Любовь и расчет — вещи несовместимые. И жизнь ее и его без настоящей любви априори не может быть счастливой. Не предполагал, что это мнение («Еще раз про любовь», «СБ», 19.06.2014 г.) вызовет нешуточную реакцию. Телефонные звонки, послания по интернету, приватные беседы... Подавляющее большинство мое мнение разделяет. Первое, о чем подумалось: алармизм по поводу того, что материальное ныне окончательно похоронило духовное, похоже, преждевременен. Что же касается несогласных... Они есть. И доводы их, как и следовало ожидать, в основном сводятся к изрядно набившему оскомину иллюзорному постулату «стерпится — слюбится». Однако продолжить разговор побудили не они.
...Один из электронных комментариев снабжен емкими, якобы подтверждающими неоспоримость мысли его автора ссылками на авторитеты. Гельвеций, Кант, Шпенглер, слегка отредактированный Пушкин. А мысль проста: любви не существует. То, что люди так называют, «не более чем уловка природы, с помощью которой она понуждает свои творения–марионетки безостановочно вертеть бессмысленное колесо жизни и смерти». Утверждение, что мы «творения–марионетки» и не более того, подчеркивается употреблением в тексте словосочетания «разнополые существа». Вместо «женщина и мужчина».
Философия подмены самых высоких чувств человека животными инстинктами ненова. Ее корни еще в XVIII веке. В нашей истории, как известно, была революционная «теория стакана воды»: захотелось — отхлебнул, пошел дальше. Этот национальный позор первых лет советской власти был прекращен лишь к середине 20–х. «Теорию стакана воды», увы, активно переплавляла в практику довольно значительная часть тогдашней молодежи. Вот и мне кажется, что интернетовский комментарий также адресован отнюдь не высказавшему мнение на газетной странице.
Не хочется следовать путем оппонента. Потому, возражая, не стану приводить цитаты из сочинений великих и не очень мыслителей. А также — соответствующие поэтические строки (здесь, наверное, достаточно было бы, например, лишь симоновского «Жди меня»). Перескажу одну историю.
Их помнят многие студенты БГУ моего поколения. Иногда мы ужинали в столовой, иронично именуемой «кормокухня». Располагалась она рядом с Красным костелом, в котором тогда, в середине 70–х, был Дом кино. Кормили в столовой не особо вкусно и сытно, но дешево. И идти два шага: от университета через площадь Ленина (ныне — Независимости. — Авт.). На ней в просветах рядов аккуратно подстриженных декоративных кустиков стояли длинные парковые скамейки. К одной из них они и приходили. Двое пожилых людей. Он и она. Садились. Держась за руки, смотрели друг на друга. И улыбались. Потом вставали, уходили. И так — каждый вечер.
Прошло много лет. Я шел по площади Ленина. Человек попросил прикурить. Чиркнув спичкой, я сказал, что он сидит как раз на той скамейке, на которой в мои студенческие годы сидели и улыбались друг другу двое странных пожилых людей. Каждый вечер. Человек добавил: и в одно и то же время. Оказалось, он живет рядом, долгие годы был соседом этих людей.
Они познакомились в конце 30–х на всесоюзном комсомольском мероприятии в Минске. Ей было 15, ему 17. Она минчанка, он москвич. Он пригласил ее на свидание. Она пришла. Была зима. Падал снег. Он сдувал снежинки с ее ресниц. А потом робко поцеловал в щечку. Несколько лет они переписывались. Потом грянула война. Он ушел на фронт. Она осталась в оккупированном Минске. В 46–м, демобилизовавшись, он поехал в столицу Беларуси. На месте ее дома была груда битых кирпичей. Он окончил вуз, аспирантуру. Защитил кандидатскую, потом — докторскую, преподавал. Выдал замуж дочь... Из редакции журнала, в котором была опубликована его научно–популярная статья, ему передали письмо. Письмо было от нее. Когда в дом попала бомба, она гостила у родственницы. Погибли мать, отец, брат. В захваченном городе выжила чудом. Окончила мединститут. Работала. Развелась, когда сыну было 9, дочери — 7. Одна вырастила, вывела в люди детей. Несколько лет как на пенсии. Случайно увидела в журнале знакомую фамилию. Решила написать... Он оставил трехкомнатную квартиру в престижной высотке, дачу, машину, работу. И приехал в Минск, в ее однушку в доме недалеко от площади Ленина. Вместе они прожили почти 20 лет. Ни на минуту не расставаясь. Даже в магазин ходили, взявшись за руки. И каждый вечер сидели на скамейке на площади Ленина. Глядя друг на друга. И улыбаясь. Скамейка стояла как раз на том месте, где когда–то он робко поцеловал ее в щечку. И приходили они сюда всегда в одно и то же время. Время того поцелуя.
...Он умер первым. Она угасла спустя несколько месяцев. Тихо. Как гаснет осенний закат.
Когда один из моих коллег ознакомился с рассуждениями о «разнополых существах», он произнес замечательную, на мой взгляд, фразу: «Если крот не видит солнца, это совсем не значит, что солнца нет...»
dnovikov21@gmail.com
Советская Белоруссия №134 (24517). Пятница 18 июля 2014 года.
