Дирижер Александр Анисимов - о жизни, творчестве, личном и наличном

Он дирижировал оркестрами в Париже и Сан-Франциско, Генуе и Берлине, Гамбурге и Хьюстоне, Риме, Роттердаме, Ганновере, Бирмингеме, Ливерпуле… Под его руководством музыкантам Государственного академического симфонического оркестра аплодируют по всему миру. Сегодня он наш самый известный и востребованный за пределами страны дирижер и просто любимец публики.

Народный артист Беларуси, лауреат Госпремии и российской национальной театральной премии «Золотая маска», обладатель медали Франциска Скорины и командор французского ордена «За заслуги» высшей степени. Первый представитель нашей страны, удостоенный почетного звания доктора музыки Национального университета Ирландии – такой же присваивали Шостаковичу и Ростроповичу. 

Его имя само по себе давно бренд – Александр АНИСИМОВ. 

АНШЛАГ,  ЕЩЕ  АНШЛАГ

— Александр Михайлович, завтра вы будете дирижировать в Большом балет «Корсар». Премьера, театр, в котором прошла значительная часть творческого пути, плюс – спектакль в день юбилея. Накануне — чувств гамма? 

— Чувства разные. Не было специально подготовлено, чтобы я дирижировал именно 8 октября, но, конечно, хорошее совпадение, что день своего рождения я встречу в театре, которому отдал почти 25 лет. С другой стороны, приложение моих сил, способностей было направлено больше в оперу. Достаточно серьезные вехи связаны и с балетом, но все-таки главный акцент всегда был на опере. Второе – жаль, что не дирижирую в этот день на родной сцене филармонии. Так было бы правильней и логичней. Но организаторы фестиваля Юрия Башмета не смогли учесть это обстоятельство. Накануне в филармонии серьезный фестивальный концерт, на него брошены все силы, в том числе участвует и наш симфонический оркестр.

— Расстроены?

— Абсолютно спокоен. В шутку вспоминаю в этой связи традицию в Англии, где широкие празднования дней рождения королевских персон по традиции переносятся на более поздний срок. Вечер, который я посвящаю своим поклонникам и в который сделаю им подарок в связи с моим 70-летием, тоже будет немного смещен. 26 октября и 5 ноября я выйду на нашу родную сцену к моему родному оркестру в двух ипостасях и с двумя премьерными программами. Как дирижер симфонический — с «Торжественной мессой» Бетховена, как дирижер оперный – с концертным исполнением «Отелло» Верди. Две серьезные работы, с радостью иду к этому, потому что уверен: будет интересно публике.

— Симфоническому оркестру, который вы возглавляете, в этом году 90, и 15 лет — как руководить им стали вы.  

— Я попал на тот период, когда оркестр доживал в старом полуразрушенном здании филармонии. Николай Арнольдович Петров – великий российский пианист — по этому поводу, бывало, говорил, мол, ладно, приеду к вам, но зайти в ваши туалеты я не могу. Этот штрих о многом говорит. И вот на время реставрации здания оркестр переезжает в кинотеатр «Современник», где зимой на нас дуло каким-то реактивным двигателем с горячим воздухом. Грохот страшный, а мы должны репетировать. И не выключишь – холод ужасный, в шубах и пальто играли. Так начиналась моя работа с коллективом. Но мы умудрились удержаться, не разбежаться и вернулись домой, в обновленную филармонию, куда зрители дорогу уже забыли. Предстояло публику возвращать, чем-то привлекать, заинтересовывать, и это было нелегко. А тут еще Союз композиторов стонал, что мы не играем белорусскую музыку. Я же считал неприличным ее играть при пустом зале. Поэтому поставил задачу: добыть сначала народную любовь и, самое главное, доверие публики. И когда через пару лет мы с оркестром его приобрели, понял: можем поставить в афишу и произведения неизвестные. Потому что все знают: раз Анисимов так сделал, значит, это важно, нужно, интересно. Этим доверием я очень горжусь. Это огромное достижение и для меня, и для всего оркестра. Мы не представляем сегодня свои концерты без аншлагов, оркестр востребован. Этим я горжусь тоже. 

— Государственный академический симфонический оркестр по статусу в стране главный, но до сих пор не имеет почетного звания национального коллектива.

— За 90 лет не заслужили, и это большая несправедливость. Очень часто на серьезных приемах, которые после выступления нашего оркестра иногда завершаются фуршетом, многие говорят: «Давайте поднимем бокал за Национальный симфонический оркестр!» Люди не представляют, что может быть иначе. Я говорю: «Вы абсолютно правы, но такого звания у нас нет». Наверное, поскольку к этому званию полагаются изменения в зарплате, то надо долго-долго думать, чтобы нам его дать. Остается надеяться, что хотя бы к 100-летию оркестра это состоится. Впрочем, были случаи, когда все решалось за 5—8 лет. Например, библиотека стала национальной с постройкой нового здания, школа красоты — с переездом в другое помещение. 


— Может, надо переселить и оркестр?

— Хорошая идея. Вообще, огорчает, что в центре Европы, в таком солидном городе, как Минск, нет ни одного настоящего концертного зала, Дома музыки, где звучала бы только классика. Это — нехорошо. В Западной Европе, как правило, в филармонии работают либо только симфонический оркестр, либо оркестр и хор. В Быдгоще в Польше – в филармонии только оркестр. Лодзь – оркестр и хор. Варшава – большой оркестр и камерный. У нас в филармонии 19 коллективов. Похоже, что она как была когда-то, так и осталась Домом культуры. 

Я не критикую. Может, у нашей филармонии такой стиль — интересы всех слоев публики удовлетворять в одном месте. Нет, я не шовинист в том смысле, что считаю оркестр белым, а всех остальных — черными. Я абсолютно понимаю значение всех коллективов филармонии. Но все же должны быть приоритеты. Симфонический оркестр не только самый большой, 120 человек, но и главный, ведущий, единственный, гордость страны. А разрезание филармонического пирога на равные части всем, к сожалению, дает результат, что у каждого малюсенький кусочек. 

— Но ведь у нас есть Большой зал филармонии.

— На самом деле не ахти какой большой – меньше 700 мест. Как-то дирижировал в английском Бирмингеме. Там уникальный, построенный где-то в 1990-е годы зал примерно на 3 тысячи человек. Концерт прошел с аншлагом, и мне предложили еще одно выступление, но в пригороде, и уточнили: в  маленьком зале, всего на 800 мест. Как тут не вспомнить наш большой… 

УСПОКОИЛСЯ  —  ИДЕШЬ  ВНИЗ

— О «пироге». А что вы говорите музыкантам, когда они сетуют на маленькую зарплату? Как удается их удерживать в коллективе?

— При всем том, что звучит во мне какая-то горечь из-за недооценки, что у нас зарплаты в разы ниже, чем даже у ближайших соседей в России, Польше, Литве или Латвии, я убеждаю по-государственному. И говорю это искренне: «Господа, вы жалуетесь, что я слишком много от вас требую за такую зарплату. Но, первое, играйте так, чтобы быть достойными более высокой зарплаты. А второе, не менее важное – государство делает, что может. И кого не устраивает, можно поменять профессию». Звучит, может быть, обидно.  Потому как инженер, экономист или банковский работник учатся максимум 15—16 лет. А музыкант – больше 20 и с раннего детства за инструментом не менее двух часов ежедневно сидит. Это – тяжелый труд. И, тем не менее, я говорю так.

— Соглашаются?

— А что ответить? Ведь они не пойдут мести улицу, хотя дворник получает больше в два раза. Не пойдут водителями автобуса или метро, хотя там в три раза больше платят. Важно, что они преданы своему делу. Мы творческие люди, хотим самовыражения и адекватной оценки своего труда. 

— Но ведь иногда оркестр едет за границу, немножко зарабатывает. Да и вас часто приглашают дирижировать оркестрами за рубежом. 

—  Это позволяет мне обеспечить семью, помочь детям и внукам. Во всем мире труд дирижеров высокооплачиваемый. В Японии музыканты вообще привилегированная каста. Если вы 10-я скрипка в 55-м ряду, на вас чуть не молятся, не говоря уже про дирижера, он — почти небожитель. Помню, когда получил гонорар за работу в опере в Генуе, у меня просто глаза на лоб полезли, настолько астрономической была для меня сумма. И это за один спектакль, а я дирижировал семь. Другое дело, что там серьезные налоги и недешевая жизнь, и дирижер относится к той категории людей, которые не могут себе позволить дешевый автомобиль, жилье в плохом районе или  посетить закусочную, а не хороший ресторан. Но все-таки остается достаточно средств и для детей, и для их образования, и для поддержания здоровья.

Но важно, что такие выезды за рубеж еще и обогащают творчески. Когда ты приходишь к хорошему коллективу, а возможность пригласить дирижера имеют только хорошие оркестры, у других нет на это денег, ты получаешь новый заряд, опыт, что-то перенимаешь, чтобы применить здесь. Например, зарубежные коллективы часто предлагают работать с малоизвестными у нас сочинениями, и это обогащает мой репертуар, я люблю потом повторять его здесь. Да и вообще, ну когда бы я поехал в Бразилию в Сан-Пауло? Или в Австралию? Да никогда в жизни. Но пришлось там даже пожить полтора месяца, пока ставил оперу в Аделаиде. 

— Есть ли оркестр, с которым хотелось бы поработать?

— С удовольствием принял бы приглашение от Венской оперы. Хотелось бы вернуться еще раз в американские театры. Мне очень интересен фестиваль имени Джордже Энеску в Бухаресте. В Европе везде был, а тут не сходятся пока звезды. Африка. В Йоханнесбурге потрясающий оперный театр и великолепный симфонический оркестр. Высшего класса коллективы в китайских Шанхае, Пекине, Гуанчжоу. Вот такие мечты. Но есть и конкретные планы. В январе начинаю работу над оперой «Иоланта» в Швейцарии. Интересные концерты будут во Франции. Нагрузка есть. И это хорошо. Если успокоился на достигнутом, значит, идешь вниз. Все время надо преодолевать, стремиться выше, тогда ты, может быть, удержишься на том же уровне. Это стремление вперед – неотъемлемая часть моей натуры.

— Изменилось ли отношение нашей публики к классике в сравнении с публикой западноевропейских стран? 

— Тенденция наблюдается. Появляется прослойка зрителей, которые приходят в зал в бабочке, в вечерних туалетах. Молодые люди – не студенты и  не на галерке, а в партере на дорогих, хороших местах сидят. Они знают, куда идут, следят за премьерами. Но все это несравнимо с тем, что происходит, например, в Московской филармонии, там — просто бум. Уже в апреле 80 процентов вовсе не дешевых абонементов ушли всего за 8 часов продажи билетов на новый концертный сезон, который начинается осенью. С ночи очередь занимали. Нам до этого, к сожалению, далеко. И абонементы для нас – дело пока малоизвестное.


— А как же ажиотаж вокруг летних концертов «Классика у Ратуши»? 

— Это прекрасно — 10 тысяч зрителей! Но — это бесплатно. К слову, на Западе бесплатные концерты под открытым небом тоже бывают. Но регулярные фестивали оpen-air — по билетам, хоть и не очень дорогим. Слава богу, появился у нас этот цикл «Классика у Ратуши» благодаря коммерческой компании. Но государственного оpen-air фестиваля классики у нас нет. Я старался пробить эту брешь, но безрезультатно. Так же, как безуспешно пытаюсь доказать, что «Славянский базар» должен иметь в программе хоть одну страницу классики.

— Вы родились в Москве, учились дирижированию в консерваториях  Ленинграда и Москвы. А как и почему оказались в Минске?

— С ранних юношеских лет я носил в портфеле если не маршальский, то генеральский жезл и мечтал, что у меня когда-нибудь будет собственный коллектив. Моя профессиональная карьера началась в Малом театре оперы и балета в Ленинграде. Но, бывая в Москве, я регулярно заходил в Министерство культуры и интересовался, что где происходит. В один визит мне и говорят, мол, в Минске собирают творческую молодежь на 1-й Всесоюзный фестиваль музыкальных театров, не хочешь ли поехать. Обязательно! Выбрал оперу «Дон Жуан», выучил партитуру, и спектакль, которым я дирижировал, в Минске признали лучшим. Меня тут же пригласил директор Оперного театра, предложил должность дирижера. Но я был амбициозный молодой человек и решил, как говорят картежники, остаться «при своих» — в Ленинграде. А через какое-то время звонок из Минска: меня рассматривают на должность уже главного дирижера. Решалось все в ЦК партии. Решение было положительным, на меня — молодого, энергичного — делалась большая ставка, и мне была интересна эта работа. Кроме того, в собственность мне сразу дали 4-комнатную квартиру. Это тоже было важно, у меня уже двое детей было. Так с 1980-го я обосновался в Минске. Поначалу работалось непросто. Рядом мэтры – Вощак, Коломийцева, Мошенский, Штейн, Горелик. А я, по-моему, самый молодой тогда в Союзе главный дирижер. Но, знаете, когда вставал за пульт, ни у кого не возникало  сомнений — главный. Все же давала знать себя школа, полученная в Ленинграде и Москве. 

— Вы не раз признавались, что Минск стал родным городом.

— Конечно, около 40 лет уже здесь. Не буду говорить, что забыл Москву. Но если откровенно, она настолько изменилась с тех пор, когда я там жил и  учился. Она не стала хуже, она просто другая. А Минск – любимый город,  чувствую себя здесь дома и горжусь, что в разных странах со своим искусством представляю Беларусь.


С  МУЗЫКОЙ  В  ГОЛОВЕ

— Как появилась в вашей жизни музыка?

— Семья моя не музыкальная. Мама была экономистом, папа преподавал философию, профессор. Дедушка был сапожником. И он играл на гармошке. Его приглашали на свадьбы, он брал меня с собой, лет с пяти я уже пел на публике. К слову, как-то я, заинтересовавшись своей родословной, выяснил, что все-таки были в роду и другие музыканты. У графа Шереметьева играл в оркестре валторнист под фамилией Диев-Анисимов. Это — по линии папы. 

В общем, я любил петь, хотя в системе моих школьных увлечений пение не занимало главное место. Я отлично фотографировал, серьезно интересовался архитектурой, занимался радиомоделированием, любил лошадей и хорошо их рисовал, играл в спектаклях, прекрасно танцевал, увлекался поэзией и сам сочинял стихи. Судьбу решил случай. В пионерском лагере музрук посоветовала маме показать меня Александру Васильевичу Свешникову – знаменитому хоровому дирижеру и ректору Московской консерватории — и написала ему письмо, оказалось, что они знакомы. Когда Свешников прочитал, спросил: «Что, Саша, споешь?» —  «Русскую народную песню «Родина». И запел: «Вижу чудное приволье…» Рядом со Свешниковым сидела какая-то женщина. Они переговорили, и меня приняли в 4-й класс хорового училища. Я уже большой был, 13 лет, но ни одной ноты не знал. Начал учиться. В обычной школе был круглым отличником. А здесь все бросил и стал грызть музыку. За год догнал одноклассников, такая была жажда войти в этот мир музыкальный. Потом по семейным обстоятельствам переехал в Ленинград и там в хоровом училище уже стал отличником по всем остальным предметам.

Но самое интересное, что в консерваторию поступил по классу хорового дирижирования к профессору Кудрявцевой. Той самой, которая слушала меня у Свешникова. И она меня узнала. К слову, именно она посоветовала мне позже поступать в Московскую консерваторию, уже по классу симфонического дирижирования.

— Еще один счастливый поворот в вашей судьбе – встреча с Монтсеррат Кабалье: вас она выбрала сопровождать свое первое выступление в Москве.

— Да, проснулся знаменитым, это, пожалуй, тот случай. Концерт транслировался на всех телеканалах. Почти 4 тысячи публики во Дворце съездов. И пресс-конференция, где великой оперной певице задали ядовитый вопрос, почему она пригласила неизвестного дирижера из Минска, мол, в России и Москве достаточно сильных дирижеров. На что она ответила: «У нас в Испании и в Европе он очень известен. Петь вместе с ним для меня большая честь!» Это был действительно знаковый концерт для меня и яркое, красивое, интересное и полезное общение.

— Не могу не спросить про вашу уникальную способность постоянно слышать музыку.

— Думаю, этим болеют многие музыканты. Смешной случай был, когда меня призывали в армию и я пришел на медкомиссию. Доктор-невролог стучал по коленке, водил перед моими глазами пальцами. Все было без проблем, пока он не спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что все прекрасно, но вот сейчас мы с вами разговариваем, а у меня в голове звучит музыка. Он подскочил, куда-то позвонил, прибежала масса народу. Спрашивают: «Какая музыка?» Я говорю: «Увертюра к «Севильскому цирюльнику». 

— В армию-то взяли? 

— Взяли. Я же их успокоил, что для музыканта это в порядке вещей. Кстати, это было неплохое решение в моей судьбе – провести 3 месяца в учебной роте и еще год прослужить. Армейские трудности меня не пугали:  занимался спортом, любил бег на 30 км, по 100 с лишним километров на велосипеде преодолевал. 

— Артистическая пышная шевелюра была у вас всегда?

— Вообще, она стала моим брендом. Иностранные журналисты в рецензиях непременно упоминали: дирижер взмахом головы привел публику в восторг. Специально ее я не холил и не лелеял. В молодости стригся короче, а когда стал появляться на больших сценах, решил: стоит немного взлохматиться.  

— Расскажите о своей семье, детях, внуках. 

— С женой Камелией, она бывшая балерина, мы вместе уже больше 30 лет. У нас сын Александр, он – музыкант, концертирующий пианист. От первого брака у меня две дочери. Обе – в Москве. Старшая работает на телевидении редактором, но не музыкальных программ, хотя окончила нашу консерваторию. Младшая окончила хореографическое училище, танцевала в балете у Елизарьева. Потом поступила в московскую «Щуку», была актрисой у Розовского в театре, много работала фотомоделью, а когда вышла замуж, посвятила себя семье – работает мамой, женой и домохозяйкой. У нее это очень хорошо получается. Я богатый дед – пятеро внуков, старший уже взрослый, окончил университет в Москве, младшие — потрясающие ребята. 


— Многие удивляются: Анисимову — 70? Не может быть. В чем секрет? 

— Мне кажется, это очень важно: я — оптимист и позитивист, никогда не занимаюсь самоедством. Я постоянно в движении: перемена обстоятельств, стран, городов. Кроме того, думаю, сочетание физической нагрузки во время дирижирования с нагрузкой эмоциональной и умственной дает серьезный результат. Плюс – спортивная закалка. Не обжора. Вообще, размышляя о примерах долгожительства известных дирижеров, пришел к выводу: возможно, это связано с тем, что они работали с хорошими оркестрами. А значит, получали результат, который их удовлетворял, радовал, умножал положительные эмоции. Поэтому, обращаясь к оркестру, я всегда шучу и прошу: «Господа, пожалуйста, играйте хорошо!»

svirko@sb.by

Фото из архива «СБ» и личного архива Александра АНИСИМОВА