“Риголетто” в шестой раз воплотится на белорусской оперной сцене
“Знаю, у вас в стране любят хоккей. Так вот, представьте себе: он — шайба, она — ворота. Защищайте!..”, “Ты должен стесняться. Вот так. Ой, так сильно можешь не стесняться...”, “А теперь, как это у вас говорится? Ці-шы-ня”, — произносит с эстонским акцентом режиссер Неэме Кунингас, специально приехавший в Беларусь для постановки “Риголетто”. Вот уже которую неделю в Национальном академическом Большом театре оперы и балета идут репетиции знаменитого произведения Джузеппе Верди. Благодаря общительному и позитивному режиссеру из Эстонии они больше похожи на теплые встречи друзей с шутками и ассоциативными играми. Премьера спектакля состоится в первых числах марта. Не дожидаясь ее, корреспондент “НГ” побеседовала с Неэме КУНИНГАСОМ.
— Джузеппе Верди считал оперу “Риголетто” своим лучшим произведением. Сегодня она есть в репертуаре практически всех оперных театров мира. В чем ее сила, на ваш взгляд?
— “Риголетто”, как и “Травиата” и “Трубадур”, относятся к зрелому периоду творчества композитора. Эти оперы написаны на очень сильные, трогательные, романтичные либретто и в музыкальном плане они очень тонкие, легко воспринимаемые. В этот период Верди был уже довольно знаменитым, а в нашем понимании — и немного бизнесменом. Он знал, что нужны красивые запоминающиеся мелодии — шлягеры. В “Травиате” это застольная песня, в “Трубадуре” — ария Манрико, в “Риголетто” — песня Герцога. Говорят, на генеральной репетиции “Риголетто” в Венеции композитор, он же и дирижер, приказал убрать песню Герцога. На вопрос: “Почему?” — маэстро ответил: “Не хочу, чтобы перед премьерой все мальчишки с улицы свистели эту мелодию. Пусть премьерная публика получит истинное удовольствие от первого прослушивания”.
— Эта постановка станет шестым сценическим воплощением оперы “Риголетто” на белорусской сцене и вашим третьим обращением к шедевру Верди. Что нового представите зрителю?
— Общую концепцию всех моих постановок я не менял. Уверен, что это правильно. Однако все спектакли разные по форме и сценографии. Впервые я поставил “Риголетто” в Швеции для фестиваля, который проходил под открытым небом, в моем распоряжении была огромная сорокаметровая сценическая площадка. Вторую версию воплотил в жизнь в эстонском театре оперы на движущейся круглой сцене, что придало спектаклю совершенно иную динамику. А в Беларуси нашли довольно удачное сценическое решение вместе с художником Анной Контек из Финляндии, с который мы уже не раз работали. Постановки отличаются и потому, что исполнители разные. Даже здесь в одном театре — три состава артистов, которые не копируют друг друга, а наполняют образы совершенно разными оттенками.
— Если говорить в общем о современном спектакле — какой он? С хайтековскими декорациями? Массой артистов? Игрой со зрителем?..
— На мой взгляд, к спектаклям любого времени надо подходить с одним главным критерием — постановка должна трогать. Если зритель равнодушен к тому, что происходит на сцене, зачем такой театр? Релакс можно получить в кино, цирке, бассейне. Но ведь зачем-то существует и театр. Мы стремимся к тому, чтобы каждый спектакль о чем-то говорил. Это человеческие судьбы, страсти, конфликты, яркие истории. Режиссер не должен заботиться о том, чтобы создать что-то эдакое, чего никто никогда не делал — некий сюрприз, трюк, скандальный элемент, о котором сразу все заговорят. Голые люди на сцене, матерящиеся артисты... Чего только ни придумывали. И что? Все это проходящее.
Может, я романтик и идеалист, однако вижу смысл оперы в другом. А если удивлять, то честностью к автору, персонажам, эпохе. Порой зрители сами начинают фантазировать и невольно становятся соавторами спектакля: кто-то узнает в человеке, жившем несколько веков назад, соседа по подъезду, кто-то — своего начальника.
— И все же, что вам хотелось бы донести зрителю через новую постановку оперы “Риголетто”?
— Хм... Если бы я знал это. Чтобы ответить на данный вопрос, мне нужно знать каждого зрителя. В зале вашего Большого театра при аншлаге собирается тысяча с лишним зрителей, а значит, такое же количество разных историй и ассоциаций возникает во время просмотра спектакля. Надеюсь, нам удастся спровоцировать, в хорошем смысле этого слова, зрителей на создание своих историй, о которых мы не можем предполагать. Импульсы, идущие со сцены, действуют на зрителя совершенно по-разному. Я не стремлюсь выпячивать некие моральные принципы, лозунги. В противном случае можно было прочитать обо всем в аннотации к спектаклю и не смотреть его. А мне хочется, чтобы зритель на него пришел.
— Вы сотрудничали с театрами России, Китая, Европы. Насколько комфортно режиссировать в Беларуси?
— Очень комфортно, и это не лукавство. Я выпускник той же школы, что и белорусские коллеги. Мы понимаем музыкальный театр и оперное искусство через психологический реализм. У нас лексика одна и та же. Поэтому нам очень просто находить общий язык. На Западе такого нет. Там более близки к искусству представления, а не переживания, приходится подолгу объяснять на примерах свою методику. Здесь этот этап мне не нужен, мы сразу понимаем друг друга. Не говоря уже о том, что в театре великолепные голоса, яркие личности — просто люкс!
