Эти бесхитростные житейские истории нынешним летом я записал, бывая в разных регионах республики. Мне показалось, что за обыденностью описанных ситуаций кроется нечто большее, чем простое мое журналистское любопытство…
Яблони под окном
…Приехали на зерноток одного нашего знаменитого хозяйства. Его руководитель, старый мой знакомый, не без гордости сказал:
— Видишь, машины одна за другой с поля идут, а народу у нас здесь негусто, уровень механизации и автоматизации трудоемких процессов достигает 80—85 процентов.
— Уровень, может, и высок, а школьников используете, да еще на таком ответственном участке, как весовая. Эта пигалица тебе, Анатольевич, такой урожай насчитает по неопытности, что устанешь прокурору на вопросы отвечать.
Владимир Анатольевич скептически-сожалеюще окинул меня взором:
— Я думал, что по возрасту своему начал было в детство впадать, когда эту школьницу в своей приемной увидел. Оказывается, и ты туда же. Пошли, познакомлю.
Девчушка, упакованная в серые джинсы и черную спортивную безрукавку, отпустив очередную машину с зерном и сделав записи в амбарной книге, подошла к нам. Стесняясь, подала руку:
— Ольга, — и назвала громкую панскую фамилию, добавив, что тому историческому лицу просто однофамилица.
Разговорились. Оказалось, что этой девчушке-пичужке двадцать лет. Недавно вышла замуж за однокурсника Володю. Оба недавно закончили аграрный колледж с красным дипломом. Агрономы нужны везде, но у юных супругов было право выбора. Они приехали сюда, на Минщину. Как призналась Ольга, ничего еще героического не совершили, поскольку работают всего-навсего пятый день. Но приняли их отлично…
Подошла очередная машина с хлебом, и мы распрощались. Поехали в старый, запущенный сад, где председатель сельхозкооператива решил разместить микрорайон из двадцати современных коттеджей с полной социальной инфраструктурой. «Со временем, — заметил Владимир Анатольевич, — сюда переместится центр агрогородка, формирование которого уже ведется в рамках реализации программы возрождения села полным ходом».
Остановились на перекрестке, между старой и новой, строящейся деревней, которой и названия пока не придумали. Добротные дома на высоких фундаментах сияли белым, розовым, салатовым цветами. Крыши под металлочерепицей спроектированы с таким расчетом, что, если увеличится семья, можно будет оборудовать второй жилой этаж.
Указав на угловой коттедж, Владимир Анатольевич как бы между делом обронил:
— А вот этот, стоимостью в 35 тысяч долларов, выделили Ольге и Владимиру. Если приживутся, десять лет отработают, получат коттедж безвозмездно в пожизненное пользование.
Как Вася в гостях у Бога побывал
Утро выдалось ясное и солнечное. Но, когда, объехав добрый десяток полей, мы завернули с главным агрономом Евгением Евгеньевичем в урощище Залесье, где три мощных «Лексиона» «добивали» сорокагектарный массив тритикале, небо вдруг стало хмуриться. Следом за нами полевой дорогой из центральной усадьбы, поднимая шлейф пыли, прикатил автобус-столовая. СПК входит в 15 лучших сельхозпредприятий республики, может себе позволить и автобус специального назначения.
«Пригасив» комбайны, экипажи заторопились в салон, с тревогой поглядывая на темнеющие небесные хляби. Обед был простой, но сытный. Кто хотел, запивал меню компотом из свежей вишни или хрустел белым наливом, который из собственного сада (целое ведро) захватила на полевой стан сердобольная Дарья Францевна (она же повариха, она же раздатчица), стоящая на своем посту, как часовой под грибком, вот уже тридцать сезонов.
Пока народ занимался трапезой, по крыше автобуса забарабанили тяжелые капли. Все сгрудились на задней площадке, выглядывая в распахнутые двери.
Оценив обстановку, Евгений Евгеньевич отдал команду временно отдыхать. Мужики оживились, начали обмениваться своими новостями, думами. Темы разговора были самыми разными: от природных катаклизмов до ливано-израильского конфликта.
— Вась, а Вась, ты чего молчишь-то? – неожиданно прилип к одному из пожилых механизаторов средних лет бойкий, вихрастый комбайнер, которого все звали Ленчик. — Ты же в Израиле в прошлом году по турпутевке был, даже пещеру, где родился Иисус Христос, посетил. Расскажи вот корреспонденту про свое паломничество.
По тону, которым Ленчик озвучил просьбу, я догадался, что тут кроется какая-то подначка. Да и заросший щетиной, как озеро камышом, Вася довольно долго отнекивался. Пришлось и мне присоединиться к его товарищам. Уговорили.
— Ничего особенного. Это все по телевизору тыщу раз показывали. Приехали мы в Иерусалим и отправились к святому месту. Проход в пещеру низкий, узкий, в некоторых местах приходится протискиваться чуть ли не на четвереньках.
— И ты полз? – невозмутимо воскликнул Ленчик. – А документы из кармана не вывалились?
— Какие там документы, — махнул рукой Вася. — В боковом кармане паспорт лежал, партбилет. Деньги, само собой, — в ином месте.
Мужики сдержанно захохотали, не весело и не зло.
— Да, Василий, — задумчиво подвел итог Ленчик, видимо, слышавший эту историю много раз. – Когда-то твои предшественники-большевики объявили Бога вне закона. Ан, видишь, как обернулось. Ты к Богу в гости с партбилетом на четвереньках полз…
Одуванчики
— В начале нынешнего лета дело было, — вспоминает гендиректор одного из агрокомбинатов республики. — Сеножать началась. Я сказал мужикам: «На посевной вы отлично поработали. Сегодня и зарплата, и премиальные. Завтра, к шести утра, чтобы все до единого трезвые, как стеклышко, — на мехдвор. Пройдете медосмотр и — с Богом! Скот зимой голодать не должен. А там и жатва не за горами».
Утром приходит ко мне медсестра с докладом. Оказывается, у двоих обнаружила остаточное опьянение. «У кого?» – спрашиваю. «Да вот у Попкова, еще у моего кума, будь он трижды неладен, Федьки. Мое дело — предупредить, директор, твое – принимать решения». С тем и ушла.
Много мне вопросов в жизни задавали, много проблем ставили, но такой… И Сенька Попков, и Федька Алесин, можно сказать, наша механизаторская твердыня. Как на себя надеялся. Ей-богу, не верилось. Вызвал.
Рассказывают. Семен накануне получил полтора миллиона, Федька – миллион триста тысяч. Сообразили у Федьки на двоих. Уверяли, что по махонькой. У мужиков «махонькая» — пол-литра. Закусили, мол, отлично, не бедные, тушеной бараниной с бульбой. Притоптали это дело салатиком. С другой стороны, мужики здоровенные, шеи, как у того казацкого старшины с картины «Утро стрелецкой казни», — гильотину обломаешь. Не должна их была взять, по меркам славянского человека, этакая безделица. Она и не взяла. Но остаток сивушный...
— И что же вы предприняли, Франц Петрович? – полюбопытствовал я.
— Ты же, Андреевич, понимаешь, Директиву № 1 никто не отменял. Закон – святое. С другой стороны – «гвардейцы», если таких списывать со счетов, где других искать? «Хлопцы, — говорю. — Сейчас полседьмого утра, до полудня делайте что хотите, а остаток должен раствориться, как соль в воде. Иначе, сами понимаете…»
Приходят в двенадцать ноль-ноль. Заявляют: «Проверились. Все чисто».
«Чем же вы остаточное явление ликвидировали? – спрашиваю. – Кофе, наверное, пили?» Федька, отчаянная душа, и отвечает: «Мы эти одуванчики, Франц Петрович, до конца жизни больше в рот не возьмем, изнутри назад прут».
Оказывается, какой-то доброхот присоветовал хлопцам: «Одуванчики – милое дело. Из них гурманы-толстосумы даже салат едят». А у нас за околицей этих одуванчиков возле березовой рощи – пруд пруди…
