Раннее утро. Даже не утро, а предутренний миг, когда уже не ночь, но еще и не день. Небо над лесом, откуда всегда выкатывается солнце, светлеет на глазах. Еще немножко — и грянет птичий хор. Как гимн по радио, оповещая начало нового дня.Ж–жж–ик! Ж–жж–ик! Ж–жж–ик! Это поет коса в руках моего соседа Станислава Ивановича Загорского. Именно поет, а не шаркает по траве, время от времени врезаясь носом в кочку. Косец он отменный. Когда наблюдаешь за ним издалека, кажется, что коса сама по себе взлетает над травостоем, чтобы сбрить все, не оставив травинки. Здесь он такой же мастер, как парикмахер в своем деле.
Намахавшись косой, он позавтракает. Потом запряжет лошадь и попросит: «Но-о, милая, пошла!» Телега мягко покатит через поляну. У Станислава Ивановича весь день расписан по часам и минутам. Если сказал кому–то, что приедет в восемь утра, значит, так и будет. И никакая причина остаться дома его не удержит. Сколько раз наблюдал — в самый разгар работы приходит крестьянка из Острова: «Стась, каб гэта бульбачку забаранаваць...» — «Буду праз два часа». «Ты ж на сваю сабiраўся», — напоминает ему жена. «Своя подождеть». Сказал, как гвоздь вколотил в стенку. Татьяна Тарасовна с ним не спорит. Характер мужа она изучила досконально.
Когда в течение дня видишь, как мой сосед то пашет, то боронует, то косит, то уезжает куда–то на телеге, а возвратясь, опять звенит косой, можно подумать, что вся эта бурная деятельность носит стихийный характер. Но это лишь на первый взгляд. Одно дело сменяется другим по строгому плану. Так мой сосед уходит от изнурительного однообразия. И как ни тяжела физически любая из его работ, в ней он чувствует свою... правду. А где правда, там и радость.
«Вот вспахал я участок. Забороновал. Гляну со стороны: все ровненько, аккуратно. Ни огрехов, ни изъянов. Стою, любуюсь. И на душе радостно. И так в любой работе. Когда покосы, как под струнку. Когда стожок, как игрушка. Когда сено пахнет чаем. И во всем этом — мой труд, мои силы, мое умение. Разве это плохо? Я свою работу не делю на две половинки: вот это — для себя, а это — для других. Я все делаю, как должно быть. Люди же видят, люди понимают...
Пахарем я стал в 12 лет. А что было делать? Батька вернулся с фронта инвалидом. Старшего брата забрали в армию. Не сестрам же ходить за плугом... А пахали мы тогда волами. Меня не то что из–за волов, из–за плуга еле видно... Перепахивал я как–то картофельное поле. Не вижу, что мама спереди. Быки идут прямо на нее. Один пырнул рогом. Я от страха чуть не плачу. А мама успокаивает, говорит, что совсем не больно...
Но вот кто испытал настоящий ужас, так это моя сестра Нина. По весне, как только сошел снег, Нина и младшая сестренка собирали на своем поле мерзлую картошку. Из этих гнилушек мама пекла блины. Голодно мы тогда жили... Из лесу выскочил волк, схватил Нинку и поволок. Наверное, с километр протащил, а у реки остановился. Младшая сестра подняла крик. Хорошо, что неподалеку была лесопилка. Люди выскочили с топорами. Отбили мою сестричку у волка... А в соседней деревне девочка сидела на подоконнике. Окно было раскрыто. Волк средь бела дня схватил ее. Нашли в лесу только ошметки платьица. Мужики говорили, что это и не волки вовсе. Немцы, отступая, бросили в лесу овчарок. Вот они, не страшась человека, и стали людоедами. Может, и так. Но в лес боялись зайти и дети, и взрослые. А как в него не зайдешь, если деревья подступали к самому забору...»
Интересуюсь как–то у моего соседа: «Станислав Иванович, но ведь не за спасибо делаете вы людям столько работы?» – «А почти что так. Таксы у меня нету. Дадут на ведро–другое овса для кобылы — и на том ладно». Конечно, не обходится и без чарки. Ну как отбиться от угощения хозяйки, которая рада–радешенька, что ее бульбочка посажена или выкопана?! И все благодаря Стасю... Норму свою Станислав Иванович знает твердо. Я никогда не видел его пьяным. Ни в гостях у людей. Ни у себя дома, когда собирается большое и шумное семейство — дочь, сын, зять, невестка и пятеро внуков. Под старой яблоней, пожалуй, ровесницей хозяина дома, накрывается стол, и эхо далеко разносит веселые песни моих соседей. А поют Загорские с чувством. И песня, и работа — здесь все делается с душой...
Детство мое прошло на хуторе. Очарование той вольной жизни, чувство простора и широты навсегда вошли в мою душу. «Вот бы иметь где–нибудь на хуторе свой деревянный домик — какое это счастье!» — не раз думалось мне. Мечта моя сбылась. Не сразу, не вдруг. И место определилось по стечению обстоятельств. Но, Боже мой, как здесь хорошо! В любую пору года. И в чудную погоду, и в ненастье. Наш дом стоит на поляне. В каких–то ста метрах начинается лес. Настоящий, грибной. За маленькой речушкой — деревня Остров. Окруженная лесом да болотом она действительно стоит, как на острове. Обитаемых там всего 14 домов. А было когда–то почти сорок. У нас — девять. Но только в трех селяне живут круглый год. «И кому это взбрело в голову назвать наш хутор Рубежом? — спрашиваю у соседа. — Поляна — вот точное название». – «Во–первых, это не хутор. До войны здесь было 14 домов и даже начальная школа. И в народе нашу «вёсачку» так и зовут — Поляна». «Вот видите! — радуюсь я, словно открытие сделал. — У людей глаз точный».
Станислав Загорский родился за месяц до войны. Разница в годах у нас незначительная. Но не поворачивается язык сказать ему «ты». Мужик для меня — имя уважительное. Недаром испокон веков крестьянство считалось становым хребтом государства. Ничего не изменилось и в наше время. На великом терпении и стойкости таких вот Загорских, на их огромном трудолюбии, почти ничего не требующих взамен, и держится наше село...
Крестьянскую работу невозможно равномерно распределить на весь год. Она делается рывками, или, как говорили в старину, порывами. Порывы же эти изматывают крестьянина до неузнаваемости. Никто Станислава Ивановича к работе не принуждает. Никто особенно не торопит. Разве что тучка, когда сено уже можно свозить в сарай. Или солнце, когда огород изнывает от жажды. Почему же тогда мой сосед с такой готовностью до предела уплотняет работой каждый свой день? Да потому что никто не висит у него над душой. Никто им не командует. Он — сам себе хозяин. Он сам загадывает, что надо делать и когда. Пожалуй, в каждой крестьянской душе изначально живет это чувство. Но, как птица в тесной клетке, побьется–побьется о железные прутья, пытаясь вырваться на волю, да и смирится...
«Без дела я хвораю. Поехал как–то в гости к родной сестре в Тамбов (к той самой, которую в детстве схватил волк). День проходит, другой, а потом стало невмоготу. Места себе не нахожу. Прошу сестру хоть какую–нибудь дать мне работу. «Где ж я тебе ее возьму? — смеется Нина. — Дрова колоть мне не надо, кобылу держать негде. Ну отдохни ты как человек». Побыл я в гостях пару дней — и давай собираться домой. Вот тут моя душа на месте...»
После службы в армии вернулся Станислав Загорский в родную деревеньку — и к председателю колхоза за справкой. Отпусти, товарищ «старшыня», в город. Тот вместо справки (а без нее не получишь паспорт) дал направление в Смолевичское СПТУ. Честно говоря, такой поворот в его судьбе совсем не расстроил Загорского. Кормят. Одевают. Учеба давалась легко — все сдавал на «отлично». Год пролетел, как день. Запомнилась практика. А была она на целине. До армии Станислав дальше Плещениц нигде и не был. Когда призвали на службу, побывал и в Москве, и в Киеве... Спецэшелон с молодыми трактористами и комбайнерами шел на место назначения почти неделю. Вот когда великая страна распахнула свои просторы!
Жили в щитовых домиках, продуваемых насквозь. Спали на нарах. Воду им подвозили на верблюдах. Во дворе тарахтел дизелек — гнал электричество. Бригада работала в ночную смену. Ночью трактор идет хорошо. Не греется. Длина загона — 5 километров. Круг прошел — есть гектар. Главное — не уснуть за рычагами. Днем отсыпались.
Два года проработал Станислав За
горский в колхозе «Искра» на гусеничном ДТ–55. К такой технике привыкнуть невозможно. И душу вытряхнет, и руки болят, будто весь день махал кувалдой. В командирах же недостатка не было. Не успеешь сделать одно — новая команда. Только успевай поворачиваться. «Неужели всю жизнь мне трястись на этом тракторе?» — не раз с отчаянием думал Станислав под грохот мотора. Однако на что мог он рассчитывать? В лучшем случае — пересесть на МТЗ. Но когда это будет? И вот неожиданно предложили ему поработать на ферме, бычков досматривать. Временно. Поработал Станислав Иванович пять лет — понравилось. А потом он 22 года пас коров. Стадо немалое — 105 голов. Выпасов — кот наплакал. Гоняли коров в лес — только бы наелись как следует. Случалось, пригонят стадо на ферму, а коровы, которая не сегодня завтра должна отелиться, нет. Всю ночь пастух и подпасок рыщут с фонарями по лесу. Под каждый куст заглянут — ни слуху, ни духу. Как сквозь землю провалилась корова. На душе неспокойно: а вдруг ее волки растерзали? Наутро пригонят стадо на то же место — вылезает откуда–то буренка. А рядом с нею на тоненьких, как спички, ножках теленочек...
Когда Загорского назначили заведующим фермой, пастухом он, скорее, был по необходимости, чем по своей воле. У завфермой обязанностей целый воз да еще тележка в придачу. Но... После получки запьет пастух, а на ферме коровы ревут голодные. Почему из–за такого скотского отношения человека к своему делу должна страдать скотина? Раз заменил Загорский пастуха, второй, а потом заявил: «Все! Сам буду пасвить...» В пять утра он уже на ферме. А на свою горку, где так уютно светят окна дома, он поднимался почти за полночь... «У вас, Станислав Иванович, все всамделишное, — говорю я соседу. — И дом стоит на горе. И фамилия соответствующая. Как у графа». «А чем я не граф? — улыбается он в ответ. — У меня все есть. Правда, мои на четырех ногах да с рогами. Зато послушные». И вдруг с нахлынувшей грустью: «И вспомнить нечего будет, кроме коровьих хвостов...»
Но сказалось это так, под настроение. Сколько раз, бывало, когда за окном выла вьюга, выхолаживая старенький дом, с какой теплотой в сердце вспоминались ранние часы перед восходом солнца: и стадо в летний зной, залегшее в тени деревьев, и ферма, где он чувствовал себя хозяином, потому что отвечал за все. В колхозе их ферма была на хорошем счету. Зарплата немалая, а главное — стабильная. Завели сберкнижку. И потекли на счет Загорского его трудовые рубли. Выручка от продажи двух–трех кабанов в год, бычка или теленка — туда же. В тот роковой год, когда сбережения миллионов людей превратились в горький пепел воспоминаний, на сберкнижке Загорского «сгорели» почти десять тысяч рублей. Татьяна Тарасовна была в потрясении. «Столько труда положили — и все прахом!» — жаловалась непонятно кому. Станислав Иванович как всякий мужчина не давал волю своим чувствам. «Не мы одни. Ничего. Живы будем, заработаем».
«Не мы одни...» Живет еще у крестьян чувство общины: что будет с миром, то и с нами. А на миру, говорят, и смерть красна...
Бабье лето в прошлом году, похоже, забыло свои сроки. Конец октября, а в небе сияет солнце. И греет по–божески. Листья на деревьях, охваченные осенним пламенем, изредка, как медные пятаки, падают на землю. В чистом, прозрачном, как ключевая вода, воздухе парят паутинки. Невольно вспомнилось тютчевское: «Лишь паутины тонкий волос блестит на праздной борозде...» Да, борозда может быть праздной, но только не мой сосед Загорский. Разве что по большим престольным праздникам. Ну тут, как говорится, сам Бог велит... Да и то кошелку в руки — и в лес. «Тихую охоту» он предпочитает всем другим. «Для меня зайца убить, что в человека выстрелить», — признался он как–то мне. Прекрасно понимаю: сам такой...
Когда–то Станислав Иванович наивно полагал: вот выйду на пенсию, буду потихонечку ковыряться на своем подворье. Отдохну как следует... Как бы не так: его сразу же избрали старостой и вместо своего подворья «получил» он территории Острова и Рубежа со всем населением.
Людям важно знать, что рядом живет человек, способный взять на себя часть их забот. Готовый всегда прийти на помощь. И стать посредником между сельчанами и местной властью. До сельсовета надо еще добраться, а Станислав Иванович Загорский — вот он. Рядом. На горе. Он свой среди своих. А чужих у него просто не бывает.
* * *
Сегодня у Леонида Семеновича Екеля юбилей. Ему — 60 лет. В Беларуси хорошо знают журналиста Екеля. Он работал в «районках», был редактором «Знамени юности», много лет руководил Союзом журналистов.
Поздравляем, Леонид Семенович!
Фото автора.
