Когда на улицах Бухареста еще свистели пули и было понятно, что жизнь меняется бесповоротно, инженер Флорин Талпеш думал, как сделать то, о чем он даже не успел помечтать: «Я не могу сказать, что у нас были мечты. В Румынии была диктатура, и она была жесткой. И когда произошла перемена, была огромная надежда, что мы теперь стали свободны».
Сегодня основанная Флорином Талпешем компания Bitdefender стоит около 600 млн долларов, ее антивирусными программами пользуются более 500 млн человек в 150 странах мира. В 2019 году мировая доля антивирусного программного обеспечения Bitdefender составила почти 11 процентов, это четвертое место в мире. Мы сидим в большом офисном здании, в котором компания Bitdefender занимает несколько этажей, и Флорин Талпеш, которого несколько лет подряд коллеги называли «самым достойным восхищения СЕО в Румынии», пришел на работу на час раньше обычного, чтобы с нами поговорить.
Флорин Талпеш.— Когда вы начинали работать, мечтали ли о том, что у вас будет более тысячи работников…
— Нет.
— … что вы станете одним из богатейших людей в Румынии…
— Нет.
—… что у вас будут штаб-квартиры в других странах.
— Нет.
— Но как тогда это все получилось? — удивляюсь я.
И он рассказывает историю, которая возможна только на изломе эпох. Если, конечно, у тебя хватило смелости, чтобы этого излома не испугаться: «Мы в то время работали в технической отрасли. В социалистической системе было немало команд, работающих в сфере, которую сегодня называют искусственным интеллектом. Мы были частью такой команды и очень сильно верили в себя».
Но одной веры, признает Флорин Талпеш, для создания компании маловато: «Мы не понимали того, что сейчас называется «выйти на рынок». Ноль знаний. Я в то время работал в исследовательском институте, у меня были навыки работы в команде, но не было опыта руководства. Это было типично для предпринимателей в то время: отсутствие управленческого и делового опыта, только технические знания и навыки».
Но именно технические навыки, вера в себя да еще настойчивость помогли Флорину Талпешу и его первой компании Softwin (Bitdefender основана позже, в 2001 году) получить первого клиента — французскую компанию, разрабатывавшую компьютерные игры. Талпеш говорит, что сегодня считает французских клиентов самыми сложными в мире, но тогда ни о чем таком не догадывался. Французы разрабатывали компьютерную игру в теннис, но что-то у них не ладилось с мячиком: он не хотел двигаться плавно, как в настоящей игре. Они сказали Талпешу, что, если за пару дней его ребята проблему решат, с ними будут работать. Румыны научили французский мячик летать плавно буквально за одну ночь. И тут выяснилось, что получить иностранного клиента это, конечно, здорово, но недостаточно.
В этом здании штаб-квартира компании Bitdefender занимает несколько этажей.— В первые три года мы не знали, что такое продажа и маркетинг. Все продажи были по рекомендациям. Но тогда у нас было больше времени, чтобы учиться. Учебой была работа с французскими клиентами, и это научило нас прислушиваться. Ведь специфика соцсистемы была в том, чтобы не обращать внимания, не слушать клиента. Мы очень быстро поняли, что выжить можно, только если уделять большое внимание нуждам клиента и предоставлять лучшие услуги. Сегодня ключевое слово — «маркетинг», но в то время было по-другому.
— Что было самым сложным? Это отсутствие навыков? Или денег? Или, может быть, компетентных людей?
— В этой части Европы многие очень успешные компании, ставшие всемирно известными и имеющие собственные продукты, начинали с аутсорсинга. Это совсем не так, как в Кремниевой долине, где вы получаете фонды, у вас есть венчурный капитал, есть полная экосистема, куда вы приходите со своими идеями и навыками, вы продаете кому-то свои идеи, он инвестирует… У нас не так. Никакого внешнего финансирования, сам зарабатываешь и нарабатываешь свое: кто-то приходит с идеями, продуктами, происходит самонастройка. Начинаешь разрабатывать и обнаруживаешь, что этот продукт может продаваться на большем рынке. Самонастройки и самофинансирование — здесь это было типично. Я, например, помню, что когда мы создали компанию, то не могли получить наличность через банки. Мы оказались в сумасшедшей ситуации, когда не могли открыть банковский счет, потому что это разрешалось только государственным предприятиям. Мы ездили во Францию с сумкой и получали наши деньги. Полное сумасшествие.
Рассказывая об этом, Флорин Талпеш наверняка думал, что я удивлюсь. Или даже ужаснусь тому дикому рынку, в котором начинался его многомиллионный бизнес. Но я не удивляюсь: мы, люди, выросшие в бывшем СССР, помним, как это было. И как для наших бизнесменов, на ощупь делавших первые шаги на неизвестном поле, оно часто оказывалось минным. Мы думаем, что такого опыта, как у нас, не было ни у кого. Талпеш удивляется, что я не удивляюсь, как западные журналисты, и хорошо понимаю, о чем речь. А у меня советская закалка, и я ему об этом говорю. А он неожиданно реагирует на слово «бизнесмен».
— Я должен сделать уточнение насчет «бизнесмена». В Румынии это слово до сих пор имеет негативный оттенок.
— Правда? — вот тут я удивляюсь.
— Да, «предприниматель» звучит лучше. «Бизнесмен» здесь означает кого-то, кто торгует, а предприниматель — это тот, кто строит бизнес.
— Да, я понимаю разницу.
Уточнив (я чувствую, что он мог бы быть хорошим учителем, и, как скоро выяснится, образование действительно его страсть) и осознав, что я хорошо понимаю ситуацию, в которой они начинали, Талпеш продолжает:
— А когда мы получили возможность открывать счета в банке, оказалось, что экспортировать можно только физические продукты. А мы разрабатывали программное обеспечение. Единственный физический продукт, который у нас мог быть, это дискета.
Позже, когда ты уже мог получать деньги на банковский счет, нужно было пройти через таможню, экспортируя свой продукт. И в таможенной форме был пункт, где нужно было указать вес продукта в килограммах. Мы установили правило: один мегабайт равен одному килограмму. Это было сумасшествие.
Флорин Талпеш рассказывает то, с чем многие из нас (особенно журналисты, для которых важна сдача материала в установленный срок) хорошо знакомы: сроки горят, инженеры продолжают доводить продукт до совершенства, времени на тестирование нет.
— Начиная с самой первой поставки у нас не было возможности оценить качество того, что мы делаем. Потому что, даже когда оставались буквально минуты до сдачи, мы все еще писали коды. Наши клиенты быстро поняли, что у нас нет представления о гарантиях качества, хотя и ценили то, что у нас есть технические навыки и способности высокого уровня. В то время мы были как первобытные люди, пытающиеся создать очень сложные продукты для очень искушенных людей. Это плохое сравнение, но именно такой была ситуация. Самым плохим было то, что мы не могли управлять качеством нашего продукта.
— Вы говорили, что, когда создавали компанию, ни о чем особо не мечтали. Но цели, цели у вас были? Чего вы хотели добиться? И добились ли?
— В то время фокус в Румынии заключался в том, кто чем владеет. Потому что когда вы меняете систему с коммунистической на свободный рынок — это фундаментальное изменение. Никто в 1990 году, как минимум в первой половине, не думал о технологизации, потому что все шаталось. Мы, технологические ребята, теряли рынок. Исчез внутренний рынок, исчез общий рынок коммунистических стран. Мы вынуждены были искать другие возможности. Поиск на Западе был естественным. Это не был глубокий анализ, но мы чувствовали, что правильно делать именно так — идти в страны, которые стабильны, которые развиваются, в которых есть технический сектор. Если мы и мечтали о чем-то, так это о том, чтобы делать что-то хорошее в нашей сфере. Но точные цели пришли позже, во второй половине 1990-х. В то время в США были пенсионеры-волонтеры, которые добровольно тренировали команды и организации в других странах. Мы связались с организацией, объединявшей таких волонтеров-пенсионеров: искали бывших руководителей технологических компаний. Мы нашли такого человека, оплатили ему транспортные расходы, и он приехал на неделю в Румынию, чтобы научить нас.
— Какой была политика государства в отношении высокотехнологических компаний в то время?
— Для нас сама возможность создать частную компанию была огромной вещью. Это не то что сегодня. Сегодня это просто, но в то время это был огромный (выделяет интонационно. — И.П.) шаг вперед. Это была величайшая вещь. Мы не могли думать о чем-либо еще. Позже — да. Только в 1998-м, в ранние 2000-е мы начали думать и мечтать о целях. И объединяться. Предприниматели из технологического сектора, мы создали Ассоциацию индустрии программного обеспечения и начали думать о стратегиях — как Румыния может стать заметным игроком в технологическом секторе. В начале 2000 года мы стали думать о введении нулевого налога на доход для тех, кто работает в области программного обеспечения. И получили этот нулевой налог: сегодня, если вы работаете в программном обеспечении, не платите налог на доход.
Так что программисты — высокооплачиваемая профессия не только в Беларуси, как видите. Но не все этому рады. Когда мы встречались с президентом Союза двусторонних торговых палат Румынии Насти Владю, он говорил, что да, сектор IT — важная часть экономики, что в свое время было важно дать ему преференции: «Эта сфера хороша еще и тем, что можно работать дома и не ходить в офис. Это хорошая вещь, и, может быть, наши законодатели решили, что этот сектор будет хорош, потому что люди не будут уезжать из страны». Но Владю считает, что «прошло уже много времени, этот сектор сейчас силен, консолидирован. Все ведь равны перед законом. Я не уверен, что отсутствие налогов хорошо для конкуренции, когда одни платят налоги, а другие нет. Не знаю, сколько лет еще мы можем позволить, чтобы они не платили».
Талпешу я об этом говорить не стала. Но тема вмешательства государства в экономику — нужно/не нужно, хорошо/плохо — возникла сама собой.
— В 1996 — 1997 годах мы начали разговаривать с разными людьми в правительстве именно об этом: как мы можем поддержать развитие нашей отрасли в Румынии. Тогда у власти были либералы, и они говорили: мы не можем и не должны вмешиваться в свободный рынок, он должен развиваться сам, мы не можем создавать условия для одного или другого сектора. Вскоре после этого разговора мы посетили Калифорнию и узнали, что правительство штата много делает, чтобы создать условия для технологического сектора. И федеральное правительство США много делает. Но здесь, в Румынии, считалось, что никто не должен вмешиваться. Дарвинизм. Я помню, что в 1986 году самым большим местом аутсорсинга в программном обеспечении была Индия. Этот год считается годом рождения ПО в Индии. Но в это время в Румынии программных инженеров было больше! У нас была своя экосистема, которая начала развиваться еще в 1960-е — начале 1970-х: школы, специализировавшиеся в компьютерных науках, факультеты, исследовательские институты. У нас на севере Бухареста было то, что мы называли электронной платформой, где я и работал при социализме. Там работало 30 — 40 тыс. человек, это была как небольшая Кремниевая долина. Но когда, например, в Индии начали думать о развитии своего программного обеспечения, они пригласили американских учителей, чтобы сократить разрыв в знаниях. Мы, румыны, сами получали знания, а это гораздо медленнее.
Тем не менее сегодня Румыния — страна с самым большим количеством программистов на душу населения в ЕС и шестая по этому показателю в мире. Не могу не спросить Флорина Талпеша: как это сочетается с тем, что Румыния в ЕС — вторая беднейшая? Он охотно рассказывает, что одно другому, оказывается, не помеха:
— Одним из вызовов в начале нашей работы было восприятие, что Румыния бедная. А бедность означает плохое образование. В противоположность этому, и, я думаю, это правда для всех соцстран, в Румынии была очень сильная система образования, и она была создана инженерами-математиками.
Если вы посмотрите на систему образования в старые времена, она была очень сфокусирована на том, что мы сегодня называем STEM — science (наука), technology (технологии), engineering (инжиниринг), mathematics (математика). Очень, очень сильный фокус и хорошее основание для технологий. Это первая причина. Вторая — развитие интернета. Здесь была жесткая конкуренция между провайдерами. В самом начале, когда интернет проник в Румынию, это были не один или два игрока, а тысячи небольших игроков. И люди стали привыкать к хорошей скорости, хорошей пропускной способности интернета, и это породило конкуренцию. И позже Румыния стала одной из самых продвинутых стран мира, которая быстро принимает новейшие интернет-технологии. И это одна из причин, почему в Румынии к 2018 году одна из самых высоких скоростей интернета в мире. Если вы едете по Румынии на машине, вы видите плохую инфраструктуру на автотрассах, но что касается цифровой инфраструктуры, она у нас одна из лучших. Третье. В 1999 — 2001 годах мы проводили исследование о проникновении компьютеров к потребителям. В те времена персональные компьютеры были дорогими, компьютер мог стоить от 6 до 12 зарплат. Так что для каждой семьи покупка компьютера была важным решением, чем-то вроде инвестиции. И во время этого исследования мы обнаружили, что многие родители рассматривают компьютер для своих детей как возможность открытия будущего. Мы были очень удивлены. Мы ожидали, что компьютеры проникли в сферу предпринимательства, но что они не проникли в семьи из-за дороговизны. И тут мы узнаем, что даже бедные семьи инвестируют в компьютеры. И еще четвертая причина: у нас предприниматели в этой области рано объединились. Мы называем это самоуправлением отрасли. Самоуправление означает, что отрасль осознает себя и начинает думать о будущем: какое у нас может быть будущее, как мы можем туда попасть. И это в том числе ответ на ваш вопрос о целях.
Сегодня, признает Флорин Талпеш, в Румынии «программист — это своего рода звездная профессия». Я ему говорю, что в Беларуси так же. Он о белорусских достижениях в этой области знает не слишком много, но когда я говорю про World of Tanks и Viber — смотрит уважительно. Очень уважительно: так вы большие молодцы! Подозреваю, что и в Беларуси о румынских программистах слышали немного, но надеюсь, что после этой публикации ситуация изменится.
Как и многие другие мои собеседники, Флорин Талпеш считает Румынию страной с потенциалом, но понимает, что он может остаться нереализованным. В Бухаресте Талпеша нередко называют визионером: не только потому, что он создал одну из величайших компаний в истории страны, но и потому, что работает на будущее. Что нужно для лучшего будущего? Для Талпеша ответ очевиден: хорошее образование. Его жена Маурица вместе с ним создавала их первую компанию Softwin и уже много лет занимается внедрением высоких технологий в сфере образования.
— У системы образования собственный темп, она улучшается гораздо медленнее, чем другие сферы, гораздо медленнее, чем наша индустрия, поэтому, естественно, есть разрыв между тем, чего вы от нее ждете, и тем, что получаете. Мы подключаемся к университетам и настроены на долгосрочность. Сейчас мы действительно мечтаем и смотрим, что произойдет лет через 10 и дальше. Поэтому начали работать не только с университетами, но и со школой, даже начальной. Bitdefender присутствует в Бухаресте, Клуже, Яссах, Тимишоаре и Тыргу-Муреше. Если вы спросите, должны ли мы пойти за пределы Румынии в поисках специалистов, мой ответ последние 10 лет: в этом нет необходимости. Здесь все еще огромный потенциал. Но если вы стоите у дверей университета и ждете, когда оттуда выйдут выпускники, которых вы выберете, это слишком поздно. Вы должны начинать работать на более ранних стадиях, чтобы у вас было больше выпускников, чтобы у вас было достаточно опций при рекрутинге. Такова наша философия сейчас.
Флорин Талпеш рассказывает о большом проекте, в осуществление которого ему удалось вовлечь множество других частных компаний, которые создают (и, что особенно важно, финансируют) более современную, отвечающую вызовам нового времени систему образования. Хорошее образование, о котором Талпеш говорил в начале нашего разговора, давно потеряно, но «к 2035 году Румыния должна быть в топе в том, что касается системы образования — мы должны переключить ситуацию».
За несколько дней до нашего интервью с Флорином Талпешем я встречалась с ректором Бухарестского университета, философом Мирчей Думитру, и он сказал: «Недавно у нас был огромный конкурс на математику, даже не на компьютерные науки, а именно на математику. И это достаточно удивительно, потому что многие годы эти сложные науки не привлекали большого числа студентов, они выбирали другие дисциплины — такие, где не нужно работать очень сильно еще до того, как ты поступил в университет». Когда я говорю об этом Талпешу, он победно вскидывает руки: «Мы это сделали!» О том, насколько другой стала молодежь, об утрате понимания между поколениями и о том, почему с нами так и не встретились политики, — в четвертой, заключительной части наших репортажей из Румынии.
plesk@sb.by
(Окончание следует.)
