Справедлив ли Декрет №3?

Справедливость — не самая популярная категория в юридической науке. Этого слова нет в юридических словарях, зарубежная юриспруденция при слове «справедливость» апеллирует к философии, социологии права. Весь вопрос здесь в балансе между правовой и общественной оценкой. Тем не менее, как в недавнем интервью «СБ» говорил Председатель Верховного Суда В.Сукало, это понятие введено у нас в процессуальные нормы. В частности, любой судья при вынесении приговора руководствуется такими предпосылками, как его мотивировка, его обоснованность, законность и справедливость. Считаю, что данный вопрос — о праве и справедливости — имеет далеко не академический характер. Это достаточно ясно показало общественное обсуждение Декрета № 3, где слова «справедливо» или «не справедливо» звучали достаточно часто. Более того, мы могли услышать и такие формулировки при обращении к документу, как «социальный декрет», «идеологический декрет» и так далее. Далеко не случайно и то, что формулой недавнего совещания с участием Президента стало утверждение, что «главный критерий власти — ответственность и справедливость». В этой связи имеет смысл остановиться на некоторых аспектах темы.
Первое: не надо думать, что подобного рода решения — прерогатива исключительно национальной истории. Достаточно вспомнить реформаторские действия президента США Ф.Рузвельта в первой половине 30–х годов прошлого века. Скажем, на место устоявшихся канонов и стандартов, сложившихся стереотипов американский лидер выдвинул здравый смысл. Кроме того, он повторял изо дня в день: «Люди должны иметь мужество искать средство собственного спасения. Не важно, чем может являться это средство». Восторг от статус–кво был ему органически чужд. Рузвельт не хотел заниматься простой благотворительностью: люди без работы теряют свое достоинство. Мобилизованные государством безработные строили дороги, стадионы, аэропорты. Общественные работы 30–х годов продемонстрировали многое из того, что актуально и сегодня: активную роль государства, смелость руководства, готового даже к «разбалансированию бюджета» (слова Рузвельта), чувствительность к нуждам иных людей. Но определить верный курс — это полдела. Вторая часть — это убедить, а потом и организовать людей на выполнение проектов. Рузвельт добился и этого: доверительным тоном в разговорах с соотечественниками, своими известными радиобеседами с американцами «у камина», когда он просто говорил, что удалось сделать за день, что он собирается предпринять завтра. И ощущение справедливости крепло, поскольку всем было понятно, что делается, зачем делается и кто все это делает. Причем он не боялся идти на социальные эксперименты, и его жизнь, его решения, в том числе и правовые, — непрерывная цепь экспериментов. Если Джордж Вашингтон назвал само существование североамериканской республики «великим экспериментом», то Франклин Рузвельт был самым выдающимся национальным экспериментатором. Кстати, Президент Лукашенко почти ежедневно в рабочем режиме беседует посредством СМИ с белорусами. К сожалению, есть и такие, кто вообще ничего не хочет слушать, кроме революционной фразеологии, хотя эта фразеология чревата общественным расколом, потому что большинство белорусов хотят спокойной обстановки и развития...

Второе: судьба любого отдельного документа, в том числе и декрета, не может быть рассмотрена вне системы, вне уже принятых решений, ранее осуществленных проектов. Черчилль когда–то говорил, что судьба Британии не может быть рассмотрена вне судьбы Британской империи. Но может ли быть рассмотрен Декрет № 3 вне контекста всего того, что сделано в стране за все предыдущие годы, и можно ли рассматривать те или иные недочеты, недоработки как свидетельство некоего «системного кризиса»? Конечно, нет. Обсуждаемый сегодня документ является, с одной стороны, следствием ментальных характеристик народа, где сама необходимость труда никогда не вызывала вопросов. Но с другой — его реализация показала, что может быть разрыв между пониманием целей и задач у государства и целей и задач конкретного человека. Здесь сложная диалектика, основанная и на том факте, что достичь консенсуса всех членов общества достаточно сложно. Вспомним, как французский президент де Голль принимал решение о предоставлении независимости Алжиру, и это стоило ему многочисленных покушений, когда жизнь генерала висела на волоске. Вопрос решили его твердость, последовательность, неуступчивость в принципиальных вещах, и в итоге время подтвердило правоту лидера нации. И ведь на кону не всегда стоят столь эпохальные задачи. Можно повелевать океанскими волнами, но не уметь очистить канализационные трубы в своем доме. Можно рассуждать о самых высоких социальных материях, но не сделать очевидного, скажем, просто увидеть связь между требованиями к кому–то улучшить жизнь и личными усилиями по ее улучшению.

И третье: не надо считать, что возникающие споры можно решить, опираясь исключительно на право или исключительно на справедливость. Справедливость сама по себе вне формальных, правовых рамок может выглядеть абстрактным набором прекраснодушных пожеланий. Отсюда вывод о важности баланса между требованиями права и сложившимся за века нашим пониманием справедливости. Один из императоров Священной Римской империи в XVI веке заявил: «Пусть погибнет мир, но восторжествует справедливость». Один только вопрос к императору: кто ж оценит эту справедливость, если собственно мира не будет? Иными словами, за любыми поступками, решениями, любым выбором всегда стоят конкретные люди, их судьба, и здесь — при решении любой проблемы — должен быть исключен как правовой фанатизм, так и фанатизм этический.