Рыцарь экрана

К 75-летию Андрея Тарковского Предложив мне стать консультантом фильма «Андрей Рублев», Тарковский со временем стал советоваться со мной не только по поводу икон, но и при подборе актеров, выборе натуры. Часто наши мнения совпадали, иногда нет, к счастью, в представлении об исполнителе роли Рублева расхождений не было. Андрей не раз говорил мне: «Вот бы такого актера найти, чтоб и зрители совсем не знали, и в самую точку попасть».

Однажды он вызвал меня в режиссерскую комнату и  веером разложил на столе фотографии. Я заметил, что глаз у Андрея горит, и это означало, что у нас не просто очередная проба сто первого претендента. Смотрю на фотографии и вижу: лицо абсолютно незнакомое, но такое «рублевское», хотя, как известно, изображений великого мастера мы не имеем.
Познакомившись с Анатолием Солоницыным, я при первой же встрече почувствовал, что это та тончайшая, очень ранимая натура, которой только и дано осилить неподъемный груз роли Рублева. Толю утвердили. И режиссер тут же дал ему задание: три месяца не разговаривать. Дело в том, что съемки начинались с финальной новеллы «Колокол», в которой Андрей Рублев должен был заговорить после принятого им обета молчания. Столь точное следование биографии экранного героя казалось мне чересчур суровым испытанием для нашего товарища, и я рискнул его оспорить: разве без этого не обойтись?  Тарковский возразил: «Что ты! Представляешь, какой у него будет голос после этих трех месяцев немоты?!» Высокая духовность, философичность его фильмов всегда вырастала из четко выверенной конкретики. Так было и на «Рублеве».  
…Последний раз я видел Тарковского в середине семидесятых. Мы со Львом Николаевичем Гумилевым бродили по арбатским переулкам. Андрей, как всегда, куда-то торопился. Задержался с нами ненадолго, чтобы поближе познакомиться с ученым, лекции которого посещал вместе со своими студентами с Высших режиссерских курсов. Прощаясь, отозвал меня в сторону и сказал: «Завидую, Савелий, дружбе твоей с таким самобытным и чистым человеком. Счастливый!» – и, как это было свойственно ему, резко перешел на другую тему. «Ты читал что-нибудь Валентина Распутина? Нет? Обязательно прочти. Это классик. Но приготовься плакать».
Как бы жил Андрей Тарковский сегодня? Я часто спрашиваю себя об этом в нынешние годы крушения всех устоев нашего земного бытия. Как и Владимир Максимов, близко друживший с Тарковским в эмиграции, я уверен, что Андрей не разделил бы истошных призывов представителей московской интеллигенции «задушить гадину» и «бить противников шандалами по голове» в те дни, когда на улицах Москвы сотни невинных людей оказались между жерновами борющихся за власть кровожадных упырей. Не стал бы Тарковский принимать участие и в склочных разборках кинематографистов, решивших свети счеты со Львом Кулиджановым и Сергеем Бондарчуком. Он был рыцарем и отношения с людьми выяснял исключительно в честных поединках.
Не стал бы гениальный режиссер получать сомнительные премии из рук тех, кто обокрал Россию и отстегивал чаевые деятелям культуры, которые не стеснялись величать себя «духовной элитой нации». Скорее всего, последовал бы благородному примеру подлинного подвижника Солженицына, отказавшегося принять награду от президента, обрекшего миллионы россиян на нищету и вымирание.
Тарковский не стал бы «отсвечивать» на церковных службах, демонстрируемых по телевидению. И, скорее всего, не поддержал бы кампанию по возведению новых гигантских храмов.
Не принял бы Андрей участия и в печатных откровениях «образованцев», не устающих публично полоскать свое грязное белье, а заодно и детали туалета прежних возлюбленных, живущих ныне с законными мужьями и растящих детей. Слишком чистым он был человеком и никогда не опустился бы до сведения счетов с прошлым.
Андрей Тарковский не поступил бы так, как не сделали этого Марлен Хуциев, Григорий Чухрай, Станислав Ростоцкий и другие подлинные творцы, чье место нынче заняли бездарные сквернословы. В Тарковском все было по-чеховски прекрасно: и лицо, и мысли.
Таким он и остался в моей памяти – мятущийся, ранимый, честный. На всю жизнь сохранивший юношескую чистоту и Божественный порыв. Большое видится на расстоянии… Раньше я с некоторой долей снобизма позволял себе отыскивать слабинку в киноэпопее об Андрее Рублеве.
Теперь, сколько бы ни показывали этот фильм, смотрю его, не отрываясь от экрана ни на миг. А ведь творение Тарковского совсем не развлекательного свойства, оно гораздо сложнее для восприятия, чем мои любимые фильмы – «Сорок первый» или «Застава Ильича». Я рад этой сложности, потому что каждый раз мне открываются новые грани таланта создателей фильма. Уверен, что он по праву должен входить в первую десятку творений мирового кинематографа.

 

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter