Ритуальная злость против бронзовой пыли

Литературный критик в мире массовой культуры

«Как вы смели рыться в грязном белье классика!» — голос читателя в телефонной трубке дрожал от возмущения.

Вот и попытайся стряхнуть с кого–нибудь бронзовую пыль, заняться актуальной критикой...

Это литературоведение — милое дело. Не предназначенные для широкой публики монографии, научные статьи с многочисленными ссылками... Ну в крайнем случае — диспут, где высказывания предваряются обращением «уважаемый коллега». А на критика могут и в суд подать, и... Хотя «ритуальная злость критика» стала уже научным понятием, то есть как бы оправдана и даже необходима.

«Можно подумать, что это произведение — плод воображения пьяного дикаря», — так высказался Вольтер о «Гамлете» Шекспира...

Вы скажете — забавный исторический казус? Но дело в том, что подобное случается во все времена. Известны не менее жесткие отзывы, например, Льва Толстого о творчестве Достоевского... Когда к Максиму Горькому, всемогущему мэтру советской литературы, попала рукопись с рассказами Сигизмунда Кржижановского, подвизавшегося в качестве переводчика, приговор был суров: чушь. В результате произведения Кржижановского, которые можно поставить рядом с рассказами Майринка или Кафки, впервые печатаются только в наше время, и удивление читателя, опоздавшее на эпоху, менее остро. Но с другой стороны, автор, оставаясь в статусе безобидного графомана, счастливо избежал репрессий, неизбежных, наверное, если бы его совершенно несоветское творчество получило хоть малейший резонанс. Кстати, когда Владимир Короткевич послал свои первые стихи Кондрату Крапиве, тот посоветовал начинающему поэту... бросить сие занятие.

Миф о том, что все будет оценено по достоинству, всего только миф... Сколько шедевров осталось вне большой литературы, не найдя своего компетентного истолкователя! Но сколько примеров обратных, когда только благодаря поддержке влиятельного критика молодой писатель занимал достойное место в литературе.

«Место критика в лакейской!» — слышу сердитый окрик русского прозаика Виктора Ерофеева. Уж как только не обзывали литературного критика! Самое безобидное — определение Карела Чапека, согласно которому представитель этой профессии — тот, кто объясняет автору, как бы это сделал он сам, если бы умел. Впрочем, сегодня все более распространяется явление, когда литератор воюет «по обе стороны баррикады» — в качестве писателя и в качестве критика (я — не исключение).

Минули времена, когда высокая литература была высокой, статьи критиков смело указывали на сии вершины и были манифестами, и определяли пути, и призывали, и громили... Ныне отдельные вершины скрыты за хребтами из спрессованного культурного мусора, и критика, живущая с литературой в сложносочиненном симбиозе, как актиния на раковине, соответственно тоже не та. А какая? Вопрос не для маленькой заметки, а для большой дискуссии. Кои время от времени разгораются и у нас. Увы, после интеллектуальных, остроумных рассуждений Богдановича, Ластовского и Горецкого начала ХХ века пришла эпоха, след от которой на нашей литературе остался и по сей день. Вначале, в 1920–х, это было даже весело — ожесточенные споры поэтов, взаимные лихие обвинения в буржуазных пережитках... В 1930–х рецензия превращалась в приговор. Имена наиболее страшных «аглабельных крытыкаў», изобличавших «замаскированных империалистов и нацдемов», стали нарицательными: Бенде, Кучер... Может быть, потому и сегодня критическое замечание в адрес автора нередко воспринимается как некая катастрофа, «сигнал сверху»... Что ж, когда критика превратилась в смиренную летопись издаваемого, любой упрек слишком контрастирует с общим обслуживающим тоном. «Сучасны крытык павiнен быць снайперам, якi, у адрозненне ад агалцелых фанатыкаў–кiлераў, страляе не ў чалавека, а па творы, па праблеме», — утверждает Наталья Денисова, ведущая критической рубрики газеты «Лiтаратура i мастацтва». Если бы так просто было отделить писателя от его произведения... Флобер заявлял же: «Мадам Бовари — это я».

«Любое честное и обоснованное суждение критика о писателе, произведении или самой литературной ситуации обладает скрытой энергией, нарушает сложившиеся в литературе взаимоотношения и понятия, пробивает устоявшиеся штампы, ставит под сомнение те или иные частные репутации и всю систему литературных ценностей, словом, неожиданно порождает то, что в политике называется «принципом домино». Это из недавней статьи в российской «Литературной газете», автор которой Всеволод Сахаров утверждает, что проблема русской критики в том, что она еще в XIX веке превратилась в разновидность революционной публицистики, и тень Белинского грозно реет над ней, наказывая пытающихся восстать против нее общественным презрением вплоть до уничтожения.

Впрочем, на российском «критическом рынке» давно уже привыкли к состоянию полемики, от утонченно–ядовитой до напоминающей боксерский ринг... Точнее, его азиатскую разновидность, где лупят и ниже пояса, и ногами. А «объект», из–за которого драка, радуется: чем больше скандала — тем больше «пиара». У нас же драки не получается. Нет такого — выходит значительное произведение, на него появляются не одна, не две рецензии, а десять, двадцать, отстаивающие разные взгляды...



Хотя и произведения вроде есть, широко известные в узком кругу ценителей. Как говорят японцы, тишина — это хлопок одной рукой...

А ведь сегодня читательское внимание оттягивают на себя, с одной стороны, массовая литература, с другой, пусть в несоизмеримо меньшей степени, — всевозможный авангард (кое–где смыкаясь, ведь один из принципов постмодерна — цитирование масс–культуры и кича). Но инструментов для оценки и обследования сих явлений у нашей критики и не оказалось! Это где–то критика имеет всевозможные школы и течения, от психологической до интерпретативной. У нас же радует сам факт ее наличия. Об этом спорят и на форуме «Чым сёння займаецца беларуская лiтаратурная крытыка?» популярного сайта Litara.net. Высказывания разные — и справедливые, и спорные. Можно ли нынешних «авангардистов» в контексте сегодняшнего времени расценивать, как Быкова или Бородулина в контексте их времени? Или действительно произошло «самазабойства жанру»?

Беда в том, что именно произведения, которые могут вызвать читательскую полемику, относятся к тем, которые сегодня наименее читаемы, — все та же современная белорусская литература, выходящая тиражами в тысячу экземпляров. А вот самая популярная, Донцовы, Бушковы и т.д., абсолютно предсказуема и заштампована, о чем российские коллеги уже давно написали исследования и отдискутировали. В масс–культуре функционируют не имена, а брэнды литературных фабрик. Максимум раз в 10 лет они должны обновляться. Поскольку напрочь забываются, как сорта «изумительного» шампуня. Как в свое время забыли суперпопулярных барона Брамбеуса и Дона Аминадо. Скромные запросы «массовой литературы» выказал еще в начале XIX века Фаддей Булгарин: «Мы служим публике в качестве докладчика, должны переносить все ее прихоти, терпеливо слушать изъявления неудовольствия и быть весьма осторожными во время ее милостивого расположения». В одной из современных рецензий вычитала любопытную фразу: «Автор мало того, что сам пишет свой роман (что уже аномалия для литературного текста), — он при этом еще и думает. Ситуация скандальная».

Да о чем говорить, если даже чисто в материальном смысле срок службы рядовой современной книжки — лет 70... А потом пожелтевшая бумага рассыплется, клей рассохнется... И родовой библиотеки не получится.

Белорусская литература все еще думает. Она все еще патриотична. Но любая литература, превратившаяся в паноптикум неприкасаемых, остается за скобками общественного сознания. О «высокой» литературе говорят как о литературе, которая разминулась со своим читателем и критиком. Может быть, пора им встретиться?