Жизнь и судьба легендарного партизанского комбрига глазами его дочери-ровесницы
В ТИХОМ уголке Витебска, на берегу Лучесы, в собственном уютном доме живет Дина Минаевна ШМЫРЕВА — дочь партизанского комбрига. На противоположном берегу — современный многоэтажный город. А на этой стороне жизнь протекает размеренно и несуетливо. Сама атмосфера в доме располагает к вдумчивости. И к сопереживанию. Здесь в послевоенные годы жил Минай Филиппович Шмырев. Батька Минай — фигура легендарная. Герой Советского Союза, командир первого на Витебщине партизанского отряда, командир 1-й Белорусской партизанской бригады и первый витебчанин, удостоенный звания Почетного гражданина города. Сражался в Первую мировую, в Гражданскую. В Великую Отечественную бил фашистов беспощадно. Народные мстители образовали на Витебщине Суражскую партизанскую зону, где действовала Советская власть. Связь с Большой землей осуществлялась через знаменитые Витебские (Суражские) ворота. За голову Шмырева гитлеровцы сулили 50 тысяч рейхсмарок. Батька Минай — фигура трагическая. В 41-м фашисты взяли в заложники четверых его детей. В 42-м они были расстреляны… Он мужественно пронес по жизни свой крест.
— Судьба вашего отца уникальна по масштабу событий и испытаний, выпавших на долю одного человека. Даже краткое знакомство с тем, что довелось пережить Минаю Филипповичу, показывает, что это была крестная дорога. Наверное, он очень сильным человеком был, волевым?
— Вот как раз этого волевого характера — в смысле жесткого, сурового — я практически не видела. Папа был очень мягким, добрым к людям. Да, он был председателем колхоза, директором льнозавода и картонной фабрики, красноармейским и партизанским командиром… Но, наверное, больше брал авторитетом, а не давлением. Люди уважали Миная Филипповича. Отцу летом сорок первого было уже под пятьдесят. На фронт его не взяли. Но другого пути, кроме как сражаться, он для себя не видел. И рабочих фабрики никто не принуждал вступать в отряд Шмырева. Они его спрашивали: «Что будем делать, Минай Филиппович?» А он отвечал: «В Сураже в военкомате оружие заберем, а в магазине — продукты. Уйдем в леса». Он твердо знал, что надо делать. Только одно — бить врага. И они пошли за человеком, которому доверяли, — за своим Батькой Минаем.
— Легендарное имя Батька Минай. В литературе о Минае Филипповиче говорится, что так его назвал кто-то из партизан — в знак уважения к своему командиру. Имя пришлось всем по душе и прижилось.
— Батькой Миная Филипповича называли задолго до Великой Отечественной, потому что уже в двадцатые-тридцатые годы он, успевший многое повидать и пережить, пользовался у сельчан большим уважением. И домашние тоже Батькой его называли. А как иначе? Воевал в Первую мировую унтер-офицером, командовал артиллерийским расчетом. Был награжден тремя Георгиевскими крестами и двумя медалями. В газете «Правда» прочитал воззвание «Социалистическое Отечество в опасности!». Товарищи спрашивают у него: «Что ты об этом думаешь?» Он отвечает: «А то и думаю: завтра же пойду в Красную Армию записываться!» С ним тогда семнадцать человек в красноармейцы ушли. Пока воевал с белыми, бандиты его отца убили. Они хотели, когда Минай Филиппович вернулся, к себе его переманить, зная, какой он вес в деревнях имеет, но отец беспощадную войну им объявил. Потом он новое горе пережил: бандиты убили его младшего брата Михаила. Минай Филиппович очень его любил. А перед войной умерла жена Шмырева, Прасковья Ивановна. Они четверых деток растили — тех самых, которым суждено было в 42-м принять мученическую смерть… Так что Минай Филиппович еще до войны получил, можно сказать, народное имя — Батька.
— Что вам рассказывал отец о самой трагической странице в истории вашей семьи — гибели четверых его деток от рук фашистских палачей?
— Папа об этом вообще никогда не говорил, и мы его не расспрашивали, зная, как ему больно. Рана в его душе так и не зажила. Это было ужасно — то, как он страдал. На его подушку по утрам невозможно было смотреть — измятая, мокрая от слез… Со слов мамы я знаю, что в первые дни войны отец пытался вместе с работницами фабрики переправить детей за линию фронта, но дорогу перекрыл вражеский десант. Тогда младших детей — трехлетнего Мишу и восьмилетнюю Зину — Минай Филиппович отправил в деревню Храпаки к матери своей первой жены Прасковьи Ивановны, а двенадцатилетнего Сережу и четырнадцатилетнюю Лизу — к своей матери в деревню Пунище… Теперь можно услышать, мол, надо было идти выручать заложников. Легко говорить досужим людям! Отец своей жизнью не дорожил. В любой момент готов был с ней расстаться. Он три войны прошел, столько раз в лицо смерти смотрел, а уж при таких обстоятельствах, когда в заложники берут твоих кровинок, и подавно не испугался бы. Если б он был уверен, что, забрав его в плен, фашисты отпустят детей и родственников, ни минуты не колебался б в принятии решения. Но ведь было ясно, что немцы и его самого расстреляют, и его семью: он стольких фашистов извел! А гарнизон в Сураже после первого нападения партизан был очень сильным, атаковать его — только людей понапрасну губить… Минай Филиппович осознанно принимал решение не сдаваться, зная наверняка, на какую страшную муку обрекает себя до конца своих дней.
— Что вам известно о предателе, который выдал детей? В некоторых изданиях называется даже его фамилия.
— О местонахождении детей могли знать многие. Кто именно стал предателем, мне неизвестно. Отец, кажется, догадывался, но ничего нам об этом не говорил. Был вот какой случай где-то в 57-м году. Мы тогда еще не в этом доме жили, а на Ветряной улице возле Смоленского рынка (в Витебске. — Прим. автора). Отцу сообщили, что в Сураж приехал человек, который имеет отношение к предательству. У нас в доме железный ящик был, что-то вроде сейфа. Отец бросился к нему, достал из него пистолет. Хотел мчаться в Сураж. Мама удерживала его, уговаривала не ехать. Мы с сестрой тоже в слезы: «Папка, не надо!» В общем, удержали отца. Таким взволнованным, как в ту минуту, я его больше никогда не видела.
— Уже в первые два месяца войны отряд Батьки Миная провел 27 боевых операций, уничтожил около 200 гитлеровцев, десятки машин и автоцистерн с горючим, сжег 8 шоссейных мостов, а в сентябре разгромил гарнизон в Сураже. Это настоящая армейская диверсионная группа в тылу врага! Но был в судьбе легендарного комбрига самый первый бой с фашистами, который тоже оставил свой рубец в его душе.
— Да, отец рассказывал об этом. Бой произошел недели через две после того, как был создан отряд. На самом деле он очень сильно потом переживал. Немцы расположились на берегу реки Туровка. Купались, загорали, музыку слушали... Такая обида взяла! Партизаны на родной земле должны прятаться, а фашисты ведут себя, как на курорте… Подкрались к беспечным фрицам незаметно. Ну и ударили по приказу командира… Вода в реке красной от крови была. После эти расстрелянные немцы покоя не давали отцу. Он абсолютно мирным человеком был. Убийство казалось ему вещью противоестественной, отвратительной. Как будто он тяжкий крест на себя взвалил, отдав приказ стрелять в этих полуголых фрицев… Сам он никогда не расстреливал пленных немцев, предателей, даже после того, как потерял детей.
— И все же что-то в нем было могучее, богатырское, заложенное в самой его сущности. Просто за добрым и миролюбивым человеком люди не пошли бы в такой тяжелый час.
— Безусловно, харизма в отце была. Вот характерный случай, показывающий удивительное сочетание в Минае Филипповиче скромности и твердости, простоты и мужества. В 42-м году Сталин принимал в Кремле руководителей партизанского движения. Были Ворошилов, Молотов, Пономаренко. На картине, запечатлевшей эту встречу, папа сидит самым последним в конце стола. В первый день его не спрашивали ни о чем — он и молчал. Говорил в основном Ковпак. И все же Пономаренко заметил: «Иосиф Виссарионович, у нас здесь представитель Белоруссии, надо бы и с ним поговорить». Миная Филипповича пригласили в Кремль на следующий день. Сталин за руку с отцом поздоровался, попросил: «Расскажите о положении в Белоруссии». Отец отвечает, мол, пришел к вам прямиком через «коридор», то есть через Суражские ворота… Я в детстве так и представляла себе: это обыкновенные ворота, там часовые стоят, пропускают наших людей на Большую землю… И вдруг Сталин как будто осерчал: «Что это вы мне чепуху какую-то говорите! Там все оккупировано!» А Минай Шмырев отвечает: «Знаете, товарищ Сталин, мы с вашим именем в бой идем, а вы говорите, что я чепуху несу». Тогда Сталин обратился к Пономаренко: «Карту на стол, немедленно! Показывайте!» Отец и рассказал Главнокомандующему о том, как в районе Суража народные мстители образовали партизанский край, свободный от фашистов, где работают сельсоветы и колхозы, снабжающие Красную Армию продовольствием.
И еще один случай показательный. Во время репрессий отец сам едва не попал под эти жернова. В Сураже проводили собрание коммунистов, по результатам которого собирались арестовать секретаря райкома партии Чундерова. Уже милиционеры стояли наготове. «Кто за то, чтобы признать Чундерова врагом народа?» Все подняли руки. Кроме одного человека — Миная Шмырева. Отец встал и заявил: «Я знаю товарища Чундерова как честного коммуниста. И ни за что не поверю, что он — враг народа». Тогда раздались голоса: «А это кто, Шмырев? Так он сам латвийский шпион!» На что отец ответил: «Да, я ездил в Латвию по заданию партии и горжусь, что это партийное поручение с честью выполнил!» После выступления никого не стали арестовывать, а папа шепнул Чундерову: «Домой не возвращайся. Беги!» Спустя два или три года этого человека реабилитировали, восстановили и в должности, и в партии.
— Известно, что уже в мирное время Миная Филипповича отличало потрясающе чуткое отношение к людям. А каким он для вас был отцом? Выделял ли кого-то из дочерей?
— У него была природная мягкость, особенно после того, что пережил. В этом гостеприимном доме многие побывали, особенно с малой родины отца, с Суражчины. У нас большой самовар был, который сапогом раздували. Тут постоянно чаевничали. Обращались за помощью к Минаю Филипповичу часто — и как к депутату Верховного Совета БССР, и просто как к авторитетному человеку. Он за себя просить не умел, не любил. А за людей всегда пожалуйста. Собирался и шел по инстанциям. Даже в Минск ездил с этой целью. Бывало и так, что просителем оказывался явный прохвост. Минай Филиппович видит это, а отказать не может. Пообещает сделать, что в его силах, и сделает. А потом только улыбнется сконфуженно: мол, надо же… Отцом он был замечательным. Мы с Кларой двойняшки, но считалось, что она как бы старшая. Она и выше меня на полголовы. Не то чтобы он выделял ее. Нам одинаково доставалось отцовской любви. Но она была девочкой бойкой, и папа называл ее Ветерком, давал ей, а не мне, какие-нибудь поручения. Говорил: «Мой Ветерок, сбегай быстренько». Мне хорошо жилось за моей сестрой.
— Беседуя с Диной Минаевной Шмыревой, невозможно не говорить о ее героическом отце. Но у вас своя судьба и своя ценность как личности. Каково быть дочерью легендарного человека? Как сложилась ваша жизнь?
— Всегда старались не афишировать, кто мы. И никогда именем отца не прикрывались. Стеснялись делать это. Если кому-то фамилия Шмырев ни о чем не говорила, то и не надо, так даже лучше. Но для меня она дорога, и я будущего мужа предупредила, что не хочу ее менять. Мы с Кларой окончили Витебский мединститут, я — фармацевтический факультет (если честно, крови боюсь), сестра — лечебный. Сейчас она живет в Санкт-Петербурге. А я 23 года отработала провизором в одной-единственной аптеке на проспекте Черняховского. Один раз только на больничном была. 38 — для меня не температура. Потом была заместителем заведующего аптекой медсанчасти телезавода, заведующей еще одной аптекой. В общей сложности фармации отдала 38 лет. Работу любила, старалась все делать на совесть. А сейчас — хранительница домашнего очага. Очень люблю цветы разводить. У меня 40 с лишним кустов роз, я их сама черенкую. Много лилий, тюльпанов. Гортензию развожу. Когда все это зацветает, душа радуется. Нам говорят: «Вы же в раю живете». А я отвечаю: «Мы этот рай сами создали».
— Нетрудно предположить, как дорог вам отцовский дом. Бывает ли так, что нахлынут воспоминания и подумается: вот сейчас откроется дверь, войдет Минай Филиппович, где-то в соседней комнате зазвучит его голос…
— Конечно, бывает. Воспоминаний светлых очень много. Мы жили счастливо в этом доме, и я никуда не хочу отсюда уезжать. У нас баня была. В канун Нового года, пока мы в ней мылись, папа елку в доме наряжал. Он сам за нею в лес ходил и никому не доверял ее украшать. Был и большой яблоневый сад. Отец по утрам насобирает яблок и приходит нас будить, в кровать нам яблоки бросает. Однажды привез из Минска, из Дома правительства, огромный ананас. Мы такого чуда никогда не видели. У отца был отменный вкус. Из поездок нам что-нибудь из одежды привозил. Мы с Кларой в школу в новых кофточках придем — учителя ахают: «Откуда у вас такая красота?» А мы с гордостью отвечаем: «Это нам папа привез!»
Членом нашей дружной семьи был Ростислав — мамин сын от первого брака. Минай Филиппович очень любил Славика, сынком его называл. Слава записал себя Минаевичем и фамилию взял Шмырев. Отец ездил с ним в Москву, когда Славик во ВГИК поступал на актерский факультет. Потом он жил в Минске, работал в Купаловском театре, на «Беларусьфильме». Слава трагически погиб в 90-е, это стало большой бедой для нас.
А у мамы нашей, Ирины Матвеевны, характер был прямо противоположный отцовскому. Решительная, быстрая. Папа говорил о ней: «Мой милиционер». Это благодаря ее усилиям во дворе Суражской школы поставили памятник погибшим детям Миная Филипповича работы известного скульптора Александра Гвоздикова. У мамы с папой разница в возрасте большая была — 21 год. Я у нее спрашивала: «Как ты такого старого полюбила?» А она отвечала: «Он здоровый мужик был, красивый и добрый к тому же. Моих сверстников и близко с ним не сравнить».
После смерти отца мама не захотела снова замуж выходить. Даже слушать об этом не желала. Она очень его любила. После войны папа прожил недолго. 73 года — разве это возраст для мужчины! Но он был счастлив. Как радовался, когда у него сразу две дочки родились…
Вот и я скоро стану его ровесницей…
Беседовал Виталий СЕНЬКОВ
Фото из фондов Витебского областного музея Героя Советского Союза М.Ф. ШМЫРЕВА и автора
