Сергей МАКАРЕНКО: «Мой город — настоящая сказка»

«Мой отец погиб в Брестской крепости»
— Мой отец погиб в Брестской крепости, — вспоминает Сергей Макаренко. — Об этом наша семья узнала только после войны благодаря писателю Сергею Смирнову, рассказавшему миру о подвиге защитников. До того времени отец считался без вести пропавшим. Его останки покоятся в братской могиле у мемориала «Мужество».
Это было страшное время. Наши войска отступали, люди убегали из города. Тех, кто не успевал убежать, гнали на работы в Германию. Однажды ночью нашу семью посадили на грузовик и тоже отправили в пересыльный лагерь. Но мы оттуда смылись — все-таки дети военных. Убегали ползком по канализационным трубам. Спрятались на хуторе, где и переждали войну.
Навсегда запомню еврейское гетто. Худенькие дети как-то перелазили через колючую проволоку и бежали на рынок выменять хоть немного еды, а охранники стреляли им вдогонку. Помню, как расстреливали евреев — в Бресте на улице Шевченко есть захоронение. Ночь, крики людей, стрельба... Утром пришли туда, а земля еще дышит.
А сколько было радости, когда пришли наши! Когда еще дымилась крепость, мы, пацаны, туда бегали и первыми видели надписи, выцарапанные на стенах или выведенные кровью.
— Наверное, в послевоенное время было ненамного легче...
— Одна мать и трое малышей. Голод, очереди за хлебом, карточки, болезни... У меня брат заразился тифом. Его положили в больницу — это был почти приговор. За больными никто не смотрел, люди там просто умирали. Мать через окно выкрала брата из больницы. Принесла домой — одни кости да кожа. Откормили его, отпоили... Матери было непросто. Разрывалась, работала. В войну бегала по деревням, чтобы выменять детям кусок хлеба.
Спорт — дорога в жизнь
— Я жил возле речки, где проводил практически все свое время. А там еще от Польши остались лодочные базы. Мы брали на прокат старые лодки, катались. А когда появились первые спортивные лодки, мы, ребятня, первыми их освоили. Так вот я и стал каноистом. Чем-то меня тогда привлек этот новый для Беларуси вид спорта.
Кроме гребли я занимался волейболом, бегом, катался на лыжах, коньках. Помимо спорта меня интересовало много других вещей. Чтобы обеспечить себя и близких, я работал на заводе фрезеровщиком. В первое время спорт для меня был просто увлечением, хотя и довольно серьезным. Но когда у меня пошло, подумал: почему бы не заняться им основательно? Ведь, кроме всего прочего, это сулило и материальную выгоду. Время было тяжелое, а спортсменов обеспечивали питанием, помогали с жильем...
— Попасть в сборную СССР...
— ...весьма трудно и проблематично. Мы с Гейштором прошли гигантский отбор. Белорусов в сборной практически не было. Кто там доминировал, кто тренировал? Москвичи, ленинградцы, украинцы. И они, конечно, старались брать туда своих ребят. А тут в 1959 году наша молодая, никому еще не известная двойка победила на Всесоюзной спартакиаде. Тренеры в нас слабо верили, готовили другие экипажи, и их можно понять: какие-то белорусы только начали, быстренько влетели в сборную и уже собираются на Олимпиаду! Но мы не позволили никому к нам приблизиться. Настолько хорошо у нас шла лодка, настолько мы успешно выступали, что ни у кого не осталось сомнений: мы — лучшие.
С новым напарником — в чемпионы
— Мы с Леонидом Гейштором подошли друг другу как в физическом, так и в техническом плане. Я считаю, что с другими напарниками никто из нас не смог бы выиграть Олимпиаду. То, что мы попали в одну лодку, — стечение обстоятельств. Напарник Гейштора был слишком молод и не мог участвовать в соревнованиях. Решили попробовать меня. Мы неделю посидели в лодке, а потом как «чикнули» самую сильную белорусскую пару! После Олимпийских игр мы выиграли чемпионат мира, два чемпионата Европы, а потом... Век гребной пары недолог — наступает какая-то усталость. Мы с Леонидом тренировались, как прежде, и даже больше. Но добиться высокого результата на соревнованиях почему-то не могли. Ученые и сегодня ломают над этим голову. Белорусская байдарка-двойка Петрушенко—Махнев, ставшая в Афинах третьей, тоже столкнулась с этой проблемой.
Не нужен мне берег индийский
— Целый год я работал с афинским чемпионом Мэн Гу Ляном — очень способный, талантливый одиночник. Общаться с китайцами было непросто. Язык сложный, большое значение имеет произношение. Я мог обратиться к кому-то из учеников, как мне казалось, верно, а он никак не реагировал. Хорошо, если был переводчик, но зачастую приходилось обходиться без него. Китайские спортсмены — такие же люди, как и мы: среди них есть и балбесы, и толковые ученики. Правда, в своей массе они более послушны.
— А где вы так хорошо выучили английский язык?
— Так я же в Индии работал! Когда приехал туда — вообще не знал по-английски ни слова. А потом ничего, научился. Правда, он у меня слегка народный, с обильным вкраплением хинди. Нормально — проводил и собрания, и беседы. Как-то в Познани зашел в индийский ресторан, а там как заломили цену! Говорю: «Кетна, кетна песо?» (сколько стоит) — у индуса глаза на лоб полезли. Надо же, человек говорит на хинди! Правда, мои познания в этом языке не очень богатые.
— На Востоке остаться не хотели?
— Нет, жарко там...