сергей Викентьевич Якимович. И как не стало этого великого хозяина, не стало хозяйства. Могила его стоит одиноко на холме. Придя к нему, как в старые добрые времена, Петр обращается: «Сереженька, что ты натворил? А теперь поглядываешь свысока». А он смотрит своим мудрым взглядом и, улыбаясь, говорит:

— Это ты, сукин сын, натворил. Спас ты меня от тюрьмы, но хочу я зарыться еще глубже вместе с этим камнем. Этой земле я отдал жизнь, а вы что натворили!

Петр уходит с оградки, а Сергей уже не улыбается, а смотрит строго и требовательно. Как будто говорит:

— Я приехал на эту землю, она моя, хоть ее и немного. Не забывай меня, приезжай, расскажи о новостях.

Там же теперь и Миша Клепец. Всех не перечесть. Просто становятся они в ряд, а Петр им низко кланяется. За то, что любили, за то, что берегли, а уж коли кому не угодили — пусть простят. Простите меня.

Глава двадцать четвертая

НАЧАЛАСЬ в районе какая-то междоусобица. В колхозе «Большевик» был заслуженный работник сельского хозяйства Мышко Михаил Николаевич, Герой Социалистического Труда. Устал человек, ушел на пенсию. Забрали в сельский Совет. Пришел новый руководитель, кстати, воспитанник Петра. Начались неурядицы. Просто начали топить один другого: кто у кого покупал задний мост, кто у кого перехватывал литр молока... Ну просто гадюшник. Друг у друга проводили обыски. Петру не было времени заниматься чепухой.

Петр хорошо сотрудничал с директором молочного завода Норкиным Аркадием Яковлевичем, очень приличным человеком. Иногда он заезжал с Софьей Михайловной, своей женой, привозил кефир в дипломате. Много о чем говорили. Очиститель дал свой эффект. Многие не верили, но молоко суворовское отправляли  даже в Витебск.

Петру было около тридцати, когда начались повальные ревизии. То одних проверяют, то других. Петр прикинул: «Нечего делать? Давайте, ребята». Но, оказывается, то, что было, — оно не забылось. Поступил мощный государственный заказ, и заложником был Петр.

Из Витебска звонила Валентина Алексеевна:

— Ты уж подожди меня в Слободе, так хочу тебя видеть.

Ну, думается Петру, дудки, это все не так, где-то в другом месте собака зарыта. Транспорт «ИЖ-56» по любой тропинке пройдет. Часа через три приехала Валентина Алексеевна и говорит:

— Поедем смотреть поля.

— На чем?

— На мотоцикле.

— Ничего себе, вся грязь с заднего колеса будет у вас на спине.

— Скажи, спина чья: твоя или моя?

— Значит, поедем, приказ начальника — закон.

Поехали до Промышляд. Там был огромный канал. Она похлопала по плечу, мол, остановись. Остановились. Даже при удачной езде даму Петру уберечь не удалось. Спина в грязи, туфли в грязи, но не это главное. Валентина Алексеевна спросила у Петра:

— Если тебе перетрясти каждый позвонок, ты сможешь выдержать?

— Что значит — перетрясти каждый позвонок? Можете более ясно объяснить, как трясти, что трясти, за что?

— Давай не будем играть в подкидного. У тебя будет ревизия. Ты сможешь все выдержать? Удобрения, стройку, закуп скота?

— Зачем вы, господа, меня здесь держите и думаете, что я выдержу. А что не выдержу? Знаете, Валентина Алексеевна, гарантий не даю, но выдержать надеюсь.

На том и расстались...

Глава двадцать пятая

МЛАДШЕЙ красавице было три годика. Ей бабушка связала шапочку, как у мухомора. Петру очень нравилось брать ее с собой. На коне — значит, на коне, на мотоцикле — так на мотоцикле. Ребенок всегда охотно ездил, мог засыпать на свежем воздухе. В этот день не было возможности ехать. Столько документов было на подпись, касса, лицевые счета. Светка бежала около конторы. В кабинет вели три входа. Один — из бухгалтерии, второй — со стороны котельной, третий — из коридора. Вдруг ввалились человек семь выхоленных, выглаженных дельцов. Вместо того чтобы сказать «Здравствуйте», один из тяжеловесов произнес: «Прошу не двигаться. Можете ознакомиться, у нас на вас пять ордеров: личный обыск, обыск кабинета, обыск дома, обыск жены и, конечно же, ваш арест, изъятие документов, которые здесь имеются, и тех, которые на чердаке». Одной из сотрудниц была работница областного ФО, Глафира Ивановна, с обезьяньим париком чуточку набекрень. У Петра вывернули все из карманов, искали номера телефонов. Но к этому возрасту у него память была такой, что он все московские телефоны помнил наизусть.

— Где ваши любовницы?

— У меня в сердце, вот оттуда вам их и не выковырять.

— Мы знаем некоторых из них.

— Это не любовницы, а женщины, которых я люблю.

— Так у вас многоженство? Неизвестно, сколько их у вас?

Документы грузили, а мешки потом пломбировали. Петр вышел в зал конторы. Ковальский, как старый вояка, вел себя смело и нагло. Только Глафира Ивановна, подойдя к Петру, с ехидной улыбкой заявила:

— Ну что же вы такой невеселый? По вашей статье срок не так уж велик, от восьми до пятнадцати лет, так что не беспокойтесь.

Эти издевательские слова перерезали Петру горло все больше и больше. И в душе уже созрел план. «Ты мне хорошо дала, от восьми до пятнадцати, а тебе, сучка, осталось прожить не более тридцати минут».

Так хочется попрощаться со Светляком, ведь она не знает, что я иду к ней в последний раз.

По дороге домой Петра поджидала женщина. На вид она была очень красива, но все они были для Петра на одно лицо. Эта женщина рванула наперерез с вопросом:

— В какой папке, где и какие проблемы? Петр посмотрел на эту стерву и сказал:

— Я видел за свою жизнь б..., но таких наглых не встречал.

Он обогнал ее. Несколько метров она прошла рядом, объясняя, что он ее забыл, что она жена одного комэска, что он к ним отнесся хорошо, когда они вернулись из Афганистана...

— Зато ты, сука, хочешь меня расстрелять не менее жестко, чем духи.

Она заплакала. Петр ушел домой попрощаться с семьей. Он зашел в дом. Света подскочила к нему и спросила:

— Папа, что ты натворил? Дяди у нас полы взорвали, говорят, ты виноват.

В доме было все перевернуто, полы взорваны, все, что находилось в стеклянных банках — то ли горчица, то ли сахар, — все было высыпано на пол. Зарплату в сто восемьдесят рублей тоже забрали. Видно, посчитали: всех возьмут на гособеспечение, и детей тоже.

Петр понимал: он видит свою семью в последний раз. Он взял дочку на руки. По ее щекам текли слезки.

— Хватит, не надо плакать, я не сделаю, что должен сделать. Боязни никакой, самое основное, чтобы никто не остался жив. А потом мехи с документами пусть вылавливают в Десенке.

Глафира Ивановна с таким фарсом задала вопрос:

— Так кто же нас довезет?

Петр спокойно ответил:

— Конечно, я, водителя нет.

— Ой, вы знаете, у вас сегодня чувства расстроенные, вы дайте другого водителя.

У Петра мелькнула мысль: «Чувствует, курва, свою близкую гибель».

План был прост. В деревне Юньки протекает речка. И на то время она была довольно глубокой. Главное, разогнать машину так, чтобы она легла на крышу. Дуги очень слабые, головы поотворачивает всем. О себе Петр думал, что его смерть будет самой легкой. И это его здорово радовало. Радовал быстрый конец всего. Непонятны были эти все гадалки. Да ладно, какое это имеет значение. Главное, позору и всему остальному конец. Думалось только, как будут жить его девочки? Кто их воспитает? Был уверен: Галя не оставит. Тем более что Петр был не виноват ни в чем. Попросился ехать главный бухгалтер, товарищ Ковальский. Петр вытолкал его чуть ли не ногами. Он отошел от машины, проклиная Петра и матерясь. Только Глафира Ивановна прихорашивалась. Даже подкрасила свои кобыльи губы. Ну ничего, хоть в морге, сука, будешь выглядеть посолидней.

Все уселись. Петр взглянул на дом. Бежала Светляк. Надо ехать!

Что есть на земле? Кто может ответить? Никому не дано. За сто метров до моста у Петра отработалась вся скорость, поворот, и... очнулся он у стен отдела милиции. Разгружали документы. Он был оглушен. Он ничего не понимал. Как это могло произойти? Как это случилось? Глафира помогала разгружать все эти папки, даже парик на сторону съехал. Снова откуда ни возьмись эта женщина с действительно добрым выражением глаз. Она подошла с другой стороны машины и сказала:

— Документы буду отправлять я.

— Так что из этого? — спросил Петр.

— Где у вас плохо? Я оставлю.

Петру стало так темно в глазах от того, что всех не угрохал. Пускай бы уж на всю республику прогремели ревизоры. Петр ответил:

— Вы знаете, я вас не знаю, не провоцируйте.

— Вы знаете моего мужа.

— Муж и вы — две большие разницы. Очень прошу, оставьте меня в покое до конца моих дней. Я вас никого видеть не хочу.

Петра мучили вопросы: кто выключил сознание, почему этот парик не поплыл по реке? «Господи, зачем ты меня оставил на позор, на позор моим детям, родителям?» Но он понимал и еще одно: многое было в мозгах только у него одного, с его уходом все бы ушло, и никто никогда не нашел бы. Снова начала выплывать картина личного обыска, когда принесли любимую самозарядку Петра, подарок Василия Стародубцева, с гравюрой. Петр спросил:

— Зачем вы это забрали? Это подарок друга.

— Мы боимся, что вы можете застрелиться.

— Неужели я похож на того, кто будет стреляться?

Кстати, чуточку забегая вперед, хочется поведать читателю: никто из этих людей не остался человеком до конца. Кто-то спился, кого-то надо было спасать за нечеловеческие дознания по знаменитому Михасевичу... Жизнь, какая ты загадка!

Началось совещание: отпускать Петра домой или отправлять в КПЗ? Один из начальников, который знал Петра, сказал:

— Отпускайте. Если что — возьмете, но только по-хорошему. Его можно убивать, но выбить ничего невозможно.

Глава двадцать шестая

А СЫР-БОР разгорелся вот из-за чего. Первого секретаря райкома партии, Клочкову Валентину Алексеевну, представили к званию Героя Социалистического Труда. Завистников море. Решили эту женщину переколотить, хоть авторитет ее был безупречен. Но когда камни с небес, всем хочется причинить столько гадости, что и не снилось. Да и не всем нравилась ее работа. Она могла в четыре часа утра поехать по фермам. Очень многим хотелось приписать ей всякой черноты, каких-то любовников. Да если говорить откровенно, такая симпатичная женщина: не имеет любовников — значит, она калека. Но решили ее штурмовать со стороны приписок. Доводился план закупа молока от населения. Не всегда гладко получалось, в марте коровы запускались, заработки были тоже не ахти. Специалисты закупили этот график молока маслом. И когда Шерлок Холмс-Ковальский подсчитал, то ужаснулся. Господи, в колхозе нет столько фляг, чтобы уместить все молоко. Все было брошено на сбор любых фляг, даже дырявых. Но самое важное, что это молоко надо было выгрузить в польские холодильники высотой в полтора метра. Объем фляги — сорок литров. Будет следственный эксперимент. Кто разгружал? Кто мог, кроме Петра? Петр понял: надо ото всех отойти, остаться только одному. Никаких свидетелей. Молоко покупал в Литве, сливал сам, рассчитывался сам. Все делал сам. Легенда была заучена так, что даже запятые, которые ставил следователь по особо важным делам товарищ Станилевич Николай Васильевич, земля ему пухом, были просто заучены. Прости, Николай Васильевич. Память у Петра была феноменальной. Николай Васильевич рассказывал, как приводили в действие приговор в отношении директора московского универмага. Он был большой психолог, говорил — и смотрел на реакцию Петра. У Петра была совершенно другая реакция, нежели от него ожидали. Николай Васильевич, вы оказали людям услугу. Бог знает, от какой боли людям умирать. Какая вам или мне разница, как кормить червей? Давка на психику. Думают, копают глубокую, и никто не сможет раскопать в поисках золотых коронок. Вот где-то на последних фразах тормоза отказывали. Он бросал ручку, протокол допроса и вызывал конвой. Конвой уводил в КПЗ. Петр понимал, что только терпение может его спасти. Вытерпеть, когда дадут по почкам. Терпи, значит, так надо. Везли в КПЗ. Там сидел пять-шесть часов, и снова возвращали на допрос. Начинали по новой. А тут, Господь милый, прости, все начиналось, как раньше, с теми же запятыми. Начинает зреть решение этапировать в Витебск, потому что все содействуют следствию, а «этого» надо к уголовникам или насильникам.

Однажды повезли для отправки в Воропаево. Но по дороге круто все поменялось. Довезли до Постав, дали расписаться и сказали:

— В камере — до утра, а утром — в могилу.

За этой фразой сочный, резкий подзатыльник. Утром прислали машину из колхоза — и домой. За что такая честь? В коридоре встретилась Глафира Ивановна и так поклонилась, чуть парик удержался. Петр ничего не понимал. Даже начальник милиции промолвил: «Здравствуйте». Пока Петра держали мордой к стенке, он услышал вопль Глафиры Ивановны:

— Немедленно решайте вопрос с этим гордецом! Вы ему ничего не пришьете, у него документы все в порядке, даже запятые лицевых счетов, ведомостей, кассовой книги — все пляшет. Как хотите, отпускайте. Этот упрямец — это бомба. Если кто заложит детонатор, мы все взлетим на воздух.

О чем шла речь, никто не знал, но Петр догадывался: документы вернулись из Минска, и там ничего не обнаружено. Команда: «Вперед!» Станилевич подает руку, но Петр понимает: это приманка. Не выйти сухим из воды. Если впутали, значит — плескаться.

— Вы знаете, по документам вопросов к вам нет, но возникло море других. Ваши поездки в Молдавию, Гомель, Ленинград. Нехорошие концы идут.

— Уважаемый Николай Васильевич, молоко я пил, и мои дети тоже. А вот суперфосфат и мочевину — такого количества сожрать не могли.

— Ладно, ладно. Давай поговорим: как вы выполняли планы по молоку, доили и сдавали? Нет. Дорогой, тут пахнет статьей.

— Дорогой Николай Иванович, я понимаю, даже если стены здесь белые, все равно они в статьях.

— Вам заранее выписывались квитанции, а вы потом сдавали?

 Петр понял: песенка его спета, но решил бороться. Надо доказать.

— Кто вам сказал выписывать накладные на несуществующее молоко? Райком? Почему творили произвол, обманывали государство?

— Гражданин начальник, я государство не обманывал.

— До вас вот таких сто восемьдесят два человека было, и все ведут активное содействие следствию, а вы, как баран, уперлись, не понимаете, что подпираете свои ворота на много лет. Вот Михаил Николаевич Мышко чистосердечно признался во всем. Собирает все до копейки: кому он дал хоть на бутылку водки.

Петр невольно улыбнулся:

— Гражданин следователь, как только он всех соберет, гарантирую, место в Столыпине ему обеспечено.

— Знаешь, вот эта твоя вся хитрость... Будучи преступником, ты еще изворачиваешься.

— Гражданин начальник, еще не было суда. А что будет, то будет. Я еще молодой, попробую отсидеть.

Снова все бумаги об пол, ручки тоже. Петр понимал состояние этого человека. Сроки подпирают, показания этого сопляка идут вразрез, хотя все знают, это так и не по-другому.

Пришлось Петру присутствовать и на групповых допросах. Некоторые пытались ответить уклончиво:

— Вы не знаете, кто нами руководит?

Тогда поднимали Петра:

— Ну, вы слышите, что говорят ваши коллеги?

— Коллеги пусть говорят, что хотят. Я отвечаю за себя.

Тогда, уже никого не стесняясь, заявляли:

— Плачет по тебе, мальчик, «володарка». Вот там ты будешь намного сговорчивее. Сколько можно с ним еще путаться, он все показания переворачивает кверху ногами? Сколько можно?

Буквально несколько недель спустя после тридцатилетия Петра появился новый следователь по фамилии Акимов. Ну настолько интеллигентный, осторожный, хоть ты его к ране прикладывай. А глаза хитрые. Красивый, высокий... Но верить ему оснований нет. Во время их с Петром совместной поездки говорил:

— Слушай, чего тебе бояться? Деньги на молоко вы собирали свои, все хорошо знают. Все утверждают: никакого молока из Литвы не было, все было не так, как ты заявляешь. Надо со следствием сотрудничать, как и все остальные. Ведь из ста восьмидесяти двух человек только ты оказался упрямцем. Зачем? Зачем ты так говоришь?

— Я говорю, как было.

— Тебе трудно сказать: райком заставил, тебе трудно сказать, что деньги ты дал Филимоновой. Ты просто путаешь следствие, неужели ты думаешь, что с тобой кто-то будет играться? Ну поедешь на очную ставку с Филимоновой. На «володарке» она подтвердит.

— Знаете, гражданин начальник, если она брала, пусть подтверждает. Я этого не делал. Ни о каких деньгах не было разговора.

Операция основательно готовилась органами. Это было ночью, в августе месяце. На улице тепло, окна открыты. Петру уснуть никак не получается, ему все кажется, что кто-то смотрит за ним. Он выглянул в окно. Взад-вперед прохаживался человек, хорошо знавший расположение комнат. К этому времени у Петра страха как такового не было. Чтобы не разбудить Зину, Петр тихо спросил:

— Вы кого ищете?

— Вас. Только тише. Я к вам с очень важной информацией от Норкина.

Петр смекнул: значит, началось.

— Сумеешь ли ты все сделать как надо?

— Дорогой, заходи.

Гость зашел на кухню.

— Я вот вам хочу отдать послание.

«Хорош гусь, хочешь мои отпечатки на конверте?»

— Дружок, поужинаем.

Петр достал бутылку, порезал сало. Морда у гостя была пропитая. После первого стакана пришлось ударить бутылкой по темечку и позвонить в милицию, чтобы забрали своего агента. Конечно, бригада опешила от такой развязки. Никто не мог ждать, ведь легенда была. Норкин дипломатом носил золото, а тут вдруг цепь разрывается, и по понятным причинам. Остается «володарка».

Глава двадцать седьмая

НАСТУПИЛА глубокая осень. Пришла повестка в Республиканскую прокуратуру. Главным прокурором был тогда ныне покойный Могильницкий. Очень интеллигентный человек. Но никакая интеллигентность не может вызвать доверия к людям этой категории. Спасибо, что он прочитал все. Мышко, того самого, который содействовал следствию, уже посадили. Петр задал только один вопрос:

— Скажите, а усердное сотрудничество со следствием на сколько лет увеличивает срок?

— Знаете, молодой человек, вы не пытайтесь обхитрить себя, все в наших руках.

— Конечно, в ваших.

Машину поставили за забор. Спросили, тосол в ней или вода. И Петр понял, что он там, видимо, надолго. Пришел «воронок». Петр взглянул на часы. Семьдесят два часа, как-то их нужно пережить. Но Петр был готов и к большему сроку. Он понимал, все предавали, лишь бы самим выглядеть хоть и временно, но солидно. «Ничего, ребята, ведь там тоже живут. Не я первый — не я последний». Сразу пригласили в комнату очных ставок. Одни электронные замки чего стоят. Это бряцанье ударяло буквально по сердцу. Вот еще один закрылся. В комнате для проведения очных ставок все приковано: столы, стулья. Ничего оторвать нельзя. Конвой привел Филимонову. Она рассказала все. Петру удалось задать вопрос. Люда оторопела. Петр слетел со стула. Тогда Люда взмолилась:

— Володько, миленький, меня купили.

— Я не знаю, где тебя покупали? Назови место, где я тебе давал деньги?

Люда все поняла. Она со слезами сползла со стула. Не стоит вдаваться в подробности пребывания в камере, но подставные менялись с завидной скоростью. Только расскажи, по какой статье. Могут записку вынести на свободу, все сделают. Один из агентов настолько плохо завуалировался! Туфли блестят, а морда синяя.

— Так, брат, за что сидим?

— Цыганку изнасиловал.

Все трое суток не дали уснуть. И теперь многим понятно: лучше смерть, чем мучения. Со слабой нервной системой можно подписать, что хочешь. Прошел еще одну экзекуцию, но вышел достойно. А сейчас вот думаешь: и почему потерялось здоровье? Оно должно было потеряться, даже броня устала бы. Во имя чего? Зачем людям калечить жизни?

По возвращении домой Акимов, тоже следователь этой бригады, человек высокоинтеллигентный, взялся разрабатывать Петра более «интеллигентными» методами.

— Признавайся, ведь тебе ничего не будет. Все будет нормально.

У Петра извилин

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter