Он хотел бы быть Биллом Гейтсом, но деньги ему противопоказаныВообще, он относится к тем людям, которых на Западе называют «self–made» — сделавший себя сам. Еще в конце 80–х годов прошлого века в минской литературной тусовке рассказывали легенды о работяге, который сидит в библиотеках, читает всякие инкунабулы и пишет исторические романы... То, что Витовт Чаропка, литератор из поколения «тутэйшых», человек неординарный и неожиданный, знают не только знакомые. Между историческими книгами — и художественными, и научно–популярными — вдруг появляются его эротический роман «Эрагенная зона» и роман «Поўны керкешоз», который вполне можно назвать постмодернистским. Недавно у Витовта вышла новая книга — сборник очерков и эссе «Лёсы ў гiсторыi», герои которой — персонажи от Евфросинии Полоцкой до Константина Калиновского. Тираж уже почти раскуплен. Выход книги Витовт прокомментировал весьма своеобразно:
— Историческая проза обманчива. Мы не жили в то время, воссоздаем то, что не видели. Нужно иметь талантище Льва Толстого, чтобы получилось правдиво. Когда я читаю многие исторические сочинения, мне становится смешно. Откуда автор знает, что чувствовал Наполеон при Ватерлоо? «Художественный свист...»
— Извини, но Дюма–отец говорил, что история для писателя — вбитый в стену гвоздь, на который можно вешать все, что угодно... Мы просто создаем мифы — о времени, об эпохе.
— Короткевич, которого называют главным мифотворцем, очень осторожно относился к реальным историческим персонажам. В его книгах они проходят эпизодически, фоном. Историческую личность можно сделать великой, а можно втоптать в грязь... И дай Боже, чтобы кто–то потом оправдал. Лажечников написал роман, в котором вывел отрицательный образ Звеждовского, сподвижника Кастуся Калиновского. Когда Лажечникова спросили, почему в его романе столько лжи, он ответил: «Да, мне стыдно за этот роман. Но когда я его писал, тема поляков была популярна. Если ты хотел заработать, нужно было писать о поляках. Что это враги, хотят оторваться от России, воспитаны иезуитами...» Россию того времени можно понять. Поражение в Крымской войне, унижение национального достоинства... Даже если бы не было восстания в «западных губерниях», его нужно было бы придумать, чтобы поднять национальный дух. И либерал Катков, и славянофил Аксаков тут же забыли о своей любви к полякам, вдруг стали шовинистами и сторонниками царя. Вот для них история была гвоздем для торбы с рублями.
— Как же тебе удается быть объективным?
— Я не умалчиваю никакие факты. Когда писал о Януше Радзивилле, рассказал и о том, как он открывал школы в Заблудово, поддерживал Супрасльский монастырь... И о том, как сажал на кол, отрубал руки. Когда–то о Валерии Врублевском, соратнике Калиновского, генерале Парижской коммуны, друге Маркса и Энгельса, писали так, словно у него не имелось никаких человеческих слабостей. А у него любимый герой — Дон Жуан. А еще — Тамерлан и Аттила. Пришлет ему мать деньги — ехал в Ниццу, в Канны, проигрывался в казино, сидел в ресторанах... Объективность — это и собственный опыт. Как–то я подвернул ногу и не мог идти. Заполз в разрушенную хибару и целую ночь мерз в ней. Представлял себя повстанцем 1863 года, им приходилось еще хуже... Теперь знаю, что переживает человек в подобной ситуации. Поэтому могу повторить слова апостола Павла: «Настоящее я знаю отчасти, а прошлое познаю через себя».
— Однако многие персонажи, о которых ты пишешь, объекты споров: наши ли это князья и короли или польские, литовские...
— Что значит «наши», «не наши»? Эти люди жили тут, в Беларуси. Строили костелы и замки, защищали эту землю с оружием в руках от татар, шведов, московитов... Составляли своды законов... Неважно, литвинами они себя называли, белорусами, русинами. Тогда паспортов не было. Сегодня, когда человек защищает честь Беларуси на каком–то международном состязании, — что, мы будем смотреть, какая у него национальность в паспорте? Мы гордимся тем, что он сделал для Беларуси.
— А бывало, что профессиональные историки на тебя набрасывались?
— Бывало, и не раз. В свое время в газете «Лiтаратура i мастацтва» меня назвали «Карабасом–Барабасом в роли историка». Ну и пусть... Не претендую ни на лавры историка, ни на лавры литератора. Историки считают меня писателем, а писатели — историком. Словом, двух станов не боец, а только гость случайный. Мой статус — белорусский безработный. Я не Дэн Браун. Мне не платят по 40 миллионов долларов за книгу.
— В одной дискуссии, когда я «костила» Дэна Брауна как плагиатора, конъюнктурщика и жалкого ремесленника, критик Анна Кислицына возразила, что пусть бы кто еще раз так легко наврал, как Дэн Браун, чтобы его книжка так же распродавалась.
— «Сатанинские стихи» Салмана Рушди тоже покупают... Но есть темы–табу. Нельзя оскорблять веру людей. Такие книги обращены к низменным чувствам. Плебсу нравится, когда великих свергают вниз, в грязь. Написать белорусский «Код да Винчи»? Несерьезно. Хотя детективных догадок хватает. Хотя бы передача Врублевским английских денег цареубийцам «Народной воли». Но в истории многие из фактов окутаны такой тайной, что мы можем только догадываться или фантазировать. Нам всегда определяют ту дозу правды, которая якобы полезна человеку. А далее не лезьте — с ума сойдете. Но я не согласен с Пушкиным, что мы ленивы и нелюбопытны... Человек очень любопытен.
— Видимо, любопытство предопределило и твою страсть к историческим исследованиям?
— В детстве я убегал с уроков и блуждал по городу: мне хотелось увидеть уголок старого Минска. И я там оживал. Старый Минск мне снился... Кстати, многие сюжеты мне подсказаны снами. Иногда хочется куда–то убежать из этого мира. Можно — в творчество. Причем для такой цели проза о современности неинтересна. Там те же проблемы. А можно создавать свой мир и уходить туда. Рыцарские времена, иная этика, иные отношения к даме, к жизни... Я люблю входить в образ героя, начинаю сам с собой разговаривать... Театр одного актера... Могу быть и королем Александром, и князем Глинским одновременно. Ночи могу не спать. Мать думала, я с ума схожу, кричала: «Что ты там лепечешь?»
— Получается, можно сказать, что ты профессиональный литератор?
— Я не могу этого сказать, потому что литература меня материально не обеспечивает. Но нужно чем–то жертвовать. С 1991–го по 1993–й я нигде не работал, случалось, голодал, но за это время собрал материал и написал книгу «Уладары Вялiкага княства». С другой стороны, мне всегда нужно больше, чем другим. Я участвовал в митингах, когда в 1986 году разрушали здание, где был поставлен первый белорусский спектакль. Приходилось писать письма в газеты, организовывать телепередачи, чтобы вернули верующим Кафедральный собор... Поэтому радуюсь, когда вижу, что власть начинает понимать, что такое историческое наследие. Восстановлена ратуша, восстанавливается гостиница «Европа»... Но что–то создаем, что–то разрушаем. Очень жаль, что больше не выходит журнал «Беларуская мiнуў-шчына». Не выходит журнал для молодых «Першацвет», культурологический журнал «Крынiца»... Литераторы занимаются интригами, политикой. А литература этого не терпит. Где литературная критика, какие–то объективные обзоры? Все разбрелись по своим «тусовочкам»... Выясняют, кто гениальнее... Мне это уже неинтересно. Вот интересно подготовить альбом белорусской живописи XI — XIX веков. Собираю, сканирую... Для меня история, писание — это уже не увлечение. Это призвание. Если я буду заниматься чем–то другим — улицы там мести, а что я еще умею? — то через месяц повешусь. Потому что наступит душевная пустота, вакуум для водки... Не для того я сидел в библиотеках, жертвовал многим в жизни, чтобы отказаться от того, что должен сделать. Впрочем, если не писателем — я хотел бы быть каким–нибудь Гейтсом. Чтобы собрать для Беларуси галерею, как в свое время поехали Морозов и Рябушинский в Париж, скупили импрессионистов — они тогда продавались за бесценок, — привезли в Россию. Хотя есть люди, которым большие деньги противопоказаны. Они их прогуляют, просадят, как Валерий Врублевский. Боюсь, что я из таких. Так что остаюсь Витовтом Чаропкой.
