Суровая правда и красивая ложь

Уже в который раз поднимается тема штрафных батальонов. Одним из образчиков такой продукции может служить недавно демонстрировавшийся сериал «Штрафбат». Автор сценария — Эдуард Володарский, режиссер-постановщик — Николай Досталь. Если верить создателям фильма, то получается, что все дыры в обороне на советско-германском фронте Красная армия затыкала «шабурками» (так в войсках действующей армии называли штрафные батальоны) и, дескать, если бы не они, то вряд ли бы было водружено Знамя Победы над Рейхстагом. Мне, танкисту, доводилось неоднократно участвовать в атаках совместно со штрафниками (не будучи осужденным) при прорыве узлов сопротивления врага. Штрафные батальоны и роты, а также заградотряды и комендатуры создавались в соответствии с приказом наркома обороны Советского Союза № 227 от 28 июля 1942 года, известным как «Ни шагу назад!». Штрафные батальоны комплектовались только из осужденных и разжалованных офицеров за различные воинские преступления. Проштрафившиеся рядовые и сержанты, а также уголовники, политзаключенные из тюрем, изъявившие желание воевать, направлялись в отдельные штрафные роты. Такие роты в штрафбат не входили, а придавались стрелковым полкам. Причем политзаключенных старались не смешивать с выходцами из «малины». Танкистов в штрафные подразделения не посылали. По приговору трибунала их для отбытия наказания оставляли в той же фронтовой части. Это не привилегия и не поблажка: в бою танки всегда впереди всех атакующих, в том числе и штрафников. Штрафные батальоны функционировали и у гитлеровцев, а ближе к концу войны были введены и комиссары – представители национал-социалистической партии Германии. Как воевали штрафники, знаю не понаслышке. Однажды в бою мой танк получил серьезные повреждения и был отправлен на ремонт. Командир батальона майор Минаев приказал: «Принимай мою машину, будешь помогать мне». Атака проходила в направлении деревни Малый Хочуж, превращенной в опорный узел. Продвижение замедлялось. Находящаяся вместе с нами «шабурка» залегла. На поле горели тридцатьчетверки, а уцелевшие экипажи ставили машины в укрытие: нецелесообразно было подставлять себя под огонь врага и продолжать атаку, если остался без пехоты. Пулеметно-артиллерийский огонь гитлеровцев прижал штрафников к снегу и не давал поднять головы. Мое место — в боевом отделении танка рядом с комбатом у радиостанции, по которой я периодически посылал в эфир вызов-запрос к командирам рот: — «Пихта», один, два, три. Я – «Омега». Как слышишь? Прием. Молчание. Я вновь и вновь повторяю одну и ту же фразу. По-прежнему безмолвие. Вдруг в эфире прорезался голос, говоривший на ломаном русском языке: — «Омега», я «Пихьтя». Пирием. Доложил комбату, а Минаев мне: — Это немец. Пошли его подальше, только без мата… И снова в наушниках слышу: — «Пихтья». Жди презент в 15.00. Ругаюсь про себя: «Вот сволочь, и тут создает помехи, а главное – следит за нами!» Перешел на запасную волну, но и по ней рации ротных не отвечали. Майор неожиданно спрашивает: — Вы, лейтенант, вообще-то воевали когда-нибудь вне танка? — Маловато. Курсантом под Ленинградом. — Наши ротные хитрыми стали: когда обстановка угрожающе-сложная, по рации слышат, а работать на передачу не хотят. Может, и не так, но проверить надо… Давайте-ка к ним по-пластунски, а заодно и установите, где залегли штрафники. Морозный ветер вперемежку с поземкой обжигал лицо. Пополз в район первой роты. Натыкался на окоченевшие трупы и переползал через них. Кое-где валялись снаряжение, оружие. Увидел немецкую офицерскую сумку из черной кожи и подобрал. А вот и танк. По бортовому номеру определил — командира 1-й роты. Влез на корпус и слегка рукояткой пистолета стал стучать по крышке люка башни. Крышка открылась, и мое тело едва втиснулось в боевое отделение машины. Свет тусклой лампочки освещал лицо ротного. — Чего шастаешь? Я в гости никого не приглашал… — Товарищ капитан, меня послал Минаев выяснить, почему вы топчетесь на месте и не отвечаете по рации? — Вот и передай: у меня сгорело четыре машины, а пехота – штрафники лежат. В таком положении их призывом «За Родину! За Сталина!» не поднимешь… У рации под корень срезало антенну, но связаться пытаюсь, думаю, как это сделать. Так я ползком добрался и к остальным ротам. Таким же методом направился и в тыл к штафникам. Возвращаться обратно оказалось не менее опасно. Если по прямой, то опять буду на виду и могут сразить в два счета: вокруг велся огонь из всех видов оружия. Рядом, справа, пролегал овраг. Он, хотя и не глубокий, но скрывал почти что с шапкой. Навстречу мне бежал солдат. И вдруг вижу, что у него нет головы! Что за чертовщина?! Инстинктивно вместе с ним падаю. Осмотрелся и никак не могу понять: как это я цел и невредим, а он лежит? Встал и подошел к нему. Да, тело было без головы. Очевидно, большой осколок выполнил роль гильотины, а тело солдата по инерции сделало еще несколько шагов… Карабкаясь по склону оврага, увидел раненого штрафника, прижавшего левой рукой окровавленный правый рукав фуфайки. Глаза его безумно горели. Он уставился на меня и заговорил с переходом на крик: —Живой! Видишь, живой! Искупил вину кровью! Я снова капитан! Капитан! Сначала я подумал, что у него «поехала крыша». Бывало и такое. Нет, смотрю, вполне вменяем. Ведь штрафникам за ранение давалось право на снятие судимости и восстановление в звании и в должности. Возвратившись в танк к комбату, увидел на лице Минаева удивление: неужели живой?! — Ну садись за радиостанцию… В радиосеть вновь вклинился вражеский связист. — «Омега»? Я «Пихтья». Как самочувствие? Как самочувствие? Я глянул на часы. Они показывали 15.00. А в воздухе «фокке-вульфы», выстроившись в «карусель», один за другим с включенными сиренами входили в пике и сбрасывали на нас бомбы. Потом они взмывали вверх, становились в «карусель» и опять повторяли заход. Осколки нам были не страшны – лишь бы не прямое попадание. А каково было пехоте? Тому раненому? В ночной атаке мы овладели-таки этим опорным пунктом немцев. На карте на этом месте значилась деревня. Обычно при освобождении деревень мы видели остовы печных труб, заброшенные колодцы. А здесь… ничего! Только тропинки на снегу вели к небольшим бугоркам. Один мы чуть не раздавили. Остановились рядом. Откуда-то из-под земли появилось живое существо в лохмотьях. На заросшем старческом лице выделялись утомленные глаза. Старик, увидев звезду на борту танка, встал на колени и начал креститься. — Вставай, дед! Свои!.. Собрали мы НЗ со всех танков и отдали старику вещмешки с консервами и сухарями. Он стоял и молчал, только губы вздрагивали в беззвучном плаче и катились по щекам слезы. Наконец, он прошептал: — Божий дар! Пойду соседей и бабку свою порадую перед смертью. Тут я вспомнил о трофейной черной сумке. С комбатом бегло ознакомились с ее содержимым. В ней лежали чистая топографическая карта, карандаши, несколько писем и семейная реликвия – фотокарточка. Снимок запечатлел арийца в военной форме, сидящим в кресле. Вокруг стояли две женщины и дети. У всех на рукавах одежды – повязки со свастикой. На дородных лицах застыла самоуверенность. В отдельной бумажке хранились детские белокурые волосы, свернутые в колечко. Не помог фашисту талисман…