В один из сентябрьских дней я решил проведать обнаруженные мной еще в прошлом году в тайге два корня женьшеня. В это время добытчиками-любителями уже вовсю велся промысел этого редчайшего по своим целебным свойствам прекрасного растения.
Если раньше таких промысловиков насчитывались единицы, то в период резкого падения экономики и жизненного уровня населения, желающих добыть этот корень стало во много раз больше, несмотря на запрет. Ведь женьшень занесен в Красную книгу.
Начиная со второй половины августа и до конца октября по тайге рыщут люди, которым нужно хотя бы таким недозволенным образом прокормить свою семью.
Но есть и те, которые, продав скупщикам все найденные в тайге корни, деньги сразу пропивают.
Скупщиков тоже очень много появилось. Они ездят по таежным поселкам, скупают этот редкий корень по низкой цене и затем продают китайцам, которых в Приморье сейчас чуть ли не больше, чем самих приморцев. Китайцы скупают женьшень уже намного дороже и спокойно увозят его на родину, где продают по баснословным ценам.
Урочище, в котором находились найденные мной корни, было километрах в восьми от нашего поселка, и, судя по моим наблюдениям и предположениям, там проживал матерый тигр. Это я определил по изобиловавшей тигриными следами тропе вдоль ключа этого урочища. Это глухое и мало посещаемое людьми место отличалось от других урочищ такой могучей, буйной и разнообразной растительностью, что здесь, рядом с тигром, мирно уживались медведи, на постоянное пребывание которых указывали не только отпечатки их лап на влажной тигриной тропе, но и свежие обломанные ветки, висящие на дубах и черемухе Маака с очень вкусными красными ягодами.
Но что удивляло более всего в этом урочище, так это множество косуль, изюбров и кабанов. Весь южный склон был в кабаньих пороях и лежках коз и изюбров. И не было на этом склоне ни одного дерева, с которого не свисали бы лианы винограда, кишмиша и лимонника. Даже шишки на кедрах в этом урочище были крупнее, чем в других местах. В сентябре шишки кедра еще не совсем созревают, но от порывов ветра некоторые падают, и на земле звери их поедают.
шишки в период полного созревания не все сразу осыпаются, а до следующей весны накрывают рыжей шапкой кроны деревьев, и даже ураганные ветры не в силах их сбросить. Так всю осень, зиму и весну кедры постепенно сбрасывают животным корм, а белочки и птицы лущат шишки прямо на деревьях. Найдя в целости и сохранности два своих корня женьшеня, приютившихся под тенью кедров среди густого папоротника, я убедился, что они не болеют, а это определяется по наличию стебля, так как болеющий женьшень сбрасывает его на время болезни и не выпускает новый, пока не выздоровеет. Основная болезнь женьшеня — это повреждения от копыт животных или от веток, которые ветер может сбросить с деревьев прямо на них. Женьшень может болеть несколько лет и все это время не будет выпускать из-под земли стебель, хотя сам корень при этом растет. На зиму стебель тоже сбрасывается.
Мои корни — трехлетки. Это видно по трем веточкам на стеблях каждого из них. На каждой веточке — по одному листу, состоящему из пяти или трех удлиненных листочков. На самой верхушке стебля — зонтик из красных ягод. Когда корни выкапывают, ягоды высевают прямо здесь же. А если они осыпаются сами, то их склевывают рябчики. Искатели женьшеня стараются найти старые лубодеры на кедрах или пихтах. Это затесы топором на стволах деревьев, имеющие форму наконечника стрелы. Некоторым лубодерам по много десятков лет, и делались они рядом с местами обнаружения корней женьшеня и посеянных там же ягод.
Три года — это уже тот возраст, в котором многие корневщики женьшень выкапывают, но я считаю, что это слишком рано. Поэтому мои корни, наверное, и сейчас там, если их никто не нашел. Затесов рядом с ними я не делал, поскольку находил это место по другим приметам.
Домой я не торопился. Решил заглянуть на ключ Китайский. Поднявшись на хребет, разделяющий ключи и урочища, через некоторое время подошел к этому ключу.
Вдруг неподалеку от меня раздались два ружейных выстрела и глухой утробный рев раненого медведя. Через несколько секунд послышались сильный шум, треск кустов, рычание и стон и на расстоянии двадцати метров от меня, сгорбившись от боли, пробежал гималайский белогрудый медведь. Перевалив хребет, он скрылся на другом ключе.
Я быстро направился к тому месту, где прозвучали выстрелы, и увидел удалявшегося в сторону поселка браконьера, который, тяжело ранив медведя, даже не удосужился пройти немного по его кровавому следу, видимо, опасаясь за свою подленькую, трусливую душонку. Оглянувшись, он увидел меня и, стремительно бросившись в кусты, исчез.
Я вернулся к тому месту, где медведь перевалил хребет. Дела его были очень плохи — на листьях кустов и траве были большие капли черной крови. Ее цвет говорил о том, что медведь ранен в живот и кишечник и тяжелая, мучительная смерть неминуема.
Вскоре следы привели в глухомань — скальные нагромождения и сломанные бурями деревья.
Здесь я понял, что продолжать преследование без оружия равнозначно смертному приговору, поскольку медведь уже наверняка сидит в засаде, поджидая меня.
Решил сходить домой за ружьем, собаками и фонарем, а затем вернуться на это место.
Пока шел домой, и вечер почти наступил. Проходя мимо двора соседа, я увидел его возле ульев, решил зайти и попросить лайку, которая раньше хорошо помогала в охоте, но после того, как раненый кабан сильно покалечил ее, на охоте еще не была.
Сосед внимательно меня выслушал и, когда понял, что я намерен безотлагательно, на ночь глядя, идти за раненым медведем, попытался отговорить от такого безрассудства с моей стороны, поскольку это откровенная игра со смертью.
Убедившись, что отговорить меня не удастся, хозяин лайки сказал, что даст свою собаку, но я должен вести ее на поводке до самого места ранения медведя, иначе она убежит и, явившись домой, устроит курам Варфоломеевскую ночь в их сарае. С двумя собаками мне будет спокойнее.
Хорошо поужинав, я взял фонарь, ружье и компас, а когда вышел на улицу, увидел, что мой Дик от восторга скулит и взлаивает, нетерпеливо ожидая, когда я освобожу его от цепи.
Я видел австралийских собак динго в зоопарках и думаю, что если бы Дик оказался в одном вольере с ними, то посетители посчитали бы, что они одной породы, настолько его желтый окрас и весь экстерьер говорили об этом. Наконец мы с ним вышли со двора и, зайдя по пути к соседу, приняли от него на поводке лайку Тайгу, которая тоже бурно выражала свою радость по поводу предстоящей охоты.
Тайга была из тех собак, о которых говорят, что они на месте дырку провертят, столько в ней было живой энергии. Одно только сомнение меня одолевало: пойдет ли она по следу раненого медведя после того, как побывала на клыках у кабана?
Несколько километров мы шли по старой дороге, которую неоднократно пересекал весело звеневший ключ. Вести Тайгу на поводке особого труда не составляло — она сама тянула вперед, с завистью поглядывая на снующего в кустах Дика. Но когда мы свернули с дороги и пошли вверх-вниз по сопкам через густые кусты и каменистые осыпи, да еще в темноте, тут уж я понял, что такое поводок, с трудом удерживающий резвую собаку и цепляющийся за все, что попадается на пути.
Наконец мы оказались на том месте, где я прекратил преследование раненого медведя. Это я понял не только по приметам, но и по отчаянно упиравшейся лайке, которая, почуяв медвежий запах, пришла в страшное волнение. Скуля и визжа, она не давала мне продвигаться вперед, изо всех сил стараясь сорваться с поводка и умчаться прочь.
Мне стало ясно, что из этой собаки толку в нашей охоте, да и во всех последующих уже не будет. Помня о наказе соседа, я не стал спускать ее с поводка, а просто привязал к дереву, но когда бедная собака увидела, что мы уходим, она издала такой вопль, что мое сердце не выдержало, я снял с нее не только поводок, но и ошейник. Почувствовав свободу, Тайга не помчалась домой, а отбежав назад, остановилась метрах в десяти. Оставалась надежда только на моего Дика. Стоя рядом со мной, он с недоумением поглядывал на Тайгу и, наверное, думал: «Вот глупая. Испугалась какого-то запаха!» Погладив его по голове, я попросил: «Дикушка, милый, ищи, ищи». Затем слегка подтолкнул.
Пробежав вперед несколько метров, Дик остановился, и когда я осветил его, увидел, что он обнюхивает землю и поглядывает на меня. Я подошел к нему и увидел, что он стоит возле окровавленного медвежьего следа и усиленно его нюхает.
— Ищи, Дик, ищи!
И он, к огромной моей радости, медленно пошел по кровавому следу.
Будучи не совсем уверенным в его охотничьих способностях, я, согнувшись, освещал фонарем землю и, только убедившись в том, что мы идем по следу раненого зверя, заламывал веточки. Это я делал для того, чтобы в случае потери следа утром мы продолжили бы поиск по этим приметам. Ружье было заряжено пулевым патроном в одном стволе и зарядом картечи — в другом.
Пройдя по труднопроходимым местам метров двести, я вдруг услышал и одновременно заметил, что Дик зарычал и резко отскочил в сторону от меня. Я мгновенно выпрямился и увидел не более чем в трех метрах огромного черного медведя, стоящего на задних лапах и высовывающегося из-за невысокого дерева. Вскинув ружье к плечу, я выстрелил картечью, а выстрелив из другого ствола пулей, наконец-то принес раненому зверю избавление от страшной боли и мучений.
Осветив фонарем тушу, я увидел, что успешному нападению на меня помешало небольшое дерево диаметром около десяти сантиметров, оказавшееся прямо перед его грудью. Если бы не оно, моя участь была бы незавидной.
