— Скажите, пожалуйста, Анна, ощущаете ли вы себя той маленькой девочкой, которая пела в ансамбле «Кубанская пионерия»? Знала ли та девочка, что будет петь главные роли на сцене «Метрополитен–Опера»?
— Нет! Не думала и, вообще, певицей быть особо не собиралась. Даже когда уже пела на сцене, я не знала, получится не получится. А потом смотрю — получается!
— Первый выход на сцену. Помните ли вы его?
— Уже, наверное, не помню. Давно это было!
— Волновались?
— Конечно! Но у меня с самого начала как–то само собой всегда получалось, что я на оперной сцене показывала больше, чем в классе. У меня не было такого, что я теряла. Я что–то обязательно приобретала, и в итоге получалось совершенно не так, как на репетициях. В оперной сцене есть какая–то магия.
— Вы и сейчас так же воспринимаете сцену?
— Да. Просто раньше у меня было меньше опыта. А сейчас есть опыт, есть уверенность, я четко знаю, что делаю, и это доставляет мне удовольствие. И все равно, если ты хорошо спел сегодня, это не значит, что ты хорошо споешь завтра. Каждый раз выходишь и заново доказываешь.
— Наверное, вы всегда мечтали исполнить ту или другую партию?
— Все случалось быстрее, чем я успевала мечтать. Бывало, сижу в театре, слушаю «Травиату» или «Лючию де Ламмермур» и думаю: «Господи, да никогда в жизни я это не спою!» Был у меня такой страх — даже потом, когда я уже перешла на драматический репертуар. Уже несколько лет я пою «Манон Леско», «Аиду» и все не могу поверить, что я их пою.
— И с Вагнером, наверное, та же история?
— Да, я даже представить себе не могла, что спою когда–нибудь Вагнера! Ведь у меня всегда был легкий голос, я начинала с Моцарта, а потом раз! — как все обернулось.
— И с Бриттеном тоже? Я помню, какая была сенсация, когда вы спели в «Военном реквиеме».
— Ой, Бриттена я с детства обожаю. Я на этом произведении чуть голос не потеряла, но мне очень хотелось его спеть. Это было так интересно.
— Вы неоднократно признавались, что вам намного интереснее петь спектакли, чем концерты...
— Да, потому что я дитя театра. Люблю роли, костюмы, свет...
— Но, несмотря на это, концертируете. Что дают вам эти встречи с публикой глаза в глаза?
— На концерте ты чувствуешь публику. Надо ее завоевать. Ты работаешь над этим. И потом, концерт лучше показывает твои возможности.
— Каким образом?
— Серьезные, большие оперы, где нужен звук, — как, например, «Манон Леско» или «Трубадур» Верди, очень сложно петь в театре. Малейшее движение сбивает дыхание. Поэтому лучше встать, открыть рот и петь. Тогда будет звук хороший. Я это называю «настоящий вокал». И потом, с концертами ты можешь приехать в города, куда невозможно приехать с театром.
— Разные города — разные залы. Учитываете ли вы эту разницу при подготовке к концерту?
— В плохих залах мы не выступаем. Нам нужна филармония с хорошей акустикой. У меня всегда первый вопрос: «Что за зал?» Пусть он будет меньше, но он должен быть хорошим. Еще обязательно спрашиваем, что за оркестр. Он должен хорошо играть и должен быть замечательный дирижер.
— А программа как–то варьируется?
— Да, у нас огромная программа, она варьируется в зависимости от настроения и от города. Бывает, я говорю: «Сегодня мне хочется спеть то–то и то–то». Если мы заранее предупредили дирижера и у оркестра есть ноты, мы можем запросто что–то поменять. В любом случае, наш концерт — это не халтура и не песенки. Это серьезные и сложные вещи.
— Многое же еще зависит от публики, да?
— Понятно, что на концерте в Барвихе поешь более легкую программу, чем в Париже или в концертном зале имени Чайковского. В таких серьезных залах публика совсем другая, обычные хиты с ней не пройдут, они ждут от тебя совершенно других вещей. Они будут даже несколько разочарованы, если мы станем их кормить только сладким десертом.
Но вообще, публику надо воспитывать. Потому что ужасно досадно, когда выходишь с концерта, спрашиваешь у поклонников, что им понравилось больше всего, а они отвечают: «Последний номер с шампанским!» Или когда люди говорят: «Аня, мы так ждали этого момента, когда ты кидать туфельки начнешь».
А я не кидаю туфли. Да, однажды я это сделала, и уже десять лет все молодые певицы это копируют. Смотрю в интернете и вижу то одну, то другую певицу (с такой же прической, как была у меня), которая кидает туфельки и цветочки. Зачем мне повторять саму себя и этих певиц? Я уж лучше что–то другое сделаю!
— Известна ли уже программа минского концерта?
— В общих чертах — да. Программу же нужно сбалансировать, позаботиться о том, чтобы у меня и у Юсифа были абсолютно равносильные произведения.
Как сопрано, которое уже 25 лет на сцене, я хочу сказать, что у тенора репертуар намного интереснее и «убойнее», чем у сопрано. Они короли маленьких арий. Тенор выходит на сцену, поет буквально одну минуту, и народ безумствует! А мы, несчастные, страдаем. Ну как поставишь двадцатиминутную сцену письма Татьяны рядом с его арией Каварадосси? Поэтому приходится выискивать какой–нибудь особенный репертуар.
Конечно, все приходится балансировать. Но окончательно мы решаем, что будем петь, когда оркестр затребует партитуру.
— Минск в феврале — сырой и ветреный. Как вы защищаете свой голос от непогоды? Как готовитесь и настраиваетесь на пение?
— Я не боюсь. Я знаю, что болею не от холода, а от вирусов. А от вирусов вы не защититесь ничем.
— У вас очень насыщенный график. Постоянные переезды, перелеты... Премьера в Мариинском театре, потом Австралия, Милан, Нью–Йорк, Лондон, Монте–Карло. Откуда черпаете силы и вдохновение?
— В любви к музыке. Иначе все это не имело бы ни малейшего смысла. И в понимании того, что сейчас у меня самые лучшие и плодотворные годы. И как бы ни хотелось иногда отдохнуть, я думаю: надо еще немного поработать, а потом, через пару–тройку лет, расслабиться. Сбавить обороты. Но пока это не получается.
— Как отдыхаете между спектаклями? Удается ли что–то посмотреть в тех городах, в которых бываете на гастролях?
— Зависит от погоды. Если погода хорошая, то, конечно, мы много гуляем. Ходим в музеи, театры, рестораны, катаемся на пароходиках.
— Говорят, вы любите готовить...
— Да!
— А что готовите?
— Много–много всего. Особенно когда под боком хороший продуктовый магазин.
— А как же спорт, здоровый образ жизни?
— В детстве я шесть лет занималась акробатикой, два года легкой атлетикой и баскетболом. С меня хватит! Стараюсь просто ходить по городу, когда у меня есть силы. Потому что такие физические нагрузки во время пения, что килограмма по два мы теряем за спектакль.
— Поэтому вы не стремитесь похудеть?
— Мне не надо. У меня нет такой цели. Я считаю, что для своих лет прилично выгляжу. И я вообще против всех этих диет. Зачем всем быть одинаковыми? Больше, меньше размер — какая разница?
— Вы говорите, что вам всю жизнь помогала интуиция. А сейчас?
— Интуиция — это да. Но сказать, что так прямо все легко... Ничего так просто не дается, это все большой труд.
— Но за свой труд вы получаете достойную награду. Совсем недавно в Австрии, которую вы сейчас считаете своим домом, вас наградили титулом «каммерзенгерин» — придворной певицы.
— Это очень большая честь. Как дворянский титул или что–то в этом роде. Это как в Англии сэр или дама.
— Приятно?
— Очень.
— А если бы Большой театр Беларуси пригласил вас спеть спектакль, согласились бы?
— Тут самая большая проблема — это время. А так — почему бы и нет?
