Немного рефлексий о славе — большой, маленькой и странной
Иду себе по весенней улице. Никого не трогаю... О романе лауреата Нобелевской премии Дорис Лессинг думаю... Ну, может, не именно о романе Лессинг, но непременно о чем–то высоколитературном, соответствующем имиджу литературного обозревателя.
И вдруг — «Шашни старого козла». Название такое на афишной тумбе. Спектакль, стало быть. Вполне допускаю, что очень хороший, с замечательными артистами, с выдающейся режиссурой... Дело не в том... Дело в интонации, которая напрочь перебила возвышенные мысли.
Думаете, сейчас начну рассуждать с точки зрения пуританской морали? Оскорбление общественного вкуса пошлым выражением? Дорогие мои, я положительную рецензию даже на Чарльза Буковски писала.
Просто так беспомощно звучал на афише этот «старый козел», словно букетик камелий в руках страшно подурневшей, умирающей от туберкулеза, но все еще пытающейся «снять» клиента Маргариты Готье (она же «дама с камелиями», а букетик — знак для потенциального клиента: «Вперед»). Вы читали внимательно афиши театров и названия книжных новинок последнего времени? Большинство названий сформулировано по тому же принципу: возьми меня! Это завлекательно! Интересно! Эксклюзивно! Как грустно говорил Пьеро из «Золотого ключика», «Сейчас мы разыграем перед вами комедию под названием «Девочка с голубыми волосами, или Тридцать три подзатыльника». Меня будут колотить палкой, давать пощечины и подзатыльники. Это очень смешная комедия...»
И вот «съедает» зритель–читатель предложенное, как Алиса в стране чудес пирожок с надписью «Съешь меня»... А оно же воздействует на душу, искусство–то... Можешь вырасти, а можешь, наоборот, уменьшиться... Все на совести «пекаря».
Каждый создающий искусство желает славы (даже если уверяет, что скромен, как садовая лейка). Для славы нужны читатели (слушатели, зрители). Вкус толпы вызывает презрение, равнодушие толпы — отчаяние... Вот и попробуй совместить внутреннюю свободу с собственным честолюбием, желание быть на виду — с потребностью в уединении. Что уединение художнику необходимо — тоже факт общеизвестный. Английский поэт Кольридж как–то под воздействием опиума, с помощью которого извлекал из себя вдохновение, увидел во сне триста строчек фантастической поэмы. Начал записывать... Кто–то постучал в дверь. Пока сходил открыл, пока вернулся к столу — забыл окончание.
Так и осталась поэма в истории литературы незавершенной.
Мне в силу моей профессии иногда приходится давать советы начинающим литераторам, жаждущим известности. Давать советы — дело неблагодарное, на Парнас каждый взбирается по собственной тропе, но — положение обязывает. Вот прислал недавно автор, как он сам определил, «новую белорусскую прозу»: «Ее поцелуй горел на коже лба, и я страдала от желания еще раз ощутить прикосновения ее бедер». И что прикажете отвечать? Я как–то не отслеживаю, куда можно «устроить» эротическую прозу. Интернет, конечно, все съест... Еще и отзывы восторженные будут. Но внедрять это в литературу? Она же не мертвая... А живой, развивающийся и самоочищающийся организм... Вписывайся в нее насильно, не вписывайся — вытолкнет, как пузырь из толщи воды...
Белорусский писатель Змитрок Бядуля как–то высказался: «Нашто патрэбны струны, ноты, пышныя абставiны багатых салонаў, калi ўсё прыгожае вiдаць i ў прастаце i шчырасцi?»
Простота и искренность — это тоже талант. Впрочем, всегда были те, кого принято считать некими «архетипичными поэтами». С несчастной любовью, презрением к богатым салонам, стремлением к истине и преждевременной смертью. Кстати, по жизни великий человек мог не совсем соответствовать такому «джентльменскому набору», но биографы, как водится, подкорректируют... Настоящая слава — она же, увы, посмертная. А если еще смерть талантливого поэта была мучительной, насильственной либо суицидной — тут уж внимание почти обеспечено... Недавно нашла любопытный список литераторов, которые покончили с собой, с кратким описанием способа. Это, я вам скажу, готовый бестселлер... Слабонервных заранее прошу этот фрагмент не читать. Стрелялись из охотничьих ружей, травились цианидом... Мой любимый японский писатель Рюноскэ Акутагава принял смертельную дозу веронала, любимого орудия убийц из романов Агаты Кристи. Многие убивались на пару с возлюбленными. Топились, набив карманы камнями, — не только Вирджиния Вулф, но и писатель XVIII века Юджелл... Французский поэт XIX века Бартэ, находясь в психиатрической клинике, кастрировал себя бритвой и умер от потери крови. Его современник, французский поэт Борель, пропагандист суицида, уехал в Африку и лежал под лучами солнца, пока не умер от солнечного удара. Шамфор, моралист, умница, аристократ, разочаровался во Французской революции. Вначале хотел застрелиться — пуля раздробила ему нос и выбила правый глаз, но не убила. Тогда наш моралист взял нож и перерезал себе горло. Но жизнь из философского тела все не уходила. Несколько ударов ножом в грудь... Снова «облом». Твердо намерившийся довести неправедное дело до конца, Шамфор вскрыл вены под коленями и на запястьях... Луи Буссенар, автор захватывающих приключенческих романов, заморил себя голодом, разослав перед этим приглашения на свои похороны. Создатель супергероя Конана–Варвара Роберт Говард так был расстроен смертью матери, что застрелился в автомобиле. А вот вполне откровенный комментарий к жизнеописанию одной немецкой поэтессы: «Утопилась в юном возрасте, после чего стала популярной».
Есть в этом кощунственном списке и имя белорусской поэтессы Евгении Янищиц.
Не так уж много белорусских литераторов успели покончить с собой. Поскольку обычно им эту услугу оказывали другие. Вот Кузьму Чорного однажды вынули из петли — не выдержал измен жены. Впрочем, самое известное самоубийство белорусской литературы, к счастью, не удавшееся, — это «харакири» Янки Купалы. Застрелился историк Всеволод Игнатовский. А разве не напоминали самоубийство последние года жизни поэта Анатоля Сыса, разрушавшего себя на глазах злорадствующих или равнодушных собратьев по цеху? Ведь и нашли его, захлебнувшегося в собственной крови, только через несколько дней... Повесившегося поэта Василя Гадульку, который при жизни не смог издать ни одного сборника, тоже обнаружили в его пустой хате не сразу... А зачем необыкновенно талантливый мальчик, тринадцатилетний минчанин Игорь Поглазов примерил на себя петлю? Предисловие к посмертному сборнику Игоря написал Давид Самойлов, Евгения Янищиц посвятила ему строки:
Не трэба ў рамку чорную партрэт —
Ён так любiў паэзiю i сонца!
Впрочем, такие муки и такие смерти долгое время не использовались для популяризации поэтов. Наоборот — замалчивались. В биографии значилось лаконичное — «умер». А от некоторых жертв и биографий не осталось в энциклопедиях. Не было тут речи о славе...
Сегодня мы вспоминаем свою историю. Пытаемся честно ее осмыслить, понять себя как народ, понять свой путь. И умалчивания здесь нечестны и неуместны. Недавно открылся сайт писателя Леонида Морякова, который занимается исследованием судеб репрессированных белорусских интеллигентов. На сайте — сведения о тысячах писателей, журналистов, учителей, священников, научных работников... Схваченных по выдуманным, нелепо звучащим обвинениям, замученных, расстрелянных...
Когда узнаешь о таких судьбах, мучения современного молодого человека, не знающего, как донести до сведения масс текст о страстной любви двух девиц нетрадиционной ориентации, кажутся какими–то картонными, не правда ли?
Вот видите, как далеко я отошла в своих рефлексиях от весеннего настроения... Хотя романы Дорис Лессинг тоже достаточно жестокие. Такова уж судьба литературы — вивисекция общества. Хотя есть же в ней и чистая лирика... «Зорка Венера ўзышла над зямлёю...» И не перебьют эту мелодию никакие «шашни» с афишных тумб.
Рисунок Олега КАРПОВИЧА, "СБ".
