Солдатская одиссея

Точки на военной карте, как рубцы на сердце

Автору этих воспоминаний – нашему коллеге , многолетнему собкору «Торговой газеты» по Белоруссии – было всего 18 лет, когда началась Великая Отечественная. Он служил в штабе СибВО в Новосибирске. Сразу же подал рапорт о добровольной отправке в действующую армию. Военная судьба провела его по дорогам России и Беларуси, оставив точки на старой карте из личного архива ветерана. Каждая из них — рубец на сердце, своя память, своя история войны.

ВЯЗЬМА. Шолоховский рассказ «Судьба человека» читали многие. А уж кинофильм по мотивам этого произведения с Бондарчуком в главной роли солдата Соколова смотрели, я думаю, все. Вот и моя солдатская судьба в минувшей войне сложилась почти так же: в сорок первом под Вязьмой угодил я в плен к немцам и хлебнул там горя, по выражению шолоховского героя, «по самые ноздри и выше». Только водкой немцы меня, как Соколова, не потчевали, а кормили баландой, так что заболел я вначале дизентерией, потом сыпным тифом и из здорового сибиряка превратился в ходячий скелет.

Сегодня, с высоты своих 82 лет, смотрю на себя будто со стороны и почти физически ощущаю, как страшно было для молодой души чувствовать, что теряешь свое человеческое достоинство, свое внутреннее «я». И как приятно, уже взрослому, сознавать, что тот измученный голодом и болезнями дистрофик нашел с помощью старших товарищей в себе силы вернуться в строй бойцов.

На всю жизнь запомнились мне слова батальонного комиссара, который шел рядом в колонне военнопленных. Я сказал ему, раненому в правую руку, что хотел, мол, вчера подорвать себя гранатой, которую берег в кармане шинели.

Он как–то странно, с упреком, посмотрел на меня и угрюмо ответил: «Ну и дурак ты, парень! На одного бойца стало бы меньше в Красной Армии. В нашем невеселом положении не о смерти думать надо, а о том, как выжить всем смертям назло. Выжить и отомстить!»

Эти слова заполнили все мое существо. Сердце забилось чаще, сильнее.

— А гранату ты мне отдай — пригодится, — попросил он.

— Вам пригодится, а мне нет? — усомнился я.

— Вместе нам всем пригодится, — тихо, но как–то уж очень убедительно произнес комиссар.

И я отдал гранату.

Во время привала возле насыпи какой–то заброшенной железной дороги за комиссаром пришли автоматчики и приказали ему подняться наверх, где стоял начальник конвоя.

О чем там шел разговор, нам слышно не было. Но, видать, дознались немцы, что комиссар призывал людей к побегу. И на этот раз он успел крикнуть, чтобы все бежали, а то потом поздно будет, и рванул кольцо гранаты зубами.

Когда раздался взрыв, я, как и многие, бросился в сторону от полотна к спасительному кустарнику. Немцы открыли огонь. Многих убили, а меня один из конвоиров догнал и ударил в спину. «Стреляй, падла зеленая!» — крикнул я фрицу, поднимаясь с земли, но он стрелять не стал, а приказал идти обратно к насыпи.

Здесь, на насыпи, немцы расстреляли каждого десятого пленного...

Потом были у меня побег из лагеря (удачно это получилось потому, что назначили дезинфектором в пересыльном бараке на станции) и подпольная работа в Горках Могилевской области. Выполняя задания руководителей подполья, собирал медикаменты и бинты, ходил в деревню Чепелинка на связь с радисткой с «большой земли». Затем ушел в партизаны, участвовал в боях и засадах. Попадал в самые разные ситуации.

Расскажу только об одной такой «заварухе».

ОСОВ. Зимой 1942 — 1943 года наш партизанский отряд N 47 «Победа» дислоцировался в Грабских лесах. Это огромный массив, раскинувшийся вдоль реки Сож на территории Чечерского района. Отсюда группами по четыре–пять человек отправлялись в рейды подрывники–диверсанты. Открытую местность преодолевали по ночам на лошадях. Днем искали укрытия в случайных рощицах либо на хуторах.

Я в ту пору был уже достаточно обстрелянным, но участвовал в походах «на железку» лишь в качестве рядового. И вдруг вызывает командир отряда старший лейтенант Перепечкин.

— Назначаешься командиром группы. Возьмешь с собой Ивана Резепова. Вы с ним друзья неразлучные, из одного котелка кашу едите. Кого еще?

Я назвал двух Николаев — Мошкова и Грачева, с которыми не только кашу едал, но и в диверсиях участвовал. Ребята смышленые. Прошли подготовку под Москвой, в Подольске. С завязанными глазами мину установят.

— Добро, — согласился Перепечкин. — Готовьтесь. На следующей неделе в поход. Вот тебе карта. Пункт назначения станция Коммунары — между Оршей и Унечей. Возьмете две подводы. Лошадей выберите покрепче, чтобы при нужде скорость была! В Самотевичах — гарнизон. В Братьковичах — гарнизон. Дневать будете, как и в прошлый раз, в Осове, у учителя.

Он напомнил, что человек этот, лишившийся руки на финской войне, продолжает считать себя в строю. По прошествии лет фамилия его выветрилась из моей памяти.

...До Осова мы добрались еще затемно. Хата учителя стояла на отшибе. Хозяин встретил приветливо. Лошадей и повозки укрыли в сарае. Нас, основательно продрогших, покормили и предложили «погреть косточки» на печи...

Разбудил учитель, тряся за плечи:

— Хлопцы, полиция!

Мы тут же к окнам — стали занимать оборону. Ситуация еще та! По снежному полю приближаются полицейские. Подвод двадцать! Хотя, кажется, направляются мимо, стороной. И вдруг!.. Последняя отделяется от обоза и сворачивает к хутору.

— Хлопцы, обратно на печь и ни гу–гу! — скомандовал учитель. — Силы неравные. Рисковать ни к чему. Если начнем стрелять, те услышат. Нам не устоять. Попробуем схитрить.

Совет мы выполнили. Укрылись за занавеской. Оружие наизготовку.

Ввалились трое.

— Ищем партизан!.. Не проезжали? Кого видел, безрукий?

— Я возле окна специально не сидел, — спокойно ответил тот. — Никого вроде не было слышно.

— А чего это следы от саней к тебе на хутор ведут?

— Так это мы вчера в лес за дровами ездили, — нашелся хозяин. — На жарких березовых самогона нагнал. Может, хотите угоститься?

— Давай, давай.

— Проходите до стола, — нашла силы участливо пригласить хозяйка.

— Давай, давай так! На ходу! Своих догонять надо.

Они выдули по стакану и довольные пошли из хаты. Хозяин — вслед. Разыгрывает приветливого провожатого. Вернулся через несколько минут.

— Ну, пронесло! Счастливчики вы, хлопцы! В рубашке, видать, родились...

Мы дождались сумерек и только тогда отправились к цели.

Заряды подложили так, как и было намечено. Отошли в лесок. Ждали недолго. Шумно приближался эшелон. Наверное, в расписании его был на этом участке полный ход, но перед самыми Коммунарами «пришлось» сойти с рельсов. Вот чем довелось расплачиваться фашистам за три стакана первача!

Меня избрали сначала комсоргом отряда, позднее назначили помощником комиссара бригады по комсомолу.

ЕЛЬНЯ. 1 октября 1943 года наша бригада, насчитывающая более 700 человек, соединилась с частями наступающей Красной Армии. Перед этим мы получили приказ из штаба Западного фронта перекрыть отход гитлеровцев на тракте Краснополье — Пропойск у деревни Ельня. Бой обещал быть тяжелым. На опушке леса вырыли окопы, оборудовали пулеметные гнезда и даже подтянули сюда нашу единственную пушечку–сорокапятку.

Схватка разгорелась уже под вечер. Немцы подпалили деревню и плотной колонной двинулись на Пропойск. Впереди два танка, за ними сотни три пеших солдат. Колонну замыкали самоходки.

Когда немцы вытянулись вдоль шоссе, партизаны открыли огонь из всех видов оружия. Но танки продолжали двигаться и заняли опушку. Вслед подтянулась и пехота.

— Выясни обстановку, — приказал мне командир бригады Хайрула Калимулин.

То, что я увидел, было страшно. Сорокапятка, раздавленная гусеницами танков вместе с расчетом. Превращенные в кровавое месиво пулеметные гнезда. В траншее и рядом лежали убитые и раненые партизаны.

— Хлопцы! — крикнул я. — Кто живой, вперед, за мной! — и бросился вслед за уходящей колонной немцев.

Однако не успел сделать несколько шагов, как меня ранило в ногу осколком снаряда.

«В лоб» Пропойск так тогда и не взяли: мы — в низине, а немцы — на высотке, да и артиллеристы наши еще не подоспели. Чуть ли не половина бригады осталась лежать темными бугорками на высоком берегу Сожа. Именно тогда родились у меня эти строки:

Под брезентом походной палатки

Я лежал в медсанбате,

А ребята в атаки ходили.

Мне комроты поведал о смертной утрате:

За Сожем на высотке их той положили...

Позднее немцы сдали город без боя, когда наши войска обошли его с флангов.

За бои под Пропойском дивизии полагалось присвоить соответствующее почетное наименование. Сталин, говорят, прежде чем подписать приказ, распорядился переименовать Пропойск в Славгород. Так наша 186–я Краснознаменная стрелковая дивизия стала еще и Славгородской, а отметка на карте 151,2 навсегда оставила на моем сердце рубец.

РАБОВИЧИ. Фронт остановился на Соже и Проне. Части нашей дивизии заняли небольшой плацдарм за Проней напротив большой деревни Рабовичи. Немцы все время пытались сбросить нас в реку.

Нужен был «язык»! Каждую ночь мы вели наблюдения за передним краем противника, пытаясь найти наиболее уязвимое место для ночного поиска. Южнее сельского кладбища засекли вражеское пулеметное гнездо.

И вот после полуночи двинулись к немецким траншеям. Ползем вдоль борозд выкопанного картофеля, замирая при вспышках осветительных ракет. Саперы расчищают от мин подступы к немецкой обороне, и трое из группы захвата спускаются во вражескую траншею.

Тишина. Старший сержант Федоров приказывает мне остаться на месте и наблюдать за траншеей, а сам, вместе с Заворотневым, движется в сторону кладбища.

Вдруг ночную тишину разрывает крик: «Руссише! Руссише!» Это хлопцы растолкали немца, который спал в нише, приставили к виску пистолет и предложили, так сказать, добровольно идти с нами. Но фриц оказался не из боязливых, оттолкнул ребят и бросился в сторону — как раз в мою.

Как тут быть? «Языка» надо брать живым. Хватаю немца за горло, бью по голове гранатой. Он падает на бруствер, но продолжает сопротивляться, кричать. Пришлось фашиста пристрелить. Забрали его документы. А группы прикрытия уже ведут огонь по немцам, что бегут к месту схватки из глубины своей обороны.

Отходим! Под перекрестным огнем противника бежим, падаем, ползем к своим окопам. В спешке один из нас потерял тропинку, проделанную саперами в нашем минном поле, и ему оторвало ступню. Среди нас ранены и другие. Отвоевались!

Вдруг рядом с нами замечаем немца. Странный какой–то оказался: знаками и всеми доступными словами разъясняет, что он вовсе не немец, а француз и давно мечтал перебежать к нам. Для доказательства принес с собой подробную схему обороны немецкого переднего края.

Случайный «язык» дал очень ценные сведения о противнике. Участники группы захвата были награждены медалями «За отвагу».

Эпизодов подобного рода было немало. Во время одного из ночных поисков моего друга сержанта Федорова разорвало на куски нашей противотанковой миной, а меня контузило...

Много боевых друзей потерял я во время похода на запад. Помнится, зимой 1943 — 1944 года в лесу под Рогачевом убитых бойцов не успевали хоронить, и замерзшие тела их лежали прямо возле траншей штабелями, как дрова.

БОБРУЙСК. Шла наша отдельная 107–я разведрота вторым эшелоном в пешем строю. На шоссе и вокруг него валялась разбитая немецкая техника, горели грузовики и легковые машины.

Только перешли железнодорожный мост через Березину, как из ближайшего леса на поле высыпали гитлеровцы. Шли они в полный рост и были пьяны. Мы едва успели занять пустующие на тот момент вражеские траншеи. Но плохо пришлось бы нам, если бы по атакующим гитлеровцам не сыграли «катюши».

Не успели мы остыть от той психической атаки фашистов, как в небе над нами появились несколько немецких транспортных самолетов.

— Десант! — крикнул кто–то из солдат.

Но, ко всеобщей радости, в больших брезентовых тюках на парашютах оказалось продовольствие для немцев, попавших в окружение. Мы набили свои вещмешки шоколадом в больших круглых коробках.

Наступательный порыв наших войск во время операции «Багратион» был настолько силен, что командиры не обращали особого внимания на оставшихся в тылу немцев. Иногда этот энтузиазм дорого нам стоил. К примеру, санбат нашей 186–й стрелковой дивизии был почти полностью уничтожен немцами–окруженцами, погибли врачи и раненые.

МИНСК. Мы шли вперед день и ночь, засыпая на ходу. Командир роты старший лейтенант Абрамов на одном из привалов договорился с танкистами, и мы оседлали броню добровольным десантом.

Так на этих танках 3 июля 1944 года и въехали в Минск в районе теперешнего суворовского училища. В небе кружили немецкие самолеты. Впереди высилось какое–то огромное серое здание причудливой формы. Узнал, что это оперный театр.

Короткими перебежками по одному двинулись к этой громадине. Скопились у входа, потом бросились вверх по лестнице. На повороте справа замечаю немца. Успеваю первым нажать на спусковой крючок автомата. И вдруг посыпалось стекло! Оказывается, в огромном зеркале во всю стену я, очкарик, увидел собственное отражение в немецкой плащ–палатке...

И не такое бывало на фронте! В бою раздумывать некогда: секунда решает твою судьбу — жить тебе или умереть.

НАРЕВ. А еще помнится, как мы своей разведротой заняли за польской рекой Нарев плацдарм между городами Седлец и Пултуск.

Переправились на подручных средствах на западный берег. Зашли в деревню, а там никого — ни немцев, ни поляков. Пусто. Немцы, видимо, не успели еще занять передний край обороны, и мы их опередили. Командир роты Абрамов не растерялся:

— Хлопцы! Все на чердаки домов. Первым огонь открываю я...

И вот перед рассветом едут немцы на верховых лошадях, за ними телеги, наполненные каким–то грузом. Запустили мы их на улицу и ударили сверху из автоматов. Кого убили, кто удирать бросился — паника!

Трофеи захватили богатые. В том числе две повозки со спиртным и продуктами. А тут и пехота наша, и артиллеристы подоспели. Меня и еще троих бойцов комроты отправил на передний край с задачей нанести размещение наших частей на карту.

Возвращаемся. Встречает нас заместитель командира дивизии по разведке: «Откуда? Где были?» Докладываем. Он записал наши фамилии и говорит: «Поторопитесь к своим!» Пришли мы в расположение части, а все ребята, в том числе и Абрамов, прилично навеселе.

На другой день выстроили роту, и вчерашний наш начальник, который в блокнот свой нас занес, такую речь толкнул перед строем, что, как говорится, хоть стой, хоть падай:

— Тебе, Абрамов, Героя Советского Союза за плацдарм надо было присвоить, а ты...

В общем, наградили из всей роты только нас четверых, которые после боя трезвыми оказались.

Вскоре в одном из ночных поисков меня ранило осколком прыгающей мины. «Шестигранник» до сих пор сидит в бедре, напоминая чуть ли не каждый день о войне.

Больше на фронт я уже не попал.

Послесловие от редакции: Добавим к рассказу нашего автора, что за 9 спущенных под откос вражеских эшелонов он награжден орденом Красного Знамени, а за фронтовые заслуги — орденами Отечественной войны первой и второй степени, орденом Красной Звезды, медалями.