Давно это было. Лежал я в травматологическом отделении Приморской краевой больницы во Владивостоке, когда привезли к нам в палату изуродованного медведем-шатуном старенького дедушку в возрасте далеко за семьдесят. Вместе с ним приехала и его жена Анна Акимовна в качестве бессменной сиделки. Я уже не помню, сколько дней пробыл в бессознательном состоянии ее супруг, но все это время Анна Акимовна не отходила от его постели и, как нам всем в нашей палате было известно, даже не спала. На наши вопросы, что произошло с ее мужем, отвечала неохотно и односложно – медведь порвал!
Подробности стали известны только после того, как дедушку хорошенько «подремонтировали», и он смог рассказать о происшедшем сам.
— Охотник я с детства, — начал рассказывать нам Николай Павлович. – И стрелял раньше здорово, даже снайпером на фронте был. Но сейчас зрение плохое стало и ноги не годятся для дальних походов по сопкам. И начал ставить петли на зайцев неподалеку от дома. Дичины ж таежной нам с бабкой тоже хочется, так что пару беляков в неделю всегда добывал.
В тот день на проверку своих петель вышел не очень рано. Взял старенькую двустволку, нож охотничий, сделанный из японской сабли, и через несколько минут был уже в скалах, где мои снасти стояли. Смотрю, а там, где была первая петля, заячья шерсть, кровь на снегу и крупные медвежьи следы, которые пошли в направлении моих остальных петель. Ну, думаю, понравились шатуну мои зайцы. Зарядил я оба ствола медвежьими жаканами и отправился по его следам, уже с ружьем наготове. Слышу, вдруг заяц за скалами заорал. А кричат они в ужасе точь-в-точь как дети. А тут из-за скалы и сам здоровенный бурый медведь-шатун вываливается с зайцем в зубах. Увидел меня, зарычал злобно, глаза искры мечут. На задние лапы поднялся и прет прямо на меня. А зайца так и держит в зубах.
Расстояние между нами небольшое, и я выстрелил зверюге прямо в грудь. Заревел тот лютым ревом, зайца выплюнул из пасти и теперь уже на всех четырех ко мне кинулся. Целюсь ему в лоб, нажимаю на курок – и… осечка. Отшвырнул я ружье в сторону и только нож успел из чехла выдернуть, как медведь сгреб меня, клыками стал кромсать, когтями рвать, лапами колотить. Я тоже не остаюсь перед ним в долгу, ножом его в брюхо и грудь ширяю. Шатун ревет от ярости, я тоже, как дикий зверь, ору. Потом ударил он меня по голове, и я отключился.
Очнулся уже в больнице, хотя, как сюда попал, не помню. А медведь ушел, конечно, тяжело раненный, и пропал, ясное дело. Жалко.
— Никуда он не ушел, твой медведь, ты ему ножом прямо в сердце попал, — вмешалась вдруг в разговор бабушка. – Ты когда ушел петли проверять, и я вскоре за дровами вышла. Слышу выстрел. Потом медведь заревел и ты заорал дурным криком, ну я схватила ухват и на помощь тебе кинулась. Прибежала туда, где вы сражались, смотрю, а на тебя навалился этот зверюга, и ты молчишь. Ну я и шарахнула его своим ухватом по башке, а он, оказывается, уже мертвый был. Вытащила я тебя из-под него и не знаю, как домой доволокла. Потом с соседом нашим на его машине до районки тебя довезли, а из районной больницы уже в эту отправили. Как ты только живой остался, не знаю. Медведь так тебя искромсал, что страшно было смотреть. Спасибо врачам, что спасли. А медведя сосед обработал, разделал и домой перенес. Будет теперь и им мяса на зиму, и нам. Сейчас я вам печенки жареной из холодильника принесу.
Впервые за все это время бабушка заулыбалась и быстренько засеменила из палаты.
