Фото Владимира ВЕЛЕНГУРИНА/kpmedia.ru
Он знал о последней, четвертой стадии рака. Но надеялся успеть съездить на родину. В середине марта Евтушенко позвонил продюсеру юбилейных концертов Сергею Винникову из больницы:
– Сергей, нахожусь в очень тяжелом состоянии. Извиняюсь, что сильно подвел.
1 апреля поэта не стало. Согласно последней воле его похоронят в подмосковном писательском поселке Переделкино – недалеко от могилы Бориса Пастернака.
А юбилейные концерты в Кремле и Московской консерватории все же состоятся – это еще одно завещание поэта.
Половина деревни хомичи – Евтушенко
В мае 2015 года, когда Евгений Евтушенко в последний раз приезжал в Беларусь, слушатели набились в большой зал Белгосфилармонии как сельди в бочку.
Мы с подругой-пианисткой кое-как нашли себе место на балконе, постелив прямо на ступеньки стопку афиш. Тот визит мэтра надолго запомнится почитателям, тем более что он оказался последним. Поэта ждали в Минске этим летом. Евтушенко собирался в большой тур по СНГ и не мог пропустить Беларусь – страну, во многом для него родную. Но судьба распорядилась иначе. Два года назад, перед триумфальным выступлением, у меня была возможность пообщаться с Евгением Александровичем. Четыре часа диктофонной записи вместили философские рассуждения, воспоминания и веселые байки.
Как поэт искал родню в Беларуси
Белорусские корни Евгения Евтушенко – не выдумка, об этом он рассказал мне сам:
– Отец моей матери, Ермолай Наумович Евтушенко – человек чапаевского типа, трижды Георгиевский кавалер Первой мировой войны, присоединившийся потом к большевикам, родился в селе Хомичи Калинковичского района. Он развелся с моей бабушкой, хотя бывал у нас дома все время. Он очень дружил со вторым моим дедом латышского происхождения, математиком, хотя они были совершенно разные люди. Я сейчас дорого дал бы, чтобы понять, о чем они разговаривали друг с другом… И их вместе арестовали в 1937 году, причем при мне арестовали. Дедушку-математика из лагеря выпустили, а вот Ермолая Наумовича просто убили. Не знаю, где и как, – обычно, наверное, как в подвалах убивают, в затылок…
Название деревни, где осталась родня, мать поэта вспомнила по чистой случайности. Евтушенко позвонил Андрею Макаенку, навели справки – и выяснилось, что две сестры деда еще живы:
– Полетели вертолетом, приземлились в Калинковичах и поехали дальше проселком. Увидели человека: он шел, хромая, на деревянной ноге, на груди три Георгиевских креста и партизанская медаль, одет в трофейный немецкий мундир со споротыми лычками. А ногах, которые у него очень сильно болели, были самые настоящие лапоточки. И когда я задал вопрос, знает ли он семью Евтушенко, мужчина спросил: «Так какие Евтушенко?
У нас половина деревни – все Евтушенко!» Я сказал: «Ермолая Наумовича родственники». А он говорит: «Так мы ж тикали с ним с германского полону!» Представляете? Я попросил: «Опишите мне его, какой он был?» – «Да бабник лютый! А на носу – раздвоинка, как у тебя». Он признал во мне кровь деда!
Запах любви
Евгений Евтушенко всю жизнь был страстным любителем живописи и коллекционером. Сам способностями к изобразительному искусству не обладал, что не мешало ему водить дружбу с самыми знаменитыми художниками из числа современников:
– Я очень люблю живопись, но сам в этом отношении совершенно бездарен. Мне повезло, я еще в юности познакомился с молодыми художниками: это были Эрнст Неизвестный, Олег Целков, ныне забытый Юра Васильев – человек, который умел все: и на флейте играл, и мог собрать-разобрать самолет. У меня даже был ключ от мастерской Эрнста Неизвестного. Любить девушку тогда было негде, кроме как в мастерских художников, и для меня запах мастерской – это запах любви. И однажды одна сырая гипсовая скульптура Эрика упала на меня и на мою подругу…
40 картин Пикассо
– С Пикассо у меня была интересная история, – рассказывал Евгений Александрович. – Был момент, когда для него было честью пригласить к себе Евтушенко. Он знал Маяковского и делился воспоминаниями о нем, а по поводу меня сказал: «Ты восполнил то, чего не хватало мне в Маяковском: он не говорил по-испански, а ты говоришь». Показал мне свои последние 40 картин и предложил любую на выбор. А я отказался, мне ни одна из них не понравилась. Он был удивлен, спросил: «Почему?» И я ему объяснил (ничего тогда не знал про его личную жизнь, но догадался, хотя был мальчишкой): «Мне кажется, что вас обидела какая-то женщина, и после этого вы обиделись на всех женщин мира». А на следующий день я был у Нади Ходасевич-Леже. Она уже знала – в газете написали, причем переврав, что я отказался от 40 картин Пикассо! И она мне отдала его работу, подаренную когда-то Фернану Леже.
Тысяча лиц
Пикассо не писал портретов с Евтушенко, однако не менее оригинальный художник Альфаро Сикейрос как-то уговорил непоседливого поэта попозировать (чего Евтушенко не любил). «Ладно! – сказал Сикейрос. – Ты любишь красное вино и испанскую копченую ветчину – ты это получишь.
И ровно час будешь сидеть, а я сделаю тебе портрет!» Евтушенко вспоминал, что было дальше:
– Потом он повернул ко мне этот так называемый портрет. Я увидел какую-то образину, глядящую на меня, и от ужаса остолбенел. «Ну чего тебе не хватает? – спросил Сикейрос. – Ты подумал бы, кто с тебя рисует картину!
Я покушался на Троцкого! Правда, неудачно, но я все равно великий человек!» Я ему и говорю: «Ну… тут сердца не хватает…» – «Сейчас сделаем, о чем разговор!» – ответил Альфаро, взял и пририсовал мне червовый туз. А потом написал слева по-испански: «Одно из тысячи лиц Евтушенко, потом нарисую остальные 999, которых не хватает». Вот тогда это уже стал настоящий артефакт. А так – ужасающий портрет вообще. Хотя жене моей нравится, она говорит: «Ты такой и есть, ты себя не видишь».
ЗНАМЕНИТЫЕ СТРОКИ
Я ношу в себе Калинковичи
И весь мир в себе ношу,
Но все дело не в количестве стран,
А в том, чем я дышу.
Я дышу деревней Хомичи,
Где в засовах нет замков,
Где быть замкнутым не хочется,
Потому и я таков.
<…> Видел я в эвакуации
Всю страну, голодный шкет,
А мне все не привыкается,
Что ее на свете нет.
Было – падал, было – рушился,
Но всю жизнь, как на войне,
И сроднились белорусинка
И сибиринка во мне.
Фрагмент стихотворения «Белорусинка», посвященного бабушке поэта из белорусской деревни Хомичи. Февраль, 2010 год.