Журналист и литературовед Григорий Ландау прослыл в свое время большим мастером афоризмов. Он видел обычные вещи в неожиданном свете и писал о «сумерках Европы». Он учился в Петербурге, уезжал в Германию, работал в Латвии. В 1940–м с переменой власти попал в Усольлаг в Молотовской области, где и скончался в ноябре 1941 года. «Искусство — диалог, в котором собеседник молчит», — почему–то припомнилась именно эта цитата из Ландау, когда читал в «СБ» воспоминания С.Ратгауза о происходившем на станции Негорелое в марте 1937 года.
«Кому не знакома скульптурная группа «Рабочий и колхозница» В.Мухиной, установленная у входа на ВДНХ СССР! Первая моя встреча со скульптурой произошла не в Москве, а в Белоруссии, на станции Негорелое. Это было в конце марта 1937 года. Мне показали на длинный состав, который занимал один из железнодорожных путей: «Скульптуру везут в Париж на выставку». Я удивился: «Такую большую?» Для нее был подан поезд, состоящий из 26 платформ. Когда специальный состав прибыл в Негорелое, в его обработку включились и транспортники Белоруссии. Необычный груз был разобран на множество блоков. Для этого проводилась на заводе даже своеобразная репетиция, которая подтвердила возможность перевозки, — вместе с основным каркасом груз весил около 75 тонн. Отдельные детали занимали целые платформы... В составе этого специального поезда находился пассажирский вагон. В нем до Парижа ехали сотрудники Центрального научно–исследовательского института машиностроения, участвовавшего в изготовлении скульптурного шедевра. С помощью привезенного с собой инструмента группа советских и французских специалистов — инженеры, сварщики, монтажники — собрала и установила скульптуру в советском павильоне за 11 дней. А через некоторое время после закрытия выставки уже широко известная миру композиция «Рабочий и колхозница» таким же путем пересекла границу у Негорелого в обратном направлении» («Известная миру...», 14.02.1982 г.).
Скульптуры Веры Мухиной, а «Рабочий и колхозница» — первая среди них, сегодня многие отождествляют с социалистическим реализмом. Ее творческий путь усыпан пятью Сталинскими премиями. Ее композицию хорошо знают по кинолентам «Мосфильма», но при этом зачастую забывают, что сама Вера Игнатьевна была еще и автором другого советского символа — граненого стакана. Ее называют певцом тоталитаризма, но умалчивают, что в годы Первой мировой войны она бескорыстно работала сестрой милосердия, что в 40–м году помогла спасти от разрушения статую Свободы в родной для нее Риге. В конце концов, во многих воспоминаниях о Мухиной молчат о том, что с ее мужа (врача) написал своего профессора Преображенского Михаил Булгаков, что сделавшего из мочи беременных женщин гормональный препарат гравидан Анатолия Замкова в 30–м году обвинили в знахарстве и сослали в трехлетнюю ссылку в Воронеж, что Мухина, как жена декабриста, отважно отправилась за ним. Существуют свидетельства, что супруги хотели тайно бежать из СССР, и только заступничество Максима Горького, высоко ценившего работы Мухиной, но еще больше ценившего Анатолия Замкова и изобретенный им препарат, вернуло их из глуши Нечерноземья не в Ригу или Будапешт, где в те годы безбедно жили родственники Веры Игнатьевны, а в Москву. Замков получил в свое распоряжение целый Государственный институт урогравиданотерапии, и в одном из отчетов оставил для потомков описание действия своего препарата: «Истощенному 20–летнему жеребцу, который от слабости едва стоял на ногах и уже не принимал корма, 10 раз был впрыснут гравидан по 50 куб. см. Жеребец после уколов стал есть, понос у него прошел, появилась мышечная сила. На нем снова стали работать — боронить, пахать и запрягать для езды. У жеребца проявилось яркое половое влечение. Чувство привязанности к одной кобыле стало так велико, что на ее призывный зов он несся к ней во всю мочь, даже будучи в упряжке, через все преграды — каналы, изгороди. Жеребец дал потомство». Чем не виагра? И стоит ли говорить, что у Замкова лечилась многочисленная советская элита, в том числе такие люди, как Молотов и Калинин?
Но все враз изменилось в 1938–м. То ли гравидан дал эффект привыкания, то ли ошибся врач, решивший, что его препарату по силам излечивать не только урологические, но еще и душевные болезни. В общем, институт гравиданотерапии был закрыт. Замков от переживаний получил инфаркт, а в 1942–м — второй, смертельный. Позже Вера Мухина сама сделает ему памятник, а на нем напишут: «Я сделал для людей все, что мог»...
Кому–то кажутся особенно развратными великие люди, но это происходит только потому, что мало кому известны биографии остальных. Так или примерно так мыслил Григорий Ландау, ну а мы потихоньку возвращаемся туда, откуда начали, — в 1937 год. Существует легенда, что на Мухину писали донос, будто ее «Рабочий» — копия товарища Троцкого, что на работу ночью заезжал посмотреть сам Сталин, посмотрел–посмотрел да и уехал. Скульптуру отправили в Париж, но еще рассказывают, что в Польше крупногабаритный груз не проходил в горные тоннели, и тогда композицию безжалостно стали кромсать автогеном. Аналогичную операцию пришлось проделать и на обратном пути из Парижа. Там, кстати, вышла настоящая трагедия. Несмотря на всю громоздкость конструкции Мухиной (высота «Рабочего и колхозницы» — 25 метров), несмотря на 33 метра павильона–постамента, на который ее водрузили, вместе они все равно проиграли в монументальности располагавшемуся напротив павильону фашистской Германии. Так они и стояли в ряд — слева «Орел со свастикой», в центре — Эйфелева башня, справа — «Рабочий и колхозница». Но даже решение политкорректных организаторов выставки вручить Гран–при одновременно СССР и Германии не уберегло от скорого расстрела комиссара советского павильона...
«В культуре основанием служит вершина». Конечно, Григорий Ландау говорил не о том, что в 2009 году после продолжавшейся шесть лет реконструкции «Рабочего и колхозницу» вернули на постамент, который существенно приподнялся и хотя бы приблизительно повторил тот, на котором скульптура стояла в Париже в 1937 году. Как и настаивала Вера Мухина, ее композиция теперь уж точно не ползет по ВДНХ, а летит. Летит по ВВЦ.
