Счастье и память

Им было по 22 года. Она — выпускница истфака, он окончил высшее военное училище. Она приехала учить детей в Языльскую школу Стародорожского района. Он появился в Языле, чтобы показать своим родителям свеженькие лейтенантские погоны.

Встретились в деревенском клубев конце августа. Через неделю он предложил ей руку и сердце. Она интуитивно понимала, что красивый, высокий, искренний парень — ее человек, но медлила: слишком стремительно развивались отношения. И потому уклончиво ответила: «Подождем весну, подождем цветов». Он уехал служить в десантную часть. Она осталась его ждать...

Так начиналась личная жизнь Тамары Ивановны Довнар — сейчас преподавателя Минского юридического колледжа при Белорусском государственном университете, председателя фонда социальной защиты вдов и детей военнослужащих, погибших в локальных военных конфликтах, «Долг». Мы говорим с Тамарой Ивановной о жизни, о вдовстве, мужестве.

И ее первыми словами были: «Моя жизнь разделена на две части. Первая — когда я ждала Петю, вторая — память о нем».

Ожидание

— До весны мы не дотерпели. Петя появился в январе, взял меня за руку и потребовал: «Вези знакомить со своими родителями». А буквально на следующий день мы отправились в Заостровечский сельсовет подавать заявление. И тут, как по заказу, нас встречает председатель сельсовета — бывший директор школы, где я училась: «С вас коньяк — и мы распишем вас немедленно!» Магазин был поблизости, и штампы в наших паспортах появились немедленно. Вышли на порог, а на дворе пурга, я, кокетничая, спрашиваю Петра: «Как повезешь молодую жену домой?» А он мне: «Подожди, дай десантнику сориентироваться на местности». Исчез куда–то и вдруг появляется на... тракторе. Так мы, взявшись за руки, счастливые, прикатили домой. Шел 1977 год. Я, конечно же, поехала за мужем в Кострому, где он служил. Нам дали махонькую комнату: шкаф, кровать, журнальный столик и общая кухня, но счастью нашему это не мешало. Вот разве что постоянные разлуки. То Петя в Китае, то в Подмосковье, то еще где–то. Даже когда я родила дочку — ему позвонили, и он прилетел издалека к нам на несколько дней. А мне хотелось букета у дверей роддома, радостной суеты, как у всех. Но мой муж — десантник, и этим все сказано! Признаюсь, я все–таки поплакала от печали и обиды. Через год нам дали двухкомнатную квартиру — радости не было конца. Наверное, эти два с половиной года и были пиком нашего с Петей счастья.

Как сейчас помню, 1 декабря 1979–го Петр пришел домой и сказал: «Мы с тобой уезжаем в Ташкент. Я поеду первым, а когда будет жилье, приедете вы с Олесей» (кстати, дочку мы назвали в честь Петиной мамы). Я собрала чемоданы и начала ждать. Прошел месяц, Петя молчит. В новогоднюю ночь получаю телеграмму: «Не волнуйся. Пиши на старый адрес. Целую». Какой старый адрес? Первая весточка пришла в январе. Он писал иносказательно, но я поняла, что это письмо из Афганистана, потому что 25 декабря 1979 года всей стране сообщили о наших военных действиях в этой стране.

Мне стало страшно. Но еще отчаяннее становилось от черствости: до апреля 1980 года я не получала денег от мужа. Мои визиты в часть, военкомат были удручающими — на меня смотрели невидящими глазами и как будто не слышали. Это продолжалось бы неизвестно сколько, если бы муж не написал, что намерен обратиться в ООН.

В отпуск Петя приехал в декабре 1980–го. Все время говорил о том, что через год службы в Афгане их должны заменить, был каким–то замкнутым, подавленным. Даже сознательно пропустил самолет, на котором должен был улетать. Сказал: «Улечу завтра. Переночуем в гостинице». Расставались назавтра с таким тяжелым чувством, какого я еще никогда в своей жизни не испытывала. По дороге из Москвы в Кострому я не успевала вытирать слезы, от тоски не знала, куда себя деть. А 22 апреля пришла телеграмма от его родителей: «Петя погиб».

Вдова

— В Минске живет 45 «афганских» вдов. Меня часто спрашивают: многие ли из них смогли создать новую семью? Уже более 15 лет прошло после вывода советских войск из Афганистана, и за это время только 7 женщин вышли повторно замуж. Почему так? Я думаю, что именно «афганские» вдовы тяжелее других адаптируются к нормальной жизни. Афганские события, затем перестройка, когда общество было занято совершенно другими проблемами, когда нещадно ломались былые традиции, всячески насаждался индивидуализм, демократия сокрушительно перерастала во вседозволенность, мораль стала немодной...

Вот всего несколько эпизодов из моей вдовьей жизни. В военкомате мне сказали, что Петю привезут в Минск. Еду в аэропорт — там новость: оказывается, «груз–200» прибыл не в Минск, а в Барановичи. Я туда, к дежурному — он: «Вон там какой–то ящик стоит — посмотрите, если надо — забирайте». Подходим, на деревяшке, как каркас опоясывающей цинковый гроб, нацарапано: старший лейтенант Петр Довнар. Слава Богу, что транспорт нам предоставил сельсовет. Только на похоронах появился представитель военкомата (да и то больше для того, чтобы родственники не пытались вскрыть гроб) и вручил нам документы.

Дальше было не лучше. Я осталась с дочкой в костромской квартире одна. Чувство одиночества было невыносимым. «Надо перебираться на родину», — решила я. Полгода колесила по военным и прочим ведомствам Москвы, Минска, Костромы. Везде и всюду: «Нет возможности», «Это ваши проблемы», «Мы твоего мужа не посылали на войну». Раздражение на лицах чиновников, нежелание обсуждать, не говоря уж о том, чтобы действовать. И вряд ли я получила бы жилье в Минске, если бы на помощь не пришли сослуживцы Петра, которым я отправила толстенную папку отписок. Десантники из штурмовой роты, которой командовал Петя (кстати, он был пятым погибшим ее командиром), написали письмо в ЦК КПСС. Что там было дословно — не знаю, но, как потом рассказывали ребята, писали, мол, за что же они кладут свои головы, если их семьи остаются без поддержки, что, если так будет продолжаться, они могут сложить оружие... Меня нашли сами те, к кому я прежде неоднократно обращалась, и предложили варианты обмена. А потом... Неожиданно из жизни ушли одна за другой две вдовы — Оля Скобникова, потом Шура Бондарева, красивые, достойные женщины. У Оли осталась дочь, у Шуры — два сына. У детей не осталось ни–ко–го — круглые сироты. Вот где мы, вдовы, по–настоящему испугались, задумались, наверное, поэтому и объединились. Прежде всего надо было похоронить подруг и чем–то помочь детям, да и каждая вдруг всерьез посмотрела на собственную жизнь...

Вот тогда–то я решила: надо круто и настойчиво менять себя и собственную жизнь. Как я жила? Не видела света, настроение мрачное, ничего, кроме кромешного горя, беспомощности, не чувствовала. Здоровье таяло на глазах. Меня начали сторониться люди. Ведь кому нынче легко? А тут еще я — человек–боль, человек–несчастье. Жестоко, но верно: Москва слезам не верит. Мне предстояло пройти еще один очень непростой путь — заставить себя вернуться в жизнь. Одна мудрая и много страдавшая женщина мне как–то сказала: «Пети не будет уже никогда, у тебя осталась только память, учись жить, полагаясь на себя, другого не дано». Восстановление далось трудно, на это ушло не меньше 10 лет. Но я изменила себя. Я стала сильной женщиной, хотя рядом с мужем не была такой. Я теперь не впадаю в отчаяние, когда появляются проблемы, я иду и решаю их по мере сил, у меня появился авторитет среди подруг, таких же, как я, среди воинов-«афганцев». С чего начинала новую жизнь? Взяла и поменяла квартиру на центр города, потом затеяла ремонт. Заботы, направленные на обновление, лечили.

Незаметно подрастали дети. Моя дочь окончила вуз и уехала работать в Италию. Там вышла замуж. У меня теперь есть внук — Пьетро, к которому я езжу в гости. У моих «афганских» сверстниц тоже выросли прекрасные дети. Мы гордимся, что «у нас» есть и «свой» прокурор одного из столичных районов, и врачи, и учителя, и военнослужащие со званиями выше, чем были у их отцов–лейтенантов, — один полковник, другой подполковник.

...Пройдет еще один год и наступит август — будет ровно 30 лет, как я познакомилась с Петей. Всего пять лет мы были вместе. Пять лет счастья, все остальное — память. Но и этого совсем не мало для меня...