Руководитель Республиканского центра трансплантации органов и тканей Олег РУММО — о первых шагах молодой отрасли белорусского здравоохранения
Открытие РНПЦ трансплантации органов и тканей для отечественной медицины стало новой страницей в истории. Оборудованный по последнему слову техники центр работает чуть более полугода и позволяет проводить оперативные вмешательства любой сложности. Руководитель Республиканского центра трансплантации органов и тканей Олег РУММО рассказывает читателям «БН» о том, какие операции намерены освоить белорусские трансплантологи, во сколько обходится государству пересадка органа и почему каждый из нас — потенциальный донор для других людей.
— Олег Олегович, открытие Республиканского научно-практического центра трансплантации органов и тканей — значимый шаг в развитии отечественной медицины. СМИ регулярно сообщают о новых достижениях хирургов в этой области. Скажите, какие операции еще предстоит научиться делать специалистам центра?
— После сложнейшей операции по пересадке печени, впервые проведенной в Беларуси в 2008 году, мы сказали: сумеем все. Сегодня перед кардио- и торакальными хирургами стоит задача внедрить операции по трансплантации легкого и сочетные трансплантации, т. е. по пересадке нескольких органов одновременно — сердца и легкого, например. И вполне вероятно, что к концу текущего года мы это уже сможем сделать.
Главное достижение 2010-го — трасплантация печени от живого родственного донора. Раньше проводилась только трупная пересадка. Планируем провести мультивисциральную пересадку — сразу семи-восьми органов. Организационно и теоретически мы к этому готовы, но пока нет пациентов, нуждающихся в подобного рода оперативном вмешательстве.
Нам предстоит и многому научиться, перенять новые мировые методики, чтобы операции выполнять лучше и эффективнее выходить из экстремальных ситуаций.
— Известно, что пересадка органов и тканей за границей стоит десятки тысяч долларов. У нас же эти операции выполняют для граждан Беларуси бесплатно. Почему столь высоки цены за границей — дорогие услуги медработников, сам орган или медицинские препараты? И в какую сумму обходится нашему государству пересадка почки, печени и других органов?
— Это действительно так, трансплантации для белорусов у нас бесплатны — все расходы на себя берет государство. Сравните: пересадка печени в Европе стоит 300 тысяч, а в Пакистане — 10 тысяч долларов. Удивляетесь такой разбежке в стоимости операции? На самом деле затраты на операцию небольшие. В цене определяющим фактором становится труд хирурга: в разных странах он стоит по-разному. К тому же в Европе существует огромное количество посредников между пациентом и хирургом, к примеру, страховые компании, что тоже влияет на формирование цены.
В Беларуси себестоимость операции по пересадке печени не превышает 40—50 миллионов, почки — 30 миллионов рублей. Когда мы разрабатываем цену на операции для иностранных граждан, учитываем все риски, которые могут возникнуть у этих пациентов, отчего цена первоначально кажется высокой. Если операция проходит гладко и после нее не возникает осложнений, стоимость ее снижается.
— Охотно ли едут зарубежные пациенты в Беларусь? Выгодно ли это для республики и кто выступает донором для иностранцев?
— Охотно: ведь операции у нас обходятся дешевле. Экспортом услуг нужно заниматься по ряду причин. Во-первых, это приносит деньги, которые потом мы используем для лечения и оперирования наших пациентов. Во-вторых, так мы зарабатываем авторитет и престиж центру, белорусскому здравоохранению и в целом государству.
Предусмотрены два варианта оказания помощи иностранцам. Первый, более распространенный, — это трансплантации органов от живых родственных доноров: пациент приезжает с кем-нибудь из родни, и на платной основе мы выполняем операцию. Но здесь имеется условие: орган, которым жертвует близкий больного, бесплатный. Это все законодательно закрепляется, нотариально заверяется. В иных случаях помощь мы не окажем.
Второй вариант. Сегодня реального международного сотрудничества в деле обмена органами не существует. Но в Беларуси развита своя система донорства органов. Она слабее, чем в Испании, Германии, Польше, но намного сильнее развита, чем в других странах СНГ. Для иностранных граждан у нас предусмотрен такой механизм: если орган однозначно не подойдет пациенту с белорусским гражданством, его могут пересадить иностранцу. Во-первых, чтобы этот орган не пропал, а принес живому человеку пользу, и, во-вторых, чтобы дать больному возможность жить — вне зависимости от того, какой он нации и расы.
— Первая пересадка печени в СССР прошла в 1990 году, то есть два десятка лет назад. В Беларуси впервые пересадили печень в 2008 году. Почему трансплантация пришла к нам с таким опозданием? Сколько человек сегодня нуждаются в пересадке печени?
— Нелегко сказать, почему сложилась такая ситуация. Для себя ее анализировал и пришел к выводу: в целом развал Советского Союза в 1991 году стал губительным для здравоохранения. Образно говоря, с этой отраслью случился инсульт: разрушились все связи — в подготовке кадров, в международном общении и обмене опытом. Беларусь начала вариться в собственном соку.
Раньше здравоохранение было ориентировано на Москву, где находились все передовые технологии, лучшие специалисты, поэтому в независимой Беларуси приходилось начинать с нуля. В 2006 году мы получили задание выполнить первую трансплантацию и столкнулись с тем, что нет медиков, которые представляют себе, как… проходит пересадка органа. Поехали учиться в Россию, в Германию, освоили методику, основательно подготовились и смогли выполнить пересадку печени в 2008-м.
Сейчас в Беларуси всего четыре врача делают операции по трансплантации. Но из этого не следует, что кому-то из пациентов отказано в помощи. 40 операций в год по пересадке, которые мы сегодня выполняем, — это нормальный объем, достаточный для республики. К тому же в ближайшие годы еще несколько молодых людей освоят эти навыки.
— Известно, что человек, перенесший трансплантацию, вынужден пожизненно пить иммуносупрессанты — препараты, которые исключают отторжение органа. Скажите, насколько они опасны для организма и разрабатываются ли механизмы, чтобы уйти от них?
— Переворот в этом вопросе произошел в 1983 году, когда в практику был внедрен препарат циклоспарин. Несколько позже появились другие, еще более совершенные препараты, подавляющие иммунитет человека. Пациенты, которые принимают иммуносупрессанты, абсолютно социально адаптированы: могут рожать детей, работать, содержать семьи, заниматься физкультурой. Главное — жить правильно: отказаться от алкоголя и других вредных привычек.
К примеру, в прошлом году мы проводили марафон, чтобы доказать общественности, что больные, перенесшие трансплантацию, — абсолютно нормальные люди. Внешне вы никоим образом не сможете отличить обычного человека от того, который принимает иммуносупрессанты. Единственный нюанс: их нужно пить регулярно и постоянно. Если возникают побочные эффекты, предусмотрена замена одного препарата на другой.
Мир не стоит на месте, фармкомпании каждые пять-семь лет выпускают новые лекарства с более совершенным механизмом действия, которые уже лишены прежних недостатков. Поэтому на планете много людей, которые живут и 20, и 30 лет с пересаженными органами благодаря иммуносупрессантам. Между прочим, в мире есть небольшой процент людей иммунотолерантных, которым иммуносупрессанты не нужны или необходима минимальная дозировка этих препаратов.
— Олег Олегович, а сколько времени живет донорский орган? Почка, поджелудочная железа, печень, сердце?
— Задача перед трансплантологами такова: чем быстрее орган пересадишь, тем лучше будет реципиенту. И когда есть возможность сократить этот период даже на 30 минут, это имеет большое значение.
Но есть сроки максимальные — те, после которых пересаживать орган бесполезно: он никогда не заработает. У сердца максимальный срок жизни — 6—8 часов, у печени — 10—12, почки — 24—26.
— В новой редакции закона «О трансплантации органов и тканей» заложена «презумпция согласия», что означает: если при жизни ты не заявлял о несогласии служить донором для другого человека, то значит, согласен на это. Что собой представляет этот механизм на практике?
— При несогласии человек пишет заявление в поликлинику, из которой оно передается в наш координационный центр, а точнее — в базу данных. После чего мы не сможем выполнять никаких действий с органами этого человека. О несогласии может уведомить и сам заявитель, и его родственники.
Но нужно помнить: ваши органы могут спасти жизнь больным, благодаря вам у них появится возможность растить детей, приносить пользу стране, в том числе вашим родственникам. И маленькая частичка вас продолжит жить в других людях, их делах.
Во многих странах человека, отдавшего орган или его часть, реципиенты считают своим новым родственником, общаются, поддерживают теплые взаимоотношения с родными умершего.
— А если бы у нас существовала «презумпция несогласия»?
— Мы обязаны были бы после гибели человека разыскивать самых близких родственников, чтобы получить согласие на изъятие органов, а на это нужно время. Либо пришлось бы создавать банк людей, которые согласны на передачу органов после смерти. Механизм усложнился бы. «Презумпция несогласия» стала бы серьезной препоной для развития трансплантологии. Украина приняла такой закон, и там практически нет этой отрасли медицины.
А вот в Испании люди активно идут к врачам и пишут заявление на согласие, так как они понимают: в любой момент из донора можно превратиться в реципиента. И если в той ситуации не будет таких же доноров, как он, то ему никакой хирург не поможет. Сегодня ни одно государство постсоветского пространства морально не готово к презумпции несогласия. Вот почему в нашей стране принят такой прогрессивный закон «О трансплантации органов и тканей».
— Частный случай: алкоголик «посадил» свою печень спиртным настолько, что ему не жить без нового органа. Он может рассчитывать на пересадку печени?
— Этих людей сначала нужно разграничить на две категории. Первая — это те, что имели проблемы с алкоголем, а сейчас ведут нормальный образ жизни, воспитывают детей, работают. Лишать их шанса на новый орган нельзя.
Вторая категория — люди, продолжающие выпивать. Задача врача определить: кто есть кто. Если человек в течение 5—10 лет ведет нормальный образ жизни и полезен обществу, то пересадка сохранит ему жизнь. А если алкоголик отставил стакан в сторону два дня назад из-за того, что ему стало плохо, то после пересадки он к себе «сто граммов» опять придвинет. Мы наблюдаем за такими сомнительными пациентами иногда по три, а то и шесть месяцев, беседуем, к наркологу отправляем.
— Какое сегодня соотношение родственных и трупных пересадок в Беларуси?
— Это мировая практика: в странах, где есть трупные пересадки, родственных выполняют мало. Все потому, что при родственной пересадке мы подвергаем угрозе жизнь здорового человека, — любая операция по забору органа или его части чрезвычайно сложна и высокотехнологична.
В государствах Юго-Восточной Азии по религиозным соображениям родственные пересадки органов преобладают над трупными. Количество родственных пересадок там составляет 80 процентов, трупных — 20. У нас, как и во всех европейских странах, соотношение такое: 90 процентов — трупные и 10 — родственные. Сюда не входит пересадка сердца, по понятным причинам сердце живого человека пересаживать другому не станут.
— Благодарю, Олег Олегович, за содержательную беседу!
Наталья СЕРГУЦ, «БН»
