Получил письмо. Убористым почерком на четырех стандартных страницах рассказывалось в нем о совсем нестандартной жизни. Да и бывают ли жизни стандартные? Если даже в двух абсолютно одинаковых каплях росы есть свои различия (хотя бы в том, что в них отражается), то что уж говорить о человеческих жизнях!
Да, могут совпадать дороги, которые ведут к профессии, места жительства и работы. Но то, что видится, чувствуется, переносится одним человеком, вряд ли повторится в другом. А порою так хочется знать, о чем человек думает. Как переживает он потери, тревоги, боли и все то, что переживаешь сам. И о чем болит его душа.
Перечитал письмо еще раз. Искренние, проникновенные, западающие в душу строки:
«Испытав в детстве настоящий голод, я выбрал профессию агронома. Считаю, что нет более почетной специальности, чем выращивать хлеб. Я — счастливый человек. Потому что близок к земле. Мне понятен и дорог мир почв и растений. И так замечательно совпали, стали одним целым мечта, увлечение и профессия...»
«За 40 лет трудового стажа я прошел путь от деревенского пастуха до главного агронома крупнейшего в Ветковском районе совхоза «Речки». Только одной пашни там было 8.520 гектаров. А позднее стал ученым. Возглавлял кафедру кормопроизводства Витебской академии ветеринарной медицины...»
«Следуя линии судьбы, мы не замечаем, как пролетают годы. И не задумываемся о том, что каждый прожитый день — это счастье.
Есть мудрая народная пословица: «День оценивают к вечеру, а жизнь — к концу». Я знаю цену хлеба, когда его нет. А теперь и цену жизни: мне уже 76... В таком возрасте за каждый свой день надо бороться. Часто размышляю о том, как распорядился я своей жизнью. Что сделал полезного. Где был и чем обогатил свои знания. Но главное — что из совершенного мною будет служить людям. И останется в их памяти...»
«Почти полвека я изучал растения садоводства в общественных и частных садах Беларуси. Выявлял, размножал и распространял редкие сортообразцы груши и яблони, чтобы не дать им исчезнуть с лица земли.
Как же обидно, что дожившие до 100–летнего возраста яблони и груши, ценность которых так и не востребована ни наукой, ни практикой, умирают. Как солдаты на поле битвы. За радость людей они отдали свои жизни. А люди о них просто забыли...»
«За свою жизнь я собрал огромную библиотеку книг на сельскохозяйственную тематику. География сбора — от Сибири до Западной Европы. Многие издания совершенно уникальные.
Из Вашингтона поступило официальное предложение передать самые ценные книги в библиотеку конгресса США. Я подарил свои книги Витебской и Смоленской академиям, Витебскому и Барановичскому университетам, Лужеснянской средней школе одаренных детей.
Книги, как и люди, должны жить на родной земле и приносить пользу своему Отечеству...»
Такое вот письмо пришло от Михаила Гавриловича Шломы из деревни Тулово под Витебском. Оно не звало на помощь, а предлагало выслушать монолог о судьбе человека. И наверняка, подумалось мне, первая фраза будет о том, что в детстве моего собеседника была заветная мечта: вволю поесть черного хлеба. Это — как узелок на памяти людей, кому сегодня за 70.
Насчет первой фразы я не ошибся. Она прозвучала именно так. А вот сам Михаил Гаврилович меня удивил. Подтянутый, собранный, походка легкая — совсем непожилого человека. Ладони рук твердые, загрубевшие от физической работы. Лицо же не перепахано глубокими морщинами. И глаза светятся приветливой добротой. Нет в них ни малейшего оттенка усталости, скуки или тягот жизни. Такими глазами смотрят на мир люди, востребованные жизнью.
— А родился я на Брянщине, — после фразы о заветной мечте детства продолжает свой монолог Михаил Гаврилович. — В поселке Красное Климовского района. Но даже географически я больше белорус, чем россиянин. До Гомеля от нас километров 70, а до Брянска — более 200.
Когда началась война, мне исполнилось всего 6 лет. Но до конца жизни своей буду с содроганием вспоминать эпизод из той далекой поры. Поселок наш находился в партизанской зоне. Зимой, когда трещали морозы, партизаны ночевали в крестьянских хатах. А днем наезжали немцы и полицаи, которые базировались в Чуровичах. Это в километрах десяти от поселка Красное. Партизаны поручили отцу спилить телефонный столб, чтобы нарушить немцам связь. Отец задание выполнил — а куда денешься... А на следующий день к нам нагрянули немцы. Вытолкали всех во двор. Поставили к стене родителей и нас, шестерых детей. Офицер послал кого–то за старостой. Немцы гергечут о чем–то своем. Хохочут. На шеях болтаются автоматы. Жуткое, мучительное ожидание. Одно слово старосты — и... И такая тоска, такой ужас сковали мое сердце, что подкосились ноги. Чтобы не упасть, прижался спиной к стене хаты. Молитвам меня никто не учил, но в душе слова сами стали складываться в молитву: «Господи! Сделай так, чтобы мы остались жить. Спаси нас и помилуй!»
Привели старосту. Офицер спросил у него, как все происходило. «Пан офицер, — отвечает староста, — партизаны заставили его спилить столб. Я все видел и слышал». — «А почему нам не сообщил?» — «Так ведь партизаны никого из деревни не выпускали...»
Нас помиловали. Мы будто заново родились на свет. А через год после войны, когда мы пухли от голода, в моем сознании возникла другая молитва: «Господи! За что нам эти муки! Почему меня немцы тогда не расстреляли?» И такое бывает в жизни...
На весь район — одна средняя школа. А добираться до нее добрых десять километров. Хватило и сил, и терпения. К учебе у меня была большая охота.
После службы в армии поступил я в 1956 году в Белорусскую сельскохозяйственную академию на агрономический факультет. Выдержал конкурс 12 человек на место. Это была победа! С тех пор и стала Беларусь моей второй родиной. (А мой родной поселок Красное на Брянщине исчез и без войны. Давно не обрабатываемые земли заросли кустарником и сорняками. Осталось лишь кладбище с прахом родных мне людей...)
Вот и сбылась моя мечта: в 1961 году я стал агрономом! Получил распределение в экспериментальное хозяйство — совхоз «Добрушский». И должность моя звучала солидно: главный агроном по внедрению науки. Честно говоря, мне хотелось практической работы. Чтобы можно было видеть результаты своего труда. Но где–то в подсознании крепло убеждение, что сельскохозяйственная наука — моя судьба.
В начале 60–х годов урожай зерновых культур в республике не превышал 20 центнеров с гектара. На кислых песчаных и супесчаных почвах, где не росли клевера, около миллиона гектаров занимали посевы люпина. Желтый кормовой шел на корм скоту. Горький синий — на зеленое удобрение. Я отлично знал эту культуру. По люпинам в сельхозакадемии у меня была дипломная работа.
В совхозе «Добрушский» с ходу приступил к делу. Мой эксперимент с подсевом однолетнего люпина к озимой ржи не замедлил дать прибавку к урожаю на 3 — 5 центнеров с каждого гектара. Но не успел я перевести дыхание, как тут же получил новое назначение: главный агроном совхоза «Речки» Ветковского района.
В этом хозяйстве желтый кормовой люпин был, по сути, единственной культурой, приспособленной к здешним пескам. В 1962 году его посевы мы довели до 1.300 гектаров. Под зерно отвели 500 гектаров. Пришло время уборки. А складских–то помещений для хранения семян нет. Вот и встала передо мной дилемма: не уберешь урожай — тюрьма. Уберешь, но сгноишь — тоже тюрьма. Где же выход? Поля с люпином на зерно запахать и отчитаться как об использовании его на удобрение. А что делать весной? Где взять столько семян?
Весь люпин мы убрали. А хранили его так: развернули скирды ржаной соломы и сделали «слоеные пироги». Слой соломы, слой семян. Сохранились семена прекрасно. На следующий год у нас было с избытком своего посевного материала. Более того, 342 тонны семян люпина мы продали и получили солидную прибыль.
А эпопея с выращиванием люцерны в Браславском районе... Понадобилось 18 лет, чтобы найти средство от эрозии на пустовавших холмах и склонах Браславщины. «Браславская местная» люцерна хорошо на них росла, давала три укоса зеленой массы и служила преградой эрозии. До глубины души мне обидно, что этот сорт потерян. Как забыто и многое другое, успешно решавшее проблемы кормопроизводства в республике. Вот потому и не могу я молчать. И бью во все колокола. Но, видимо, у тех, кому надо это слышать, крепко заложены уши...
Иногда люди, много лет знающие меня, спрашивают: «А зачем тебе все это надо? Писать, звонить, убеждать. Рассказывать, показывать, дарить черенки редких садовых культур. Тебе за это не всегда скажут спасибо. А ты тратишь силы, нервы, здоровье...» Обычно я отвечаю им так: «Все, что сделаешь для людей, все, что им отдашь, в вечности будет твоим».
А насчет «спасибо»... Помните, у Андрея Дементьева: «Не жалейте своей доброты и участья, Если даже за все вам — усмешка в ответ».
Фото автора.
