Ее доверчивой и трогательной Оленьке Рыжовой, безоглядно влюбившейся в карьериста, сыгранного Олегом Басилашвили, сочувствовала когда–то вся страна. В отличие от своей экранной героини из «Служебного романа» народная артистка России Светлана Немоляева в семейной жизни счастлива. Уже около полувека они с мужем Александром Лазаревым неразлучны, а также верны театру им. В.Маяковского, где в молодости и познакомились. Кстати, недавно вслед за родителями звание народного получил и их сын Александр, который на первых ролях служит в «Ленкоме» у Марка Захарова.Коллеги в шутку называли когда–то эмоциональную Немоляеву «водопроводом» — она легко могла прослезиться на сцене. «Вы лучше заставьте плакать зрителей», — учил в такие моменты ее режиссер Андрей Гончаров, известный своим деспотичным нравом. Но на его замечания Светлана Владимировна не обижалась, считая своим наставником, а театр — вторым домом.
— К счастью, у меня до сих пор по 13 — 15 спектаклей в месяц. А золотые времена, когда я работала в кино с Рязановым, увы, прошли, — рассказывает актриса, знаменитой которую сделали трагикомедии известного режиссера. — Недавно, правда, я снялась у Владимира Янковского, племянника Ростислава Ивановича, в милой смешной комедии. Мне нравится психологическое и реалистическое кино. Сегодня я соглашаюсь только на те роли, где есть судьба, характер, а не схематичный, дежурный персонаж.
— А в Беларуси, где раньше много снимались, часто бываете?
— Да, случается. Вот на «Лiстапад» на 3 дня с мужем приехали, хотя у нас в театре самый разгар сезона и выбраться довольно сложно. На фестиваль нас давно уже приглашал Ростислав Иванович, мы с ним в очень хороших, дружеских отношениях. Да и раньше очень часто наведывались и в Минск, и в Витебск с гастролями, играли, например, на «Славянском базаре» спектакль «Смех лангусты».
— Дебют в кино у вас, Светлана Владимировна, состоялся достаточно рано — в 8 лет; еще детьми выходили на сцену ваш сын Александр Лазарев–младший и внучка Полина. Означает ли это, что актерскому мастерству лучше учиться сызмальства?
— Не обязательно. Актерское дарование необъяснимо и остается загадкой для меня, хотя в театре и кино за 48 лет я сыграла бесчисленное количество ролей. Когда мы с мужем смотрели «Женитьбу Фигаро», первый настоящий спектакль сына в «Ленкоме», сидевший рядом Армен Джигарханян сказал: «Света, он умеет делать то, чему научить нельзя». И я с ним согласна. В нашей профессии, конечно, есть свои тайны. Важно обучить действию, то есть не просто произносить слова, а наполнять их смыслом. Гончаров говорил, что текст — это причудливые узоры на канве действия. Борьба, конфликт на сцене происходят во всем. Но как ты можешь увлечь аудиторию — это тайна. И поэтому я считаю, что жизнь актера не должна быть на виду, только тогда он выполняет предначертанную ему миссию. А если выворачивает себя наизнанку, рассказывая, что и как происходит, это неправильно.
— А в какой сфере ощущаете себя бо
лее нужной, востребованной — кино, театр?
— Театр стал для меня альма–матер. Мне нравится процесс проигрывания роли заново, это ежеминутное «сейчас». В гримерной ты слышишь шум зала по трансляции и с нетерпением ждешь встречи со зрителем. Занавес открывается, и начинается волшебное действо, которого никто никогда не сможет объяснить. И тогда возникает душевный стриптиз, как говорил Андрей Гончаров, — свой внутренний мир выносишь на суд публики. И если пережил несчастье или, наоборот, радость и выходишь на сцену, след этот обязательно потянется за тобой. Требуется большая психологическая работа и усилие воли — зашпаклевать психологическую рану и сыграть, несмотря ни на что.
— Известно, что спектаклю «Трамвай «Желание» Теннеси Уильямса вы посвятили почти четверть века. Не много ли?
— Должна вам сказать, это был режиссерский шедевр Андрея Александровича Гончарова. По тем временам такая пьеса на сцене наших театров могла появиться с большим трудом. В обмен на нее Гончарову пришлось поставить несколько спектаклей, соответствовавших главной идеологической линии государства. Для меня «Трамвай «Желание», бесконечно драматичный и сжигающий, — добровольная каторга. От этой роли я не могла отойти даже в отпуске. Самое поразительное, что я репетировала роль Бланш Дюбуа два года, а после премьеры первым мне позвонил знаменитый актер Максим Штраух и сказал: «Света, я тебя поздравляю! А вот теперь все это нужно будет играть». Я не очень поняла, что он мне сказал. Потом вспоминала его слова как откровение. Самое главное не то, что мы выпустили спектакль, а то, что он теперь будет жить и я должна буду все это создавать снова и снова.
— Изменялся ли образ Бланш Дюбуа по мере того, как взрослели вы сами?
— Разумеется. Я начала играть в пьесе в 33 года, и тема возраста, мучившая мою героиню, меня не беспокоила. Я говорила нужные слова, становилась под свет фонаря так, чтобы он не обнажал следов старения, как того требовал режиссер, однако делала это без особого проникновения в роль. Позже поняла: немолодая женщина хочет укрыться от яркого света, чтобы ее нельзя было хорошо разглядеть. И с каждым годом у меня возникали все новые ощущения, связанные с жизнью мужа и сына, страданиями или фиаско в профессии. Они накапливались в бездонной копилке души, и весь этот багаж я несла на сцену.
— А благодаря чему вы замечательно молодо выглядите?
— Я думаю, артистки всегда выглядят моложе своих сверстниц в силу особенностей профессии. Как правильно с лицом обращаться, учат в театральном институте. Кроме того, у актеров происходит постоянный массаж лица из–за активной мимики и нанесения грима. И знаете, ведь старят не морщины, а шаркающая походка, наклоненный вперед торс. Я сутулюсь в жизни, но на сцене держусь прямо и очень подвижна. Не надо зацикливаться на морщинах, иначе не удастся убедить зрителей в том, что ты моложе. А если думаешь о роли — ты царица и зритель плачет твоими слезами и смеется твоим смехом.
— Как вы думаете, имеет режиссер право проявлять деспотизм, как происходило это у Андрея Гончарова?
— Да, да, да. Режиссер не может быть мягким и растекающимся в доброте человеком. Как только театр лишается предводителя, он расползается по частям. В общем–то все актеры — уже лидеры, и, попав в труппу, они начинают тащить все, куда им хочется, хотя и осуждать их за это нельзя. Представьте, каким харизматичным и сильным должен быть человек, чтобы руководить ими. Довольных своей судьбой в театре актеров практически нет, я таких, по крайней мере, не знаю. Я отношусь к этому философски. Если ты пришел сюда, должен понимать, что никто тебя качать и петь колыбельную не станет.
— А Эльдар Рязанов, одной из любимых актрис которого вас считают, тоже был нетерпимым на съемочной площадке?
— Рязанов был со мной совсем другим человеком. Хотя он тоже, конечно, деспотичен и в чем–то узурпатор. Но я с ним сразу нашла душевный контакт. Поэтому не слышала окриков с его стороны и не обижалась сама. Кино было отдохновением после театра, где я жила в талантливом, но жестком режиме. У нас полтруппы рассталось с Гончаровым, не выдержав. Но я прекрасно понимала, что мы проживаем жизнь с великим человеком.
— Совместная работа в театре укрепляла или, наоборот, расшатывала вашу с Александром Лазаревым семью?
— Укрепляла. И спасибо Боженьке, что мы столько лет вместе с Сашей, играем в одних спектаклях, ездим на гастроли. Только в молодости, когда он много снимался, случались вынужденные расставания. Но никогда в голову ни одному из нас не пришло поехать отдыхать куда–то одному. Профессия нас действительно сплачивает, но очень тяжело друг за друга страдать. Поэтому мы предупредили сына: «Шурка, ты никогда в наш театр не пойдешь. Если еще и втроем быть рядом на сцене, это просто самосожжение».
