О Чернобыле врать начали с самого начала. Долго молчали. Потом писали о катастрофе, как о мелком эпизоде, бестолково надеясь, что все как–то само собой рассосется.
Врал и секретарь ЦК КПСС Александр Яковлев. Идеолог гласности вызвал 1 мая 1986–го к себе в ЦК восемь журналистов, получивших милостивое разрешение от Политбюро въезжать в закрытую 30–километровую зону. И на мой вопрос, что в Чернобыле наиболее страшное, умело соврал: мародеры. И я, дурачок, повелся на это, твердо зная, что такой коммунист, как Яковлев, врать не может. Когда чувствую, что начинаю больно собой гордиться, открываю свой первый репортаж с границы зоны, опубликованный в первые майские страшные дни. А там полное наплевательство на проклятый атом: солдаты в галифе и фиолетовых майках играют на границе зоны в футбол. Тарахтит трактор. Вкалывают колхозники. И так мне стыдно.
Гомельская область, въезд в зону отчуждения. Этот снимок фоторепортер «СОЮЗа» сделал в апреле 2016 года.
Жуть
Бывал в зоне. Тогда еще не знал, что схватившие дозу подвержены эйфории — они возбужденные, жестикулирующие, кажется, полные бьющей и явно через край энергии. Привозил через несколько дней газеты с описанием их подвигов. И не находил героев. Где они? Отводя глаза, мне говорили: ушли.
Но страшнее были ночи в сменных лагерях закрытой 30–километровой зоны, где жили завозимые для очистки от атомной «грязи» смены ликвидаторов. Спалось тревожно. Выходил из деревянного домика во всегда туманное утро, когда чернота плотно закрывает солнце, а прямо у домика парень ловит в пруду рыбку.
И такая она здоровая, жирная, прямо мечта рыболова. Снимает ее с крючка, бросает в воду. Почему? А зажарить? На меня смотрят, как на идиота: «Так она вся светится. Зараза проклятая». И охватывает отчаяние. А мы тоже так светимся?
Хуже всего в лесу у въезда в зону. За 16 дней нашего пребывания он из относительно зеленого превратился в зловеще красный, черный. Деревья в сучках, каких–то изломах. Как природа ухитрилась придать ветвям и стволам адову форму, здесь впору снимать фильм ужасов. А мы в этом прОклятом лесу выпивали после выезда из зоны по бутылке красного.
Любовь
Жена дозвонилась ночью из Москвы в гостиницу. Утром встречал киевский поезд. Там нужная для здоровья посылка из «Елисеевского». Поехали с шофером. Проводник вытащил, матерясь, здоровенную мою коричневую сумку. Заглянул — 12 бутылок сухого «Каберне». Как Лена ухитрилась столько купить в эпоху дурацкого, тупо насаждаемого «сухого закона»? Это сейчас мы о нем забыли, а в ту пору за бутылочку выпитого не под кроватью винца можно было (и бывало) вылететь с работы и из партии. Как уговорила проводника? Как донесла, когда у нас с шофером, вдвоем тянущим груз к машине, на двадцатом шагу оторвалась одна из ручек не какой–нибудь нашей советской, а зарубежной, чешской сумки?
Теперь каждый раз выезжая из зоны, мы втроем — собкор Петя Положевец, шофер и я — выпивали по бутылке этого оказавшегося целебным сухенького красного. Может, вино и помогло? А я думаю, спасла любовь. Мы с Петей, о шофере не знаю, по–прежнему на этом белом свете. Мы, как и раньше, вместе с женой Леной.
Подвиг
Многие мои молодые герои — комсомольцы проявляли чудеса абсолютно невиданного героизма. Я бы сравнил его с подвигом, не преувеличиваю, Александра Матросова, закрывшего телом вражескую амбразуру. А на четвертом блоке фонящую атомную амбразуру закрывали не своими телами, а песком, который насыпали в мешки, находясь всего лишь в нескольких сотнях метров. Девчонки, мальчишки выходили, сыпали песок, помогали профессионалам биться за нас с вами. Все они из ближних городов, деревень. Рассказывали, как закрыли все дыры, что трагедия позади, и было это чистой правдой. Только жертв было, на мой взгляд, больше, чем должно было быть. И с этим уже ничего не сделаешь.
Заканчиваю тему на горькой ноте: о Чернобыле пытаются забыть. Но была, была трагедия, и людей, которые остались, выжили, которые в разной степени и в разных качествах боролись с чернобыльской катастрофой в закрытой зоне, да не только в ней, надо помнить. А о нас, о чернобыльцах, забыли. Еще в 1990–е приглашали в конце каждого апреля на концерты. Иногда вручали трогательные подарки. Мы виделись. А теперь все как–то исчезло. Если и встретишься с чернобыльцами, то в годовщину трагедии в Посольстве Беларуси. Мы, незнакомые, понимаем друг друга, как братья. Поговоришь, вспомнишь...
Сострадание
В 1991–м мы дней десять колесили с собственным корреспондентом «КП» по Беларуси Ольгой Егоровой на двух здоровых грузовиках с шоферами из Минска. Идею собрать лекарства, одежду, продукты выдали мои друзья Франсуа и Мари–Лоранс Форы. Не слишком мне верилось, что несколько прижимистые французы откликнутся на чужое горе.
Ошибся. Ни в одном из городов и городков мы не знали отказа. Из огромных магазинов в кузов вкатывали целые вешалки на колесиках с вещами. Аптеки отдавали нужные лекарства. Продуктов не жалели. Ночевали, на гостиницы денег не было, дома у волонтеров.
Оля Егорова радовалась больше моего. Утром перед выездом она смотрела из окна, как заканчивается дождь. Это правда, во Франции дожди имеют обыкновение идти почему–то ночью, мало кого тревожа.
«Здесь даже дожди добрые», — повторяла Ольга.
А я боялся, что романтическая Оля не довезет наш бесценный груз. Или попадет он не в те руки. И успокоился только тогда, когда Егорова написала: «Все передано тем, кто нуждается».
Слом
Уверен: Чернобыль сократил не только сроки жизни людей, к нему прикоснувшихся. Теряющая мощь держава не смогла справиться с последствиями страшнейшей экономической катастрофы. Для укрощения взбунтовавшегося атома требовались миллиарды еще совсем не инфляционных рублей. Спешили под Киев эшелоны с самой современной техникой, чуть не моментально превращавшейся после соприкосновения с невидимым врагом в груду бесполезного и фоняще–смертельного грязного металла.
А вместе с металлом корежилась и обращалась в прах та вера в светлое, что хоть и дышала на ладан, но еще существовала. Верить во что–либо, клятвенно произносимое сверху, было после Чернобыля просто больше нельзя. Долгое замалчивание трагедии, попытка превратить одну из крупнейших катастроф ХХ века в эпизод областного значения обошлись дорого. Доверие было подорвано, а вернуть его, несмотря на многие потуги, не представлялось возможным. Идеологический коллапс оказался еще более разрушительным, чем экономический. Жить после Чернобыля по–прежнему было никак нельзя. Заканчивалась старая эра...
Николай Долгополов, dolgop1949@mail.ru, ликвидатор Чернобыля
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ
Подготовлена и уже отдана в ведомства Беларуси и России на согласование концепция новой союзной программы по Чернобылю — пятая по счету. Об этом в понедельник сообщил начальник управления реабилитации пострадавших территорий Департамента по ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС МЧС Беларуси Валерий Бохонко.
Предыдущая союзная программа по Чернобылю продолжалась четыре года и завершилась в 2016 году. Финансирование составило 1 млрд 306 миллионов российских рублей. В настоящее же время (начиная с 2016 года) реализуется мероприятие по оказанию комплексной медицинской помощи отдельным категориям граждан Беларуси и России, подвергшихся радиационному воздействию катастрофы. Как пояснили в Постоянном Комитете Союзного государства, необходимость проведения такого мероприятия обусловлена высокими показателями заболеваемости и инвалидности, вызванными радиационными факторами.
Концепция новой программы предусматривает социальную защиту и медицинское обеспечение жителей населенных пунктов, «на территории которых доза облучения может превышать допустимые нормы». В концепции оговаривается поддержка системы радиационного контроля и возврат в пользование выведенных из оборота земель «с учетом экономических требований и радиационной безопасности», — рассказал Валерий Бохонко.
По его словам, «Беларусь достигла значительных успехов в преодолении последствий катастрофы благодаря продуманной, взвешенной политике, и за последние 25 лет в сельскохозяйственное использование возвращено уже более 19 тысяч гектаров земель, что составляет семь процентов от выведенных из оборота земель».
— Союзные программы по Чернобылю и аналогичная федеральная российская всегда шли параллельно и не дублировали друг друга, — пояснил «СОЮЗу» Виктор Иванов, возглавляющий Российскую научную комиссию по радиологической защите РАН. — С 2017 года федеральная программа прекратилась. Союзные же программы по–прежнему будут выполняться.
...Пятая программа рассчитана на 2019–2022 годы, а ее бюджет составит около двух миллиардов российских рублей.
Подготовил Александр Бушев, bush@rg.ru
