Сенсация?.. Нет, настоящая правда о великой певице
Окончание. Начало в номере за 3 августа.
Чтобы попасть к Анне, нужно было в первую очередь преодолеть этот барьер: ведь коридорная была полновластной хозяйкой и повелительницей. Когда я спросил ее, могу ли попасть к Анне Герман, она грубо ответила:
— Тут много вашего брата шастает, она никого не принимает. И вообще, она сейчас сидит в ванной и, по всей вероятности, там еще долго будет, не так, как наш брат. Подождите, может, вам и повезет.
Вполне возможно, что Анна действительно попросила коридорную никого к ней не пускать, чтобы отдохнуть: ведь каждый концерт означал для нее полную самоотдачу.
— Посмотрите на мое удостоверение, — не унимался я.
В удостоверении на одной стороне моя фамилия А.Hormann стояла по-немецки, на другой — по-русски: А.Герман.
Коридорная взяла удостоверение, в котором значилось, что я — корреспондент республиканской газеты «Фройндшафт», испытующе стала смотреть то на меня, то на фамилию в нем и спросила с подозрением:
— И что вы этим хотите сказать?
— А то, что вы думаете.
В этот момент пожилая женщина из команды Анны подошла к двери певицы и постучала, видимо, условным стуком: стук этот состоял из дважды повторенной триоли с последующей длинной нотой — как начальные звуки «Героической симфонии» Бетховена. Коридорная вскочила, подошла к пожилой польке и шепнула ей что-то на ухо. Женщина скрылась в номере Анны, вскоре вышла опять и по-русски сказала: «Сейчас».
Мое сердце бурно застучало, и когда дверь открылась, я забыл все слова, которые приготовил: передо мною стояла Анна, почти на голову выше меня (как ее отец, как Рудольф!) и с улыбкой смотрела на меня...
О чем мы говорили вначале, я не помню. Вероятно, о ее концерте, о городе, о Дворце целинников и его хорошей акустике, о гостинице. И вдруг «бытовой» интонацией она пожаловалась, что не может выспаться, так как кровать слишком коротка для ее роста в 184 сантиметра.
— Обычно для меня устанавливают две кровати рядом, чтобы я могла лечь по диагонали. Здесь так не сделали, а я забыла попросить об этом.
И я вспомнил брата Рудольфа, который гостил у меня в студенческом общежитии и ночью на мой вопрос, почему он ходит взад-вперед по комнате (как в детстве, мы спали в одной кровати), он ответил:
— Ничего, я немного отдохну, потом опять лягу.
После этого обыденного замечания Анны я набрался духу и задал вопрос вопросов:
— Скажите, пожалуйста, как мне вас называть по отчеству? То есть, как звали Вашего отца?
И Анна, как мне показалось, скрывая некоторое смущение, сказала:
— Евгеньевна, Евгений…
Как долго мы ждали и искали этого ответа! Мои руки дрожали, и я не сразу попал в нагрудный карман. Когда я вынул семейную фотокарточку, на которой Ойген, все еще предполагаемый отец Анны, сидит по правую руку нашего отца, я задал второй вопрос:
— Вам тут кто-нибудь знаком?
И она, как вспугнутая птичка, не раздумывая, на немецком языке:
— Wo ist er? Wir haben so ein Bild zu Hause. (Где он? У нас дома такая же фотография.)
В мгновения душевных потрясений человек бессознательно возвращается к своему естеству, не размышляя над возможными последствиями. И мгновенно все стало ясным. Свой импульсивный вопрос она задала на родном для нее языке, который она сама и мать так тщательно прятали и выдавали за изученный иностранный язык — как итальянский или английский. Когда Анна гастролировала в Вене, интервьюеру она отвечала на польском языке через переводчика, хотя могла это сделать и на немецком. Сейчас она как бы сбросила маску, и наша дальнейшая беседа текла на нашем родном немецком языке.
— Я не знаю, это я хотел узнать от вас... от тебя... — сказал я.
«От тебя...». Боже мой, кто бы мог подумать!
Объятия, слезы.
— Мы ничего о нем не знаем, — сказала Анна. — Его арестовали в 1937-м, когда мне было полтора года. С тех пор ничего о нем не слышно. Я была еще совсем маленькая, когда мама поселилась в Сибири, чтобы искать отца. Напрасно. Недавно я гастролировала там же, в Сибири. В Красноярске я задержалась дольше запланированного срока: я была уверена, что где-то там должны находиться ссыльные родственники отца. Никто не появился. Теперь, здесь, когда я уже никого не ожидала, ты пришел и принес мне печальный привет из моего сиротского детства. У нас есть и другие фотографии с ним, и ты похож на него.
И она робко провела рукой по моим щекам.
Дальше — сплошные вопросы:
— Расскажи мне о братьях и сестрах моего отца... А дедушка и бабушка… А…
Разговор обещал быть длинным, и я предложил Анне пойти к моей сестре Луизе, которая жила недалеко от гостиницы.
— Не улизнуть ли нам через черный ход? — спросил я. — Перед главным входом толпа молодых людей ждет твоих автографов.
— Значит, попишем. Я не могу так просто уйти от них. Они — мои слушатели, моя публика, мои поклонники.
И она писала. Нередко она клала книгу на спину следующего в очереди ожидающих, и так, шаг за шагом, мы приближались к дому, в котором жила Луиза. При этом мне казалось, что Анна идет по бордюру тротуара, настолько она возвышалась над своими почитателями…
Артур ГЕРМАН
