Если рядом с семейным альбомом хранится дембельский, значит, дружеское застолье в этом доме не обойдется без солдатских баек...
“Мужской” день врос в наш календарь с незапамятных советских времен. И хотя к нему прочно “пришиты погоны”, поздравления с праздником получают все представители сильного пола от мала до велика и независимо от того, служили они в армии или нет. Я до сих пор храню незатейливую открытку, которую мне вручила в первом классе белокурая Маринка Говор.
Опять двойка!
Конечно, дети всегда подражают взрослым, тем не менее еще не научившиеся грамотно писать девчушки с косичками и огромными бантами видели в нас, не успевших потерять интерес к игрушечным пистолетам и автоматам мальчишках, своих защитников. И это откладывалось в подсознании вместе с “зернами” доброго, мудрого, вечного, которыми щедро засевала нашу “целину” учительница первая моя Валентина Георгиевна. Потом были всевозможные зарницы, конкурсы военно-патриотической песни, шефство над ветеранами Великой Отечественной. Правда, когда в девятом классе мы начали изучать начальную военную подготовку, на первом же уроке меня ждал сюрприз. Пожилой военрук-подполковник, увидев в журнале мою фамилию, обратился ко мне с вопросом:
— Не твой ли старший брат учился в нашей школе тремя годами раньше?
— Мой, — воодушевленно ответил я. — А еще двоюродные брат и сестра.
Я опрометчиво назвал их фамилии.
— Садись, два! — грозно рявкнул военрук.
— За что?!.
— Для профилактики, — злобно объяснил он. — Слишком много моей кровушки они попили...
Сестра действительно рассказывала, как привела на урок овчарку и надела ей на морду противогаз. Один из братьев устроил военруку “вспышку слева, вспышку справа”, а второй как-то позвонил в учительскую и попросил принять “телефонограмму”, что подполковнику надо срочно явиться в военкомат, чтобы оформить бумаги на повышение в звании. Опростоволосившийся учитель НВП каким-то образом вычислил “звонаря”. Что ж, у детей, особенно великовозрастных, часто бывают злые шутки. Однако как бы я ни пытался “реабилитироваться”, в аттестате зрелости напротив этого предмета вырисовалась жирная тройка — единственная в моем выпускном табеле оценок.
Впрочем, военрук за это сильно извинялся, потому что за несколько месяцев до школьного финиша узнал, что мои репортажи звучат в молодежной программе “Романтики” на Белорусском радио, а статьи публиковались в газетах “Знамя юности”, “Чырвоная змена” и “Комсомольская правда”. Он пожал мне руку и сказал:
— Но я же не знал, что ты не разгильдяй...
Увы, все его запоздалые пятерки уже не могли повысить итоговую оценку.
По прозвищу Зверь
Аналогичная ситуация, но с точностью до наоборот повторилась, когда меня призвали в ряды Советской Армии. На первом же построении старшина роты, успевший ознакомиться с личными делами и характеристиками молодого пополнения, приказал мне выйти из строя и объявил наряд вне очереди.
— За что?! — недоумевал я.
— Три наряда! — тут же осек меня старший прапорщик. — Ты — журналист, а обо мне ничего хорошего написать нельзя, я с вас всех, сосунков, семь шкур сдеру! Будешь ходить в наряды, пока у тебя вообще не пропадет желание что-то писать, ты у меня алфавит забудешь!..
Из этических соображений приходится опускать “семиэтажную приправу”, хотя без обоймы крепких словечек и аллегорий, постоянно сыпавшихся из старшины, как из решета, его тирады выглядят слишком пресно. Он явно мог бы претендовать на звание лучшего “армейского фольклориста”. Очень колоритный персонаж по прозвищу... Зверь. Его даже “зеленые” офицеры побаивались. А если наш прапор оставался на ночное дежурство по части или роте и перед этим запирался в каптерке со своим приятелем — старшиной другой роты, все знали: “Буря... Скоро грянет буря!..” И пронзительная фраза “Пятая рота, подъем!” будет не раз повторяться до утра.
Поскольку я был практически “прикован” к тумбочке дневального (это такое “стоячее место” напротив входа в казарму) или попеременно с другими бойцами из наряда наводил лоск в местах общего пользования и драил полы “машкой” — нелепой огромной шваброй со щетками, мне частенько приходилось попадать под “перекрестный огонь”.
И вот стою я как-то ночью на “любимом” посту (в “часы затишья” я даже научился спать стоя, как лошадь), и вдруг слышу из находящейся рядом канцелярии до боли знакомый клич: “Дневальный!..”
Захожу — и глазам не верю: наш Зверь... рыдает. Постепенно совладав с собой, он спросил:
— Скажи мне, писатель, неужели все женщины такие коварные?..
Каждому в роте было известно, что неверный ответ на вопрос старшины чреват печальными последствиями. К счастью, вопрос о женщинах оказался риторическим. Прапорщик вдруг начал раздвигать передо мной “толстый занавес” своей души, изрешеченной женской изменой, стал рассказывать о том, как он ее любил и лелеял, пылинки сдувал, на руках носил. А она ушла к майору. Монолог “раненого зверя” продолжался несколько часов. Я, наверное, оказался благодарным слушателем, так как к вечеру следующего дня благополучно сдал наряд. При этом обошлось без традиционных придирок старшины по поводу того, что “крантики” не натерты до блеска, как у кота... глаза, что на ящике с пожарным шлангом “тонна пыли” (хотя с него аж краска слезла от постоянного вытирания).
Поскольку я был “писателем”, мне частенько приходилось (опять-таки, по ночам) выводить на больших листах картона плакатными перьями “исторические” изречения членов ЦК Компартии. Это были основные наглядные пособия на политзанятиях. “Руководить и направлять” кремлевские старцы любили, поэтому обновлять плакаты приходилось несколько раз в месяц. Иногда заглядывал ко мне “на огонек” и старшина — излить душу. Оказалось, он даже стихи в юности писал, и Есенина мог цитировать наизусть: “Клен ты мой опавший...”. А когда жил в деревне, любил лежать в высокой траве и наблюдать за бегущими по небесной сини облаками, представляя различные фантастические образы.
Спустя несколько месяцев мой ночной “гость” объявил:
— Завтра вечером пойдешь со мной в военный городок, у меня для тебя есть секретное задание...
Выйдя за ворота нашей части, мы направились к одному из жилых домов. Была зима, по краям дорожки, которая вела к подъезду, возвышались гигантские сугробы. За самым большим мне было приказано спрятаться — без каких-либо пояснений.
— Сиди и не дыши! А когда я кашляну, осторожно выгляни, — велел старшина.
Пригнулся, затаился, не шевелюсь... Ожидание затянулось, я жутко замерз и сам начал превращаться в ледяную глыбу. Когда наконец-то прозвучал заветный сигнал-кашель, я не смог даже привстать. Благо уже порядком стемнело, и старший прапорщик не узрел моей оплошности. И лишь после того как он окликнул меня через несколько минут, я уже смог выпрямиться на окоченевших ногах.
— Ну что, видел?..
Ответить, что я ничего не видел, было равносильно “расстрелу на месте”.
— Видел... — соврал я.
— Ну, как тебе она?
— Нет слов!.. — на всякий случай я изобразил на лице восторг, лихорадочно прокручивая в “заледеневшем” мозгу варианты: кто или что подразумевается под местоимением “она”?
— Мне эта женщина тоже нравится, — “выручил” меня сам старшина. Работает в санчасти. Не замужем. Хочу сделать ей предложение. Что скажешь, писатель?
Что скажешь, что скажешь... Я ведь ее даже со спины не видел. Видимо, она проскочила в подъезд, когда я безуспешно пытался привстать из-за сугроба. Оказывается, это были смотрины! Но снова дилемма: вдруг мымрой окажется, а я посоветую старшине жениться на ней? Потом в плац втопчет. Да и служить мне оставалось еще долго.
— Надо... — сказал я не очень уверенно, собираясь закончить фразу глаголом “подумать”. Но прапорщик не дал мне договорить.
— Вот и я думаю, что надо. Надо жениться на ней! — его глаза засияли ярче тусклых фонарей, кое-где освещавших улицу.
Так я и “сосватал” нашего старшину. Через месяц состоялась свадьба. Новобрачный порхал по казарме, по его поведению было видно — человек счастлив! Даже никого не отругал, когда обнаружил, что на подоконнике в каптерке засохли огурцы, которые он выращивал для закуски. А уж как я был счастлив!..
К концу моей службы старшина стал отцом. Он вызвал меня и, по-дружески хлопнув по плечу, сказал:
— Напиши, писатель, в “Красную звезду”... Нет — лучше в “Известия”... Ну или в какую-нибудь еще газету, что у меня сын родился!
...Наконец-то рядовой Куклов исполнил ваше приказание, товарищ старший прапорщик. Написал. Спустя почти тридцать лет...
