Как европейцы празднуют Рождество?

Новый год, как и Рождество, — это исконно наше. Но в теплых странах приближение Рождества — Кристмаса начинают отмечать почему–то раньше, чем в государствах, что посевернее. В княжестве Монако за полным и всегдашним отсутствием снега вечно зеленые лужайки покрывают искусственной белой пеленой. А когда вечером ее подсвечивают прожекторы, то чудится, будто ты где–нибудь в занесенной белым России.

Шансонье готовит борщ

Не понимаю, почему у них эти предновогодние недели, словно у нас икона, висящая в углу? Может, им чего–то не хватает, и потому так громко орут Санта–Клаусы, создавая эффект настоящего праздника? И еще за неделю до Рождества наступает полный паралич. Никакой работы, сплошное веселье вперемежку с ползаньем по магазинам.

Когда в Париже, выполняя суровые редакционные задания, я пытался встретиться накануне апофеоза со знаменитостями, написать что–то веселое и новогоднее для газеты, французы смотрели на меня как на очумелого. Тратить эти священные дни покупок, приготовлений, празднований с выпиваниями на интервью?.. Звоните во второй декаде января. И вот оно, чудо. Согласился Шарль Азнавур. Мало кто поверит, но к нему в парижскую гостиницу я прибыл к полудню после Рождества. Долго ждал, портье не решался будить великого. И мне тоже все это казалось авантюрой. Но через полчасика Азнавур спустился. Чуть нетрезвый, сначала хмурый, он заказал в баре не вина, а чего–то покрепче. Потом пошел к роялю на втором этаже. Пел мурлыкая. Обратил взор на меня, кивнул: «Давай, пошли с вопросами». Отвечал складно, очень дружелюбно. А в конце даже признался, что если хочет расслабиться, то готовит русский борщ. Материал «Шансонье готовит борщ» вышел в газете в новогоднем номере.

Плохо человеку, когда он один

Если ты уже несколько лет вдали от дома, то предновогодние дни переживаешь нелегко. Ведь это праздник семейный, он у нас должен быть обязательно окрашен в белые цвета и отдавать запахом ели. Тяжело приходилось в почти всегда бесснежном Иране. Там выручала russian–смекалка. В праздник, скупая в магазинах все имевшиеся запасы ваты, имитировали сугробы. Кидались снежками, заранее оборачивая папье–маше в белые ткани. Снежные бабы, правда, получались квадратными: застывший в холодильниках лед крошился, никак не желая обретать округлые формы, а потом быстро таял.

И я помню, как после всего этого ночного буйства, в первые часы Нового 1972–го, ставшие временем вседозволенности, мы под утро шли вдвоем по темноватой чужой улице. Постукивали ее каблучки, громыхали гулко мои подбитые гвоздями коричневые ботинки за 9 советских рублей и 30 копеек. До рассвета было еще далеко, а имам уже завел свою вечно непонятную нам молитву в закрытой ночной пеленой мечети. И, казалось, мы вернемся на Родину, которая так ждет тебя в конце нелегкого пути, совсем другими. Но вернулись теми же. И так никогда и не прошли по скрипучей снежной тропке к не дождавшемуся нас храму и оставшейся лишь в мечтах журчащей речке...

А еще не забыть мне красавицу Норвегию. Вот кто мог бы поделиться новогодним снегом и с нами. Закончились соревнования в Бергене. Спортсмены уехали, а мы с коллегой и другом Мишей Дмитриевым остались еще на день. Признаться честно, почему? «За Норвегию» в 1985–м платили большие, невиданные для СССР суточные. Которые мы с Майклом уже истратили на покупку всего того, о чем дома наши бедные жены и мечтать не могли. Утро мы провели как порядочные туристы. Морской базар с фантастической разноцветной рыбой, уложенной на белоснежный лед, отдававший на солнце цветами радуги. Мы наскребли последнюю мелочь и посетили–таки домик Грига. Погуляли по опустевшему городу. Прохожих — раз–два, а в лицо нам неслись с ветерком целлофановые пакеты, пустые стаканчики и вся та шелуха, что остается на мостовой после народных гуляний. Мы еле дождались ночного поезда до Осло, который между собой называли Ослом, и страшно перепугались: кроме нас с Мишей на перроне ни единой души. Но нет, мы действительно ехали в Осел. Вдвоем во всем вагоне 2–го класса. Лишь где–то на середине пути появился пьяный финн, проклинавший, что понятно, ненавистных шведов и почему–то норвежцев. Это я к тому, что нечего в семейные праздники шастать по всяким там Бергенам. Одиночество давило.

Дома и только дома проведем мы наш российский Новый год, чокаясь припасенным французским шампанским. Ведь даже в строгом наставлении, аккуратно напечатанном заботливым доктором, написано: алкоголь под категорическим запретом, кроме Нового года и Рождества. Шучу. Но в каждой шутке есть и капелька шампанского.

Истории на память

Очень немолодая разведчица рассказывала о том, как вместе с группой десантников попала под военный Новый год в Большой театр на «Снегурочку», куда их привезли из лагеря в закрытом брезентом кузове. Она да и вся группа лыжников–десантников пребывали в тяжелом ожидании. Их должны были еще в начале декабря забросить за линию фронта, а снега все не было, и что бы они тогда делали в немецком тылу со своими лыжами. И вдруг на сцене начался снегопад, конечно, бутафорский. И все парни как один да и разведчица — Герой Советского Союза, вскочили с мест, перепугав публику криками: «Снег, снег пошел». Он и вправду пошел следующим утром. Предновогодний рейд по фашистским тылам был успешным.

Наша разведчица–нелегал и не думала петь по–русски. Нельзя, запрещено. И вдруг, услышав в праздничную ночь по их радио их песенку, даже не запела, а замурлыкала, потеряла бдительность. Нашенскую про пять минут. Сразу же на пороге кухни появился муж–нелегал и посмотрел на жену так... Больше никаких наших песен разведчица никогда не пела.

Представитель той же славной профессии разведчиков–нелегалов бодро отметил Рождество в ресторане. Если и перебрал, то малость. Заснул мертвым сном. И вдруг хлопнула форточка, открылось окно. Разведчик со сна выругался нашим трехэтажным. В дверь постучали: у вас что–то случилось? Нет–нет, спасибо, все о кей. Нелегал не знал, что делать. Засекли? Или ерунда? Взял на себя грех. Не стал докладывать начальству. И, к счастью, пронесло.

Николай Долгополов

dolgopolov nikolai