В сентябре 1941 года специальный отряд 4а продвигался дальше на восток. Грузовые и легковые автомобили высокой проходимости проезжали по бесконечным дорогам через клубы пыли. Пока колонна едет, у людей по правую и левую сторону от дороги есть надежда — быть может, она проедет дальше. Но эсэсовцы известны своей основательностью. В Житомире, на их последней остановке, в живых не осталось ни одного еврея. Сейчас отряд въезжает в Киев. 29 сентября, за день до Йом-Киппура, дня покаяния, евреев погнали из города к оврагу Бабий Яр. Что там происходило, просачивалось наружу только в виде слухов. Украинка Ирина Хорошунова пишет в своем дневнике: «Я знаю только одно, там происходит что-то ужасное, что-то возмутительное, невообразимое, что невозможно понять, осознать или объяснить».
Для членов специального отряда 4а и других бригад смерти, которые с лета 1941 года бушевали с Советском Союзе, это «невообразимое» уже давно стало рутиной. Сотнями и тысячами они настигают беззащитных людей и сдавливают их. Не машинным способом на фабриках смерти начинается Холокост, а в ямах за восточным фронтом, куда сваливали застреленных, и где убийцы увязали в крови своих жертв. До конца года немецкие боевые группы, отряды СС и полиции, поддерживаемые вермахтом, закопают в массовых могилах порядка полумиллиона евреев.
Как могло это произойти? Кто развязал массовые убийства? И что двигало людьми, которые их с такой готовностью совершали? Позднее, после окончания войны, ответ оказался простым — следовали приказам, пришедшим с самого верха. Но таким простым, как об этом говорили обвиняемые на Нюрнбергском процессе по боевым группам в 1947-1948 годах, это не было.
Когда вермахт 22 июня 1941 года напал на Советский Союз, и за ним последовали четыре боевые группы полиции безопасности и службы безопасности, не было ни приказа Гитлера, ни конкретного плана убийства советских евреев. Отряды действовали настолько по-разному, что ничего не указывало на наличие такого приказа. Командующие боевых отрядов и относящихся к ним командований даже имели некую свободу действий, когда боролись против противника.
И все же Гитлер стоял в самом начале радикализации, которая должна была произойти летом 1941 года. Поход против Советского Союза, жертвами которого пали порядка 30 миллионов человек, проводился с самого начала как расовая идеологическая война уничтожения. Объявленная цель Гитлера состояла не только в уничтожении вражеской армии, это было не только экономическое разорение страны — немецкие государственные секретари рассчитывали на голодную смерть миллионов людей —, но и прежде всего, физическое уничтожение главного врага, «еврейского большевизма».
Эта комбинированная картина врага, молитвенный барабан расистско-правой пропаганды, начиная с 1917 года, придавала евреям государственную роль. В Советском Союзе они считались не только ненавистным меньшинством, как в Польше, а творцами и субстанцией системы. Впервые военный поход был ярко выраженно направлен против евреев. Война и расовая борьба стали единым целым.
Тирады Гитлера об уничтожении руководство вермахта еще до нападения трансформировало в приказы, которые рушили границы международного права. Так, указ о военном правосудии давал офицерам в мае 1941 году свободу действий относительно нападений на гражданское население и защищал солдат от судебного преследования. С целью убийства военных из числа командующих было введено разделение труда.
Согласно приказу, вермахт должен был убивать политофицеров Красной армии, в то время как боевые группы Рейнхарда Хейдриха были направлены на экзекуции руководящих кадров среди гражданского населения, к числу которых относились наряду с коммунистами и «евреи на партийных и государственных должностях». Но заказом на геноцид это еще не было — элита функционеров должна была быть устранена, чтобы вызвать быстрый коллапс советского государства. Руководство СС полагало, как пишет историк Михаэль Вильдт, что может буквально обезглавить большевизм.
Первая волна преступного насилия началась уже с наступлением передовых войск вермахта на Советский Союз. Политкомиссары Красной армии систематически расстреливались, и с остальными военнопленными процесс был коротким, как писали солдаты в письмах родным. Хотя война по обеим сторонам велась против всех правил, но растущим насилием можно было лишь отчасти объяснить поведение немецких солдат. Их жестокость следовала за расистскими приказами вермахта, которые еще до начала войны создавали картину «вероломного», «садистского» и нарушающего военного право противника.
Немецкая пропаганда действовала: она превращала нападавших в защитников, убийство в отмщение. Вермахт также заранее объявил полем боя тыл, в котором было необходимо «беспощадно и энергично бороться с большевистскими разжигателями, партизанами, диверсантами и евреями».
Такие сценарии угроз показывали свою эффективность. На востоке немецкие солдаты видели, чего они ждали. «Партизаны» таились за каждым углом. Не нужны были какие-то дополнительные доказательства, чтобы увидеть сопротивление и разоблачить евреев как виновников. При этом объяснение для гнезд сопротивления лежало на поверхности — быстрое продвижение вермахта отодвинуло сотни тысяч красноармейцев в тыл фронта. Только вот захватчики не торопились объяснять стрельбу в тылу логикой собственного ведения войны. Намного охотнее он говорили о том, как трусливо, подло, вероломно действовал противник.
Отвечать за якобы имевшее место предательство приходилось гражданскому населению — в первую очередь, еврейским мужчинам, которые, как считалось, представляли опасность для безопасности. Через неделю после начала похода солдат вермахта Михаэль Б. написал в своем дневнике: «Застрелено 30 партизан». И на следующий день: «Многие евреи стали целью как партизаны». Как только евреи таким образом были интегрированы в военную вражескую картину, открылась граница между войной и убийством. Трактующееся как превентивные меры против партизан, убийство получило ореол справедливости, как пишет историк Клаус-Михаэль Мальман.
Кроме того, немецкий фурор отмщения разжигался за счет убийств заключенных в тюрьмах, которые совершал НКВД в ходе отхода. Когда немецкие солдаты в первые недели войны стали натыкаться на лежавшие тела, пропаганда не заставила себя ждать и сообщила о «кровожадной большевистской бестии». На убийства в тюрьмах население Литвы, Латвии и Украины отреагировало погромами против евреев, которых оккупационные власти хотя и запугивали, но терпели. И немцы начали поход мести — боевые группы убивали еврейское население.
Командования смерти, насчитывающие от 500 до 1000 человек, были составлены всего несколькими неделями ранее из членов ваффен-СС, полиции и службы безопасности. Эти группы уничтожения, которые действовали бок о бок с полицейскими батальонами, бригадами СС и подразделениями вермахта, сеяли смерть по тылу восточного фронта. Вначале боевые группы убивали под знаком принуждения к миру членов коммунистической и еврейской элиты, в то время как большая часть еврейского населения загонялась в гетто. Однако понимание задания варьировалось — в то время как некоторые подразделения еще охотились целенаправленно за верхушкой советской системы, другие уже перешли к убийству всех пригодных к военной службе еврейских мужчин.
С самого начала убийства имели собственную динамику. В Белостоке полицейским батальона 309 не потребовалось приказа, чтобы начать пытать, расстреливать евреев и сжигать их заживо в синагоге. Первая большая расправа состоялась 27 июня, когда около 2000 человек стали ее жертвой. Убийцы расценивались как военные герои, их награждали орденами.
Такие эксцессы повсюду стирали границы убийства. Среди боевых групп началось своего рода соревнование по количество числу жертв, подстрекаемое Гиммлером и Хейдрихом, которые хвалили радикальные примеры и критиковали медлящих офицеров. Собственные инициативы «снизу» и предоставление полномочий «сверху» были импульсами, которые превращали избирательные убийства первых недель в геноцид. Не одним ударом и не всегда в одном темпе, но заданное направление не менялось. Самый жестокий пример задавал стандарт, и не было ни остановки, ни обратного хода.
Единственная традиционная граница военного насилия в июне и июле 1941 года еще сохранялась — террору только в исключительных случаях подвергались женщины и дети. Это последнее табу сломали бригады СС, которые следовали приказам Гиммлера. Предшествовало им решение Гитлера, которое 16 июля 1941 года определило радикальные директивы оккупационной политики. На вопрос, как завладеть огромной территорией, Гитлер дал однозначный ответ — устрашением. Объявленная Сталиным партизанская война должна была стать поводом расстреливать всех, «кто лишь косо посмотрит». И все знали, что это означало, когда на следующий день Гиммлер получил задание о «полицейской защите» восточных территорий.
О том, как Гиммлер интерпретировал свою миссию, свидетельствует его приказ бригадам СС, которые в конце июля 1941 года охотились на партизан в болотах Припяти. Кавалерийские полки СС должны были «расстреливать всех евреев и загонять в болота всех еврейских женщин». Командование одного из полков заявило, что вторая часть приказа невыполнима, а солдаты другого полка стали убивать также женщин и детей. Тем самым были «распахнуты ворота» к геноциду. В первый раз немецкие командиры отдали приказ к полному «избавлению от евреев»: в соответствии с представлениями Гиммлера о «новом расовом устройстве жизненного пространства», убивались все без исключения евреи и «освобождались» от них целые районы.
Бригады СС превзошли регулярную армию в «убийственном усердии» именно в тот момент, когда и в Берлине занимались принципиальными размышлениями над «еврейским вопросом» и Гейдриху дали поручение разработать соответствующий план в отношении всей Европы. Таким образом, если не принимать во внимание Советский Союз, то поворотным моментом на пути к Холокосту стал июль 1941 года. В то время как геноцид на востоке стал кровавой реальностью, нацистское руководство обозначило задачу по «окончательному решению вопроса» в полном объеме.
«Еврейский вопрос на востоке можно считать решенным»
В конце июля 1941 года регулярные части Вермахта также начали убивать женщин и детей. Высокопоставленные руководители СС и полиции брали инициативу в свои руки и исполняли директивы Гиммлера. Одним из самых кровавых сатрапов был Фридрих Еккельн, командовавший войсками на юге России. Он лично организовал две кровопролитные операции, затмившие собой все предыдущие. В Каменце-Подольске Еккельн избавил Вермахт от проблемы обеспечения евреев, пригнанных туда из Венгрии. Полицейские и члены его штаба с 26 по 28 августа убили 23 600 евреев — мужчин, женщин и детей.
Затем войска Еккельна отправились в Киев, который силы Вермахта заняли 19 сентября. В последующие дни в городе были взорваны несколько мощных бомб, после чего целые кварталы оказались охвачены пожарами. При этом виновных искать не приходилось, потому что они были известны заранее: конечно, как обычно, виновными были объявлены евреи.
29 сентября тысячи евреев по приказу Вермахта явились на «акцию по переселению» — но оказалось, что их ожидали не готовые к отправке поезда, а бойцы специального командования 4а. Ничего не подозревавших евреев согнали в Бабий Яр, где им приказали снять с себя одежду и все ценные предметы. После этого их разделили на группы и отправили на казнь. Один из участников расстрелов по имени Курт Вернер (Kurt Werner) позднее рассказывал: «Прибывавшие (на место казни) евреев должны был ложиться на трупы расстрелянных ранее. Стрелки вставали сзади и расстреливали их в затылок. Я до сих пор помню, в какой ужас приходили евреи, видя трупы, лежавшие на дне оврага. Многие из них кричали от ужаса». В эти дни солдаты специального командования расстреляли в общей сложности 33 771 человек. Потом минеры Вермахта подорвали откосы оврага и засыпали эту огромную «братскую могилу».
Не позднее октября 1941 года во всех частях оккупированных территорий война с большевиками сменилась расовой войной, направленной против всех без исключения евреев. Так же радикально, как и командование 4а на юге, действовала группа А особого назначения в Прибалтике, которая уже в декабре отправила в Берлин рапорт: «Еврейский вопрос на востоке можно считать решенным». До того немецкие и местные «спецбригады» зачистили гетто в Риге, расстреливая людей — в том числе евреев, до того депортированных туда из Германии.
Опробованные здесь методы вскоре стали применяться и в других местах. С осени 1941 года оккупанты ввиду усугублявшегося снабженческого кризиса принялись уничтожать всех нетрудоспособных людей, объявленных «бесполезными едоками». На западе оккупированных территорий особое внимание стало уделяться гетто, в которых жили уцелевшие ранее евреи — именно они стали «эпицентром» геноцида в 1942 году. На востоке огромных оккупированных территорий гетто и вовсе не создавались. Начальник управления специального командования 4а Карл Кречмер (Karl Kretschmer) писал своей возлюбленной в сентябре 1942 года: «В той части России, куда уже дошел немецкий солдат, евреев больше не осталось».
Что же заставляло людей, подобных Кречмеру, самих становиться убийцами? Ведь нельзя же это объяснить одними лишь приказами! Послевоенные утверждения об «исполнении приказов», повторявшиеся, как мантра, были фикцией: тем, кто отказывался лично расстреливать людей, не приходилось бояться за собственную жизнь. Участие в расстрелах было добровольным, однако, мало кто отказывался от этого. Были ли все эти солдаты отъявленными антисемитами, и стала ли расовая война их миссией? Для тех, кто убивал из убеждений, это, возможно, было и так, но относительно подавляющего числа немецких солдат очень точно выразился Ян Филипп Реемтсма (Jan Philipp Reemtsma): «Многие делали это, потому что хотели этого. Но другие хотели, потому что делали это».
Командир СС Кречмер обвинил самих евреев в собственной смерти: «Поскольку эта война, по нашему мнению, была еврейской, евреи чувствовали его, в первую очередь», писал он своей «Соске». Но убивал ли он именно поэтому? Или он тем самым пытался позднее найти объяснение тому, что лично принимал участие в убийствах?
При отсутствии глубокой ненависти к евреям эти преступления не поддаются объяснению — однако, в обратном порядке, этим объясняется далеко не все. Часто убийства объяснялись обстоятельствами самой войны. Но когда этот «фасад» покрылся «трещинами», вся мораль убийства стала весьма хрупкой. В первую очередь, это касалось убийства женщин и детей. «Мне приходилось переступать через самого себя», признавался Кречмер, глядя на жертв, которых едва ли можно было рассматривать как «еврейскую угрозу».
Но Кречмер знал, что таким людям, как он, надо было быть «грубыми псами», которые не могли себе позволить поддаваться эмоциям. «Нам надо демонстрировать жесткость, а иначе мы проиграем войну», признавался он. «Сочувствию в какой-либо форме здесь не место». Большинство солдат СС, Вермахта и полицейских культивировало жесткость, среди них считалось «хорошим тоном» подавлять угрызения совести, не теряя лица.
Невероятное стало реальностью
Главной «проверкой на прочность» считалось участие в расстрелах. Для Кречмера, новичка в командовании, это стало «входным билетом» в товарищество, в которое принимались лишь «настоящие мужики»: «По поводу расстрелов я уже писал тебе, что не мог себе позволить „дать слабину". В общем и целом, они сказали, что, наконец-то, их начальник управления — настоящий мужик, после того как некоторые оказались трусами», писал он Соске в октябре 1942 года. Тем, кто хотел быть для других «своим», приходилось проходить эти «проверки на прочность» и самим становиться убийцами. Таковым не нужно было быть отъявленными антисемитами, чтобы убивать евреев. Достаточно было быть лишь «настоящими мужиками» или хорошими товарищами.
Однако стремление к геноциду нельзя объяснить лишь причинами и мотивами. Далеко не все участники убийств были убежденными национал-социалистами. Больше того, не все они были немцами — да и далеко не все жертвы расстрелов были евреями. В Латвии, Литве и на западе Украины оккупанты легко находили пособников из числа местных жителей, которые, как, например, латвийское командование «Арайс», убивали людей по собственной инициативе.
На юге Вермахт мог рассчитывать на помощь союзника, который сам был не против участия в геноциде: румынские армия и полиция сгоняли евреев в специальные места, чтобы там уничтожать их. Геноцид был общей целью, в том числе и среди немцев. Отдельные солдаты и части Вермахта участвовали в нем непосредственно, а военное командование оказывало им логистическую поддержку. В Сербии Вермахт даже сам взял на себя роль «режиссера»: с октября 1941 года оно за каждого убитого партизанами немца убивало 100 еврейских заложников. Таким образом, к концу года на этой территории практически не осталось евреев-мужчин.
Осенью 1941 года немецкое командование превратило «восток» в одну большую зону смерти. Повсеместного размаха достигло убийство не только евреев. Одновременно началось также вымирание и нееврейского гражданского населения, когда стало очевидно, насколько разрушительной была немецкая «политика голода». В таких городах как Ленинград или Харьков от голода гибли сотни тысяч людей. Та же участь ждала и военнопленных: тех, кто выжил в катастрофических лагерных условиях, добивали дополнительное сокращение рациона и морозы. До конца зимы 1941-1942 года погибло около двух миллионов советских солдат, попавших в плен.
Насколько «радикальным» на этом фоне было подразумевать под «окончательным решением еврейского вопроса» массовое убийство? В ходе этой «войны на уничтожение» немыслимое стало реальностью: преступления перешагнули через все мыслимые границы. Как написал историк Марк Роземан (Mark Roseman), в СССР были «преодолены психологические барьеры и достигнуты пределы, откуда уже не могло быть возврата».
Когда в октябре 1941 года из Германии на восток шли «депортационные составы», всем ответственным лицам было уже понятно, что их путь пролегал к массовым убийствам. И участники конференции на берегу озера Ваннзее в январе 1942 года, рассуждавшие об «окончательном решении вопроса», имели в виду уже нечто иное, чем еще летом 1941-го. Вопрос о том, какой именно приказ превратил депортацию евреев в еще более жестокую реальность, возможно, не является решающим. Сами по себе убийства превратили «окончательное решение» в Холокост.
Франк Вернер (Frank Werner)
ИноСМИ.Ru
