Владислава БернякКогда отряды карателей пришли в деревню, всех жителей собрали и заперли в одном сарае. Оставили на ночь в страхе и отчаянии. Утром начали «сортировать» людей, выбирая тех, кого увезут в Германию на каторжные работы. Стариков собрали вместе, заперли в гумно и подожгли. Отправив узников в путь, оккупанты спешно сожгли все 58 домов вместе с теми, кто там остался.
Жительница соседней деревни Мацки Владислава Берняк показывает на памятнике имя своей бабушки. Говорит, что она здесь лежит, под обелиском. Есть в Беларуси братские могилы солдат, но здесь целая деревня стала таким местом. Когда жители вернулись на пепелище, останки погибших захоронили вместе. Через годы там поставили обелиск.
Алина Гришкевич приехала почтить память своего прадеда — Адама Гришкевича. Он пытался убежать в лес, но немцы его догнали, расстреляли и подожгли. Отец Алины, тогда еще маленький мальчик, и его родители пошли к родственникам в деревню Ольсевичи. Каждый год Алина приезжает на митинг–реквием. История ее семьи стала частью общей трагедии.
Те, кто родом из огненной деревни, могут понять друг друга без слов. Сегодня они сидят рядом на лавочке, держат друг друга за руки. В Шкленниково осталось всего 9 жителей, а зимуют здесь только трое. Им тяжело рассказывать о себе, плачут, но все равно делятся, чтобы выпустить хоть немного боли. В их истории трудно поверить, в ответ невозможно найти подходящие слова поддержки.
Эдвард Чернявский показывает на пустое поле, говорит, что раньше здесь был дом. Как выглядела деревня до пожара, помнят всего пару человек. Вместе с ними уйдут и эти воспоминания. Эдварду Станиславовичу было 9 лет, но тот день сохранился в памяти на всю жизнь:
— Нас из деревни вывезли, чтобы в Германию отправить. Потом сняли с поезда и в костел закрыли. Там соломки было много — намеревались сжечь всех. Затем команда поступила — открыть костел и всех старых и инвалидов отпустить, а остальных снова в вагон — и в Германию. Брат у меня был совсем маленький, 1943 года рождения, только начинал ходить. Его нельзя было с рук спустить. Нас поэтому как нетрудоспособных и отпустили.
Возвращаться семье Чернявских было некуда. Их приютили на хуторе Искрина. Всю зиму они здесь и провели, все переболели тифом. Когда весной вернулись в Шкленниково, жили в одной землянке вместе с еще двумя семьями. Эдвард Станиславович помнит, как он прижимал к груди младшего брата и садился на холодную землю. Как и все дети войны, он рано повзрослел, заботился о младших и оберегал маму. Когда умер отец, нужно было кормить всю семью. Он признается: «Трудно было, но выжили — и дальше жить будем».
Марии Малько тогда было 7 лет. Если бы не война, она ходила бы в первый класс. Накануне трагедии ее со старшей сестрой родители повели прятаться на болота. Идти было далеко, но только там можно было укрыться от немцев.
— Мы на болотах пару дней жили в стогах соломы. Когда все затихло, пошли в Груздово, откуда мама родом. Пришли, а там тоже спалено. Так и ходили, пока в Калиновке нас не приняли. Там и переждали.
Татьяну Чернявскую совсем маленькой увезли в Германию. Ей было всего три года. Дядю расстреляли, а их с матерью и старшим братом забрали. В 1945–м они вернулись домой. В Шкленниково еще ничего не было, местные жители только начинали отстраивать деревню заново, возрождали из пепла.
В один день со Шкленниково сожгли 8 населенных пунктов. В деревне Брусы сгорели 109 дворов вместе с 30 жителями. Такой полосой смерти район охватила карательная операция «Фриц», которую немецко–фашистские захватчики проводили против партизанских бригад. В Мядельском районе было 5 партизанских бригад и два отряда. Местные жители выпекали для них хлеб, помогали с ремонтом техники. «Фриц» гитлеровское командование приравняло к крупной боевой операции на фронте. Ее участников наградили и выплатили им фронтовые.
Дым от спаленных деревень окутал всю Беларусь. В годы оккупации на территории республики было сожжено более девяти тысяч деревень, свыше шестисот сгорели вместе с жителями. Огненные деревни называют «сестрами» Хатыни. И для Беларуси — это символ народной трагедии, которую принесла война. За каждой такой деревней — десятки и сотни историй о гибели и спасении, об отчаянии и надежде. Сколько бы лет ни прошло, но эти истории невозможно переписать, как и невозможно оправдать пожар фашизма.
zdan@sb.by
