А лучшее подтверждение этому для меня, например, вот в чем. Заметьте: все дальше и дальше годы войны, все меньше и меньше ее участников, а монументов и мемориалов, памятных мест становится больше. Встают новые пирамидки со звездочками на скромных сельских погостах – значит, поисковики обнаружили неизвестное захоронение и торжественно перезахоронили. А если у погибшего воина еще и именной медальон нашелся, то он вовсе возвращается из небытия и живет в памяти родных, – вот реальное подтверждение правоты писателя.
Три года назад, в 2015-м, в ряд скорбных и известных всему миру символов Беларуси, как Хатынь, Брестская крепость, встал величественный мемориал в Тростенце. Вчера Президент нашей страны, лидеры европейских стран поклонились праху убитых здесь людей. А таких было больше 200 тысяч. И вся вина их заключалась только в том, что они молились другому богу, а матери пели колыбельные своим детям на ином языке.
Конечно, я, деревенский парень, родившийся и выросший не так далеко от Хатыни и совсем рядом с сожженными на Вилейщине Борками и Старинками, знал о зверствах оккупантов, о которых рассказывали родители, соседи, у которых все это было свежо в памяти. Видел и слушал в Хатыни тогда еще живого Иосифа Каминского. Но Тростенец стал для меня еще одной, скажем так, персонифицированной вехой в осознании масштабов катастрофы, постигшей Беларусь.
Читайте также
Георгий Захарович водил сюда первокурсников не один десяток лет. И многие из нас потом брались за перо и пытались облечь в слова обуревавшие после увиденного и услышанного эмоции и чувства. Конечно, мы только начинали, наши зарисовки и очерки были откровенно слабыми, назывались, как правило, «Вогненны Бягун», но это были первые и самые искренние попытки сопереживания героям своих публикаций. И потому Георгий Захарович, которого давно нет на земле, в моей памяти жив и поныне. И, так мне кажется почему-то, в скорбных ликах жертв на тростенецких Вратах памяти есть и какие-то черточки его лица.
«В нашем сарае солдаты СД нашли патроны и винтовки, в яме откопали пулемет. Здесь и началось. Лешу, моего брата, били шомполами, загоняли иголки под ногти. Потом его привязали к скамейке и на его груди развели костер… Леша умер страшно, но никого не выдал… Братьев Бориса и Петю страшно избили и бросили в бессознательном состоянии… Маму, которая однажды ночью пробралась в дом, чтобы проведать их, схватили полицаи. Избили до полусмерти, давили дверями пальцы. Вывели на улицу, застрелили и закопали в сугробе… Сестру Нину, жену командира Красной Армии, расстреляли вместе с трехмесячным сыном и бросили в яму…»
Это диктофонная пленка. Это голос Зинаиды Тимофеевны Сухишиной, записанный четырнадцать лет назад в бешенковичском поселке Улла. Давайте спросим себя: если слушать это просто жутко, то каково было с этим жить человеку? И разве такое можно забыть? Я не забуду. Зинаиду Тимофеевну — тоже. Она, совсем по Толстому, в памяти моего сердца.
Это, как вы понимаете, частные примеры из одной отдельно взятой, в данном случае моей, жизни. Но это как раз тот случай, когда от частного до общего рукой подать.
Собственно, вся наша земля, все мы, белорусы, которые на ней рождаемся, живем и умираем, сплошь носители этой памяти. Она у нас до сих пор идет по лесной партизанской тропе, она в патриотических акциях и в обелисках, которые благодарные потомки установили в честь тех, кто погиб, защищая будущее. И это в наших сердцах плачут малые дети Хатыни. Которые, сложись все иначе, ходили бы сегодня с нами по одним улицам, радовались жизни и внукам.
mihailkuchko@mail.ru
