Год назад остановилось сердце Сергея Кортеса, белорусского композитора с фамилией испанского конкистадора

Судьба не по нотам

Сергей Коргес
Камерные оперы Сергея Кортеса «Юбилей» и «Медведь» ставились фактически по рукописям. В Минске, Бресте, Москве, Новосибирске, Киеве, швейцарском Золотурне... Литовский, Эстонский, Киевский и другие театры ждали эти ноты — и вот теперь их наконец издадут. В добротном переплете выпустят два клавира с серьезным научным анализом музыкальных текстов и примечаниями автора. Музыковед Наталия Ганул надеется, что публикация этих опер станет началом больших качественных перемен для белорусских композиторов: «Наши оперы не исполняются за пределами страны вовсе не потому, что недостойны, а лишь по той причине, что не печатались в надлежащем виде». Вслед за нотами Кортеса увидят свет клавиры произведений его коллег.

Не все авторы дожили до предложения подготовить свои масштабные сочинения к печати в новом столетии, но он успел. Издание опер Сергея Кортеса — отнюдь не дань его памяти. Чтобы звучать, этой живой, глубокой, романтической, философской и много какой еще музыке не нужен был такой повод. Причины находились скорее для того, чтобы ее запрещать.

В 1970–е оперу Сергея Кортеса «Джорджано Бруно» убрали из театрального репертуара, обвинив в критике советской идеологии. За стихи Купалы, которые включил в свою ораторию, композитора вызывали в ЦК партии — нашлись те, кому эти строки, положенные на музыку, также показались провокацией. «Матушку Кураж», его следующее большое сочинение, в Беларуси вообще не поставили — увидели в ней намек на войну в Афганистане (хотя она все же прошла по сценам Литвы, Молдавии, Якутии)... Всю жизнь Кортеса интересовала экзистенциальная тема, выясняющая, до какой степени человеческое может противостоять напору обстоятельств, как долго человек сможет оставаться человеком. Впрочем, он ничего не исследовал, не проводил никаких параллелей, изначально свято веря в победу духа даже над смертью. Параллели возникали сами.

Год назад сердце Сергея Кортеса остановилось. В некрологах его называли классиком белорусской музыки, но не все его ноты стали известны белорусам. Семье остались десятки килограммов музыкальных рукописей (не годится, конечно, мерить музыку весами, но здесь именно так). Часть произведений хранится в библиотеке Белорусского союза композиторов, в Белгосакадемии музыки. И совершенно уникальная категория документов — в собственном архиве Наталии Ганул, изучавшей его творчество более 15 лет.

Обложка


Наталия вспоминает, как создавалась опера «Медведь»:

С будущей женой
— «Вот, собираюсь выбросить одну папку», — кивнул Сергей Альбертович на край стола, когда я в очередной раз зашла к нему домой. Открыла обложку — и увидела разорванное пополам либретто с его рукописными вставками. Черновики не казались ему чем–то важным, а ведь для исследователей это бесценно. Я спорила с Сергеем Альбертовичем буквально за каждый листок бумаги, а он очень эмоционально доказывал, что все нужно изменить, переделать.

У него не было привычки оглядываться назад, он почти ничего не хранил. За исключением фотографий близких людей и изданного еще до войны клавира Дмитрия Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» — эти ноты достались Сергею Кортесу от родственников, погибших в блокадном Ленинграде. История его семьи изобилует невероятными сюжетными поворотами, составителям книг об этом человеке будет очень непросто соединить под одной обложкой все его родственные связи и прихотливые события судьбы. Впрочем, обложек будет несколько: разными издательствами планируются к выходу сразу две, а может быть, и три книги о белорусском композиторе с фамилией испанского конкистадора.

Фотография


Впервые фото своего отца Сергей Кортес увидел в возрасте далеко не юном, когда электронная почта сократила расстояние между Беларусью и Аргентиной — до того письма туда шли не менее полугода, затягивая поиски далеких родственников. Родители расстались вскоре после его рождения. И, видимо, темпераментом стоили друг друга — мать уничтожила все карточки своего чилийского мужа, переехав в Буэнос–Айрес, где младший сын стал брать уроки музыки у композитора–эмигранта Якова Фишера. Они также были из эмигрантов, перебравшись в Чили из России после революции. Тем не менее о родине глава семьи Павел Шостаковский, вырастивший мать Сергея Кортеса как родную дочь (ее судьба достойна отдельного романа), не забывал. Объединял аргентинских эмигрантов, строил православные церкви, в годы войны работал на антифашистском радио, с риском для жизни сообщая о фронтовых победах советских войск, а после много лет ждал ответа на свое заявление с просьбой о возвращении на родину. Вернуться ему позволили только после смерти Сталина, новым местом жительства определив Минск. Здесь его 20–летнего внука Сергея, уже исполнявшего концерты на аргентинском радио, определили в 9–й класс школы при консерватории. Но уже через пять лет Кортес стал заведовать музыкальной частью в своем первом театре. После ТЮЗа был Горьковский, Купаловский театры, 20 лет работы на «Беларусьфильме» — немало наших любимых картин сопровождаются его мелодиями. Наконец, в 1991–м он возглавил театр оперы и балета. В том самом году, когда вся страна шагнула в неизвестность.

— Судя по фотографии Альберто Кортеса, человеком тот был очень харизматичным, — вспоминает свои впечатления сын композитора, флейтист Государственного академического симфонического оркестра, также Сергей Кортес. — Но весьма авантюрного склада — играл на скачках, вкладывал деньги в какие–то безумные проекты. Очевидно, это и стало причиной того, что семья распалась. Авантюризм у папы был наследственным, только, пожалуй, в более мягком варианте. Хотя согласие взять на себя ответственность за театр именно тогда, когда шансов пойти под суд было гораздо больше, чем вывести оперу из тупика, казалось мне просто безрассудством. Тем более в должности директора — почти 20 лет я знал папу как человека крайне рассеянного, совершенно не приспособленного ни к какому ведению хозяйства. Но он принял это предложение без раздумий. И неожиданно для всех как–то очень быстро со всем разобрался. За мягкостью, добротой обнаружился вдруг очень крепкий характер.

Сергей Кортес не побоялся доверить ответственные партии молодым солистам. Первым в независимой Беларуси стал вывозить артистов на зарубежные гастроли, благо говорил на разных языках и не видел причин отказываться от контрактов, которые иному показались бы все той же авантюрой. Впервые без разрешения Москвы наши сопрано и баритоны отправились петь на сцене Амазонского оперного театра в Бразилии. Когда–то там принимали Карузо, но к тому времени театр был давным–давно закрыт, став пристанищем для термитов. В некотором роде возрождение оперы в Манаусе также началось с Сергея Кортеса.

С сыном Сергеем

Розы


Если композитору Кортесу в чем–то и везло, то в первую очередь с женщинами, убежден его сын:

— Начиная с его матери, ее семьи, в которой растили детей в традициях классического дворянского воспитания. Очень многим он был обязан также жене и теще — бабушка почти всегда была с нами. Благодаря им папа мог жить, как в доме творчества композиторов, не отвлекаясь на быт. Доходило до смешного: в 1998 году к 40–летию свадьбы он решил сделать маме сюрприз, подарив букет из 40 роз. Спустился в переход возле ГУМа, где традиционно продавали цветы, приценился... И только когда букет был уже собран, вдруг понял, почему вокруг собралось столько зевак. И осознал, что в действительности все это стоит ровно в 10 раз дороже, чем все деньги, которые у него были. Когда вечером я пришел домой, родители хохотали, вытирая слезы. Извинившись перед продавцом, папа отлучился якобы «в машину за деньгами». «Я никогда в жизни не бегал так быстро, как тогда», — сообщил он мне.

Свою музыку, романсы, оперы Сергей Кортес часто писал для жены. Даже одно из своих последних произведений, созданное для флейты, посвятил памяти женщины, с которой познакомился на 26–й день после своего приезда в Советский Союз и прожил с ней почти всю жизнь.

С Рыгорам Бородулиным

Балкон


Позже он перестал ездить в Карелию, как привык делать каждое лето еще с 1974 года. Это было особенное место — лес в окрестностях города Сортавала. Несмотря на отсутствие элементарных удобств (кроме кроватей, пианино и рукомойника на стенах хлипких домиков, построенных еще Союзом советских композиторов, рассчитывать было не на что), туда много лет съезжались совершенно уникальные люди. Карл Элиасберг, Эдисон Денисов, Леонид Дербенев... Евгений Светланов жил там месяцами, ненадолго отлучаясь, чтобы дирижировать концертом в Вене или Париже. Немало своих творений Сергей Кортес сочинил там, среди людей, чувствовавших похожим образом.

В своих интервью он не раз рассказывал, как принимал за чистую монету коммунистические идеалы. В один из последних визитов в нашу газету определил интеллигентность как умение простить своих обидчиков. Но идеализм Сергея Кортеса был из другого источника. В детстве он служил в церкви и сохранял глубокую веру до конца жизни.

— В моей памяти и сейчас звучат слова, которые Сергей Альбертович произнес ровно год назад, в прошлом июне, уже в госпитале, — голос Наталии Ганул немного дрожит. — Это строчки из стихотворения Гарсиа Лорки в переводе Рыгора Бородулина: «Як прыйдзе мая канчына, пакiньце балкон адчынены»...

cultura@sb.by

Полная перепечатка текста и фотографий запрещена. Частичное цитирование разрешено при наличии гиперссылки.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter