Молодой армянский бас приезжал в Минск трижды. В первый раз – в декабре 2017 года как участник IV Минского международного рождественского конкурса вокалистов. Тогда он с ходу взял гран-при, что его самого страшно удивило:
– Я совершенно этого не ожидал! Я настолько был занят своими мыслями и идеями, что даже не думал о награде!
Во второй раз он приехал год спустя для участия в гала-концерте «Звезды мировой оперы». Я заглянула к нему за кулисы и спросила, как развивается его карьера. Он рассказал, что очень много концертирует, что его приглашают в лучшие театры Европы – в молодежный состав парижской Опера Бастиль и миланской Ла Скала, в основной состав берлинской Штатсопера, в дюссельдорфскую Дойче опер ам Рейн.
– В Европе у минского конкурса очень большой авторитет. Ему доверяют, в отличие от большинства конкурсов в странах СНГ, и это очень влияет на отношение европейцев к Беларуси.
И вот теперь Саргис в третий раз приехал в Минск, чтобы дебютировать в партии Кончака в спектакле Галины Галковской «Князь Игорь».
– На самом деле, я сейчас должен был быть в Америке, – скромно признался он журналистам. – У меня должен был быть сольный концерт в Лос-Анджелесе. Но я не полетел, потому что для меня очень важно было оказаться здесь.
Отчасти в этом «виновата» и минская публика:
– Бывает, выходишь на сцену как выжатый лимон, но публика тебя заряжает. А бывает наоборот, ты возвращаешься со спектакля домой и болеешь гриппом. Когда нет отдачи от публики, падает иммунитет, начинается головная боль. Сперва думал, что это от перелетов, – нет, от публики! Должна быть очень сильная отдача. Здесь, в Минске это есть!
Журналисты шутят, что партия Кончака стала для Саргиса талисманом. Великолепное исполнение центральной арии героя обеспечило ему уверенную победу в финале Минского рождественского конкурса вокалистов.
Но одно дело конкурс, а другое дело включиться в живой спектакль и раскрыться перед публикой как настоящий большой артист.
В мире оперы существует предубеждение, что до 30 лет бас еще не бас, а так, подбасок. И дело не только в голосе.
– Если тенору 23 года, он может петь Ромео. А если мне 23 года, я не могу петь Ромео, даже если мой голос абсолютно к этому готов! – печалится Саргис.
Но он решил во что бы то ни стало разрушить этот предрассудок и сделать это в Минске в партии Кончака.
– Не понимаю, как это работает, но это моя судьба! – улыбается он. – Еще в консерватории, когда я был совершенно не готов петь Кончака, профессор мне сказал: «Давай попробуем!» Это было очень рискованно, ведь я был тогда совсем молод. Это и сейчас большой риск… хотя почему бы и нет? Воин, который сражается, должен быть молодой и сильный!
Спрашиваю, нет ли у него ощущения, что сбылось нечто невероятное.– У меня это ощущение с того момента, как я впервые приехал в Минск. Я вышел на сцену и ощутил себя дома! Таких ощущений я больше нигде не испытывал. Как будто усталый пришел домой, и тут тебя встречает домашний уют…
– Вам не кажется это странным?
– Нет! Отец говорил, что моя бабушка белоруска!
В попытках разобраться с белорусской генеалогией Саргиса я узнала, что он наследник династии выдающихся художников и архитекторов.
И главный из них – его дед Александр Бажбеук-Меликов (Меликян), которого называют то классиком, то авангардистом. В любом случае, он живописец самого высокого мирового ранга. При этом он был скромен и строг к себе до чрезвычайности. Из двух тысяч его полотен осталось не более двухсот, остальные он уничтожил, поскольку считал их недостаточно совершенными. С 1935 года и до смерти он нигде не выставлялся и очень удивился бы, узнав, что за него спорят две страны – его родная Грузия, где он прожил всю жизнь без остатка, и Армения – родина предков.
– В самые трудные дни для искусства честная беспримесная палитра Бажбеука была маяком для колеблющихся, для слабых, которые знали, что в Тифлисе бесшумно живет Бажбеук-Меликян, а значит, существует, здравствует настоящее искусство, — сказал о нем армянский писатель и кинорежиссер Агаси Айвазян.
Эту честность и художнический дар унаследовали его дети и внуки. Все они, кроме Саргиса, стали живописцами, в том числе и его отец – рано ушедший из жизни Вазген Бажбеук-Меликян. Он не был знаменитостью, в отличие от своей сводной сестры Лавинии Бажбеук-Меликян, которую еще называют «армянской Фридой Калло». Но отцовское искусство ближе Саргису, чем бесчисленные автопортреты тети.
– Папа был близким другом Сергея Параджанова, – рассказывает Саргис. – Какое-то время он увлекался коллажем, потом все это перешло в живопись. Он мог приклеить к холсту кусок черепицы и поверх нее накладывать масляную краску. Что это было – барельеф, горельеф? Когда я показал папин альбом итальянцам, они сказали, что это очень похоже на «искусство бедных», которое было модно у них в 1980-е годы. Но папа ничего о нем не знал, и вообще непонятно, как он все это делал!
Спрашиваю Саргиса, как художественные искания родных отразились на его вокальном искусстве.
– Я понял, что можно и в опере сделать то же самое! Мне хочется воплотить в реальность свое представление о звуке, чтобы бас звучал не как тромбон – бу-бу-бу, – а как виолончель. Это интересно и очень сложно. Возьмем Ван Гога – удачливый художник умеет перевести свое внутреннее состояние вовне, материализовать его в виде картины. У меня тоже есть внутреннее представление о том, чего я хочу добиться, и минский конкурс мне помог, он дал мне надежду, что я иду в правильном направлении.
– Вы, наверное, очень много работаете? А как же личная жизнь?
– Вы знаете, вам будет смешно, но у меня личная жизнь сейчас с оперой. Она очень ревнивая и не прощает измен. Достаточно несколько дней побездельничать или разок выпить с друзьями, и на следующий день она тебе устроит хуже любого скандала: ничего не звучит, не клеится… Так что опера сейчас занимает меня без остатка.
