Поэт Пимен Панченко любил Артюра Рембо и море

...А страцiць годнасць — невыносна,

Якi б нi быў там дабрадзей...

Глядзiце знiзу ўверх на сосны,

На воблакi.

Не на людзей.

Так в 1964 году написал один из лучших белорусских поэтов Пимен Панченко. Он родился в год революции, в 1917–м. Что называется, жил и умер при Советском Союзе. В его биографии много типичного для всех поэтов его поколения. Но, как и в его стихах, есть то, что выламывается из стереотипов эпохи. Поищем эти черты в документах, хранящихся в фонде Пимена Панченко в Белорусском государственном архиве литературы и искусства.

1. Родная Балтика

«Родился я 23 августа 1917 года в городе Ревеле (ныне Таллин) в семье рабочего–судостроителя. Родители мои — белорусские крестьяне — еще задолго до империалистической войны уехали в Прибалтику в поисках заработка... В 1921 году маму и нас, детей, переправили через польско–советскую границу в СССР».


Так начинает свою биографию поэт.

«Бесконечные рассказы мамы, эстонские и латышские слова и фразы, которые она иногда употребляла, воспоминания о том, как в Ревеле революцию делали, да и свои какие–то неясные видения моря и кораблей, оставили в душе моей заметный след. Отсюда моя тяга к морю. Уже, как говорится, мужчиной в годах я немало поплавал по морям и океанам: и по Черному, и по Каспийскому, и по родной Балтике; плавал вокруг Европы и до Берега Слоновой Кости, а в 1958 году в декабрь в сильный шторм переплыл на лайнере «Куин Мэри» Атлантический — от Нью–Йорка до Шербура».

2. Ловец шпионов

«Детство мое прошло в местечке Бегомль. После гражданской войны мой отец избрал для себя лесную профессию: работал десятником, объездчиком, прорабом, лесничим».

Поэт в автобиографии с симпатией описывает городок, где прошло детство: «В местечке, кроме белорусов, жило много евреев, были русские, татары, поляки и даже один литовец. Но я не помню ни одного случая какого–нибудь «национального конфликта».

Но благостная картина общей приязни разрушается: «Район наш был пограничный, и мы с пионерских лет были приучены смотреть, не появился ли и в наших местах чужой шпион. Игры наши тоже имели сильный пограничный акцент».

3. Рэмбо, Уитмен и партсобрания

Сын моря, дитя лесов был заядлым книголюбом.

В юности «мы жадно набрасывались на «Тихий Дон» и «Разгром», на «Хождение по мукам» и статьи Максима Горького, а потом читали Ницше и Пантелеймона Романова, Панаита Истрати и Бабеля».

Из этого списка двое — ожесточенно преследуемые вульгаризаторской советской критикой, Романов и Бабель. В другом месте Панченко вспоминает, что «увлекся Генрихом Гейне, французами, особенно Артюром Рембо, Уитменом».

Конечно, странное впечатление производит на человека, знакомого с трагической историей белорусской литературы, изувеченной репрессиями, заголовок «Счастливый декабрь тридцать восьмого». А между тем для делегатов первых Всесоюзных курсов–конференции молодых писателей национальных республик это были действительно счастливые дни. Панченко вспоминает, как встречался с Алексеем Толстым, как экскурсию по «Третьяковке» проводил для них Грабарь.

«Интересной была встреча с Всеволодом Мейерхольдом. Он был глубоко убежден, что театр будущего соединит в себе драму, оперу, балет, цирк и еще много».

1979 г. Cлева направо: М.Дубенецкий, А.Адамович, П.Панченко, В.Быков, Н.Гилевич.

Интересно, знали ли молодые поэты, что в том году театр Мейерхольда по приказу Сталина закрыли, а самого режиссера приютил Станиславский? Спустя год основателя опального театра арестуют, будут пытать и расстреляют в 1940–м.

Панченко разделял идеалы эпохи, но бездумной идеологической единицей не стал.

«И вот когда я однажды в Минске слышал захлебывающихся от восторга ораторов, что такие–то авторы создали шедевр, я перестал понимать, что такое черное и что такое белое. Безудержно хвалили стих одного известного поэта, рефреном которого были строки: «и я счастлив, ибо всегда счастлив тот, кто большевик».

4. Иранские страницы

«В 1944 году наш штаб из–под Старой Руссы перебросили в Иран. Здесь я прослужил два года».

За скупой строкой анкеты — экзотическая страница жизни. Разумеется, капитан Панченко далеко не все мог рассказать о службе за границей. А вот в стихах цикла «Iранскi дзённiк» можно вычитать интересное. Например, как к лирическому герою пришел призрак Печорина (лермонтовский герой ведь умер, возвращаясь из Персии).

5. Панченко-критик

Поэт Панченко много выступал как критик и в прессе, и на трибунах. Поэта возмущает, когда про «вёсачку» пишут те, кто понятия не имеет о сельской жизни. Одному поэту достается за торжественную и фальшивую строку «Цi пiшу, цi мянташу касу».


В пример молодым приводил Рыгора Бородулина, который «калi яшчэ быў студэнтам, актыўна працаваў на цалiне. Вынiк — кнiга «Маладзiк над стэпам».

Достается от Панченко сторонникам структуализма. «Шкада, што з’явiлiся i тэарэтыкi «цiхай» паэзii, накшталт Вадзiма Кожынава, якi, дыскутуючы з Аляксандрам Мiхайлавым, заявiў: «Iнфармацыя пра сённяшнi дзень не з’яўляецца задачай паэзii».

Впрочем, и здесь поэт не становится в позу цензора. Сто лет — это уже значительное испытание временем. Творчество Пимена Панченко его выдержало.
rubleuskaja@list.ru