Что такое смерть? Кто может осмелиться говорить о ней? У кого есть такое право? Оттуда никто не возвращался. А те, кто вернулся, — что могут сказать они, не испившие этой чаши до дна? Однако есть люди, пережившие смерть и живущие с этой смертью, знающие слишком хорошо, что это такое. У моего друга умер сын — красивый талантливый мальчик. Умер у него на глазах. Неожиданно. Внезапно. Нелепо. Тяжело хоронить родителей. Бесконечно трудно пережить супруга. Невыносима утрата любимого друга. Но ребенок — это что-то совсем другое. Этого даже понять нельзя, невозможно себе представить, вообразить, помыслить, если сам такого не пережил. Потому что испытать смерть ребенка — то же, что умереть самому.
Но это еще не все. Ты не просто умрешь, это было бы слишком легко, — ты будешь жить с этой смертью, с этой болью, глубокой, пронизывающей, ноющей. Она заберется в самую глубину. Смоет все краски. Отравит смех. Вой — единственная роскошь, оставленная мертвецу. Боль, которую ни с кем не разделишь.
Мне так совестно подымать глаза на моего друга. У меня нет слов утешения. Даже смотреть на эту постоянную боль невыносимо — целомудренно и неумело скрываемую муку, которая с ним навсегда. Как он живет? Живет ли он? Не знаю. Иногда мне кажется, что его просто нет. Его заменила тень. И это не душевные страдания, не лихорадка эмоций. Боль эта — чистая физическая боль. Так болит тело на своей самой последней незримой глубине. Когда умирает друг, с ним гибнет часть души. Но твой ребенок — воистину часть тебя, продолжение твоего тела. И смерть убила его. А умерли вы вместе.
Каждый умерший — чей-то сын, чья-то дочь. Каждое кладбище — кладбище детей. Они все умерли и продолжают умирать, потому что смерть еще царствует в этом мире, хотя ее всевластие уже поколеблено. И будут умирать дети. А вместе с ними познают смерть оставшиеся жить родители. И всем надлежит пройти этим скорбным путем.
Чего же я хочу? Не наглость ли с моей стороны что-то говорить о смерти детей, мне, монаху, человеку, защищенному от этой невыразимой боли, неуязвимому от такого опыта умирания? Пусть я не познал вкус этой горечи, но мои глаза видят, а сердце способно сострадать, и единственное, чего я хотел бы, это плакать с моим другом.
Позвольте друзьям делить с вами вашу грусть. Не прячьтесь, они все равно все поймут и все заметят без всяких слов. Мы умеем сострадать, пусть даже глубина этой боли нам непостижима.
Каждое горе — урок от Бога. Близкие учатся состраданию и отзывчивости, но и сам скорбящий должен научиться принимать участие своих друзей. Сострадать — значит учиться делить с близкими не только чужую боль, но и своей болью делиться, а милосердие — это не только готовность помочь другому, но еще и способность принимать жалость и сочувствие от других.
Архимандрит Савва Мажуко
