«Пути, мною проложенные»

Век после Чехова.
Век после Чехова. 2004-й объявлен ЮНЕСКО годом Чехова. В Таганроге этим летом заложен вишневый сад перед домом, где родился писатель. Из Москвы в Ялту еще в апреле доставили памятник, изображающий Чехова и героев его рассказа «Дама с собачкой». Композиция создана группой скульпторов и мастеров литья из Москвы по заказу учредителей международного телекинофорума «Вместе». Памятник планируется установить 6 сентября, в день, когда откроется очередной телекинофорум. Чтят память великого художника не только в России. К памятной дате немецкие издатели приурочили выпуск самого полного собрания сочинений классика русской литературы. Осенью этого года в Баденвейлере, где прошли последние недели жизни Чехова, состоится очередная встреча исследователей его творчества. Среди участников будет и норвежский профессор Гейра Хьетсо, выпустивший в июне этого года книгу «Антон Чехов». Но, пожалуй, самая представительная международная конференция «Век после Чехова» прошла в конце июня в Мелихове, где писатель прожил с семьей несколько счастливых лет. Докладчики приехали буквально со всего мира: из Англии, Италии, США, Японии, Франции, Тайваня. «Ужасно я люблю все то, что называется в России именьем. Это слово еще не потеряло своего поэтического оттенка», — писал Чехов о Мелихове. Чеховские сады... Это особый мир, можно сказать, прообраз рая на земле. Первый сад — в Мелихове. Последний — в Ялте. И вечный вишневый сад — в творчестве писателя, которое знают и ценят во всем мире. Газетная журналистика, конечно, далека от литературоведческих исследований. Но, во-первых, нет ни одного пишущего человека, равнодушного к изящной словесности. А во-вторых, меня всегда удивляла разность прижизненных и посмертных оценок творчества любого художника. Редкое счастье быть понятым современниками выпадает далеко не всем. А долгая посмертная слава — и вовсе не разгаданная тайна. «Удивительное дело: все, что написал Чехов, не только не отодвигается временем, а лишь приближается, как все, что в литературе написано от полноты и чистоты души», — писал один из продолжателей чеховской традиции. И это действительно так: столетие, минувшее со дня смерти Чехова, не отдалило от нас любимого писателя, а, наоборот, приблизило и прояснило смысл его творчества. «У меня болезнь: автобиографофобия. Читать про себя какие-то подробности, а тем паче писать для печати, для меня истинное мучение», — признавался Антон Павлович. И может быть, потому, что он был одним из самых «скрытнейших художников», вот уже целый век литературоведы и рядовые читатели вникают в его частную жизнь и пытаются разгадать тайны его творческой лаборатории. «Одинокому — везде пустыня». В записной книжке А. П. Чехова есть такая мысль: «На одного умного полагается 1000 глупых, на одно умное слово приходится 1000 глупых, и эта тысяча заглушает». Голос Чехова, не склонного к открытым декларациям и наставительному тону, заглушали долго. Для широкой публики он был только занятный рассказчик, люди «идейные» поглядывали на него свысока, критика в оценке его произведений обнаруживала удивительную слепоту и беспомощность. Его называли писателем без идеи и направления, «больным талантом», «певцом жизненных сумерек», безнадежным пессимистом. А некто Скабичевский в рецензии на сборник «Пестрые рассказы» пророчил, что Чехову в конце концов придется «в полном забвении умирать где-нибудь под забором». Даже Л. Толстой, признавая даровитость Чехова, сетовал на то, что «до сих пор нет у него своей определенной точки зрения». «Какой одинокий человек Чехов и как его плохо понимают! Около него всегда огромное количество поклонников и поклонниц, а на печати у него вырезано: «Одинокому — везде пустыня...», — замечает Горький в одном из писем. Да, слава модного писателя у Чехова была и, признаться, доставляла ему немалые огорчения. В воспоминаниях Бунина приведен такой любопытный эпизод. Однажды в небольшой компании Антон Павлович завтракал в ресторане. Был весел, много шутил. Вдруг из сидевших за соседним столом поднялся какой-то господин с бокалом в руке: — Господа! Я предлагаю тост за присутствующего среди нас Антона Павловича, гордость нашей литературы, певца сумеречных настроений... Чехов побледнел и вышел. Не только скромность писателя была оскорблена этим развязным жестом, более всего было оскорбительно лакейство и заискивание перед известным именем при вопиющем непонимании смысла чеховского творчества. Это Чехов-то — певец сумеречных настроений? Вряд ли можно понять человека превратней. Сейчас много говорят о мягком, деликатном и нежном Чехове, и это тоже перегиб. Совершенно прав Бунин, заметивший, что нельзя характеризовать талант Чехова «такими жалкими словами». Стержнем его личности были мужество и воля, стержнем таланта — беспощадность и бескомпромиссность в анализе болезней времени. Чехов создал самого себя как личность, «по капле выдавливая из себя раба». Он вышел из академии, узнав, что из нее исключили Горького, порвал с реакционным, как ему тогда представлялось, «Новым временем», несмотря на то, что с Сувориным его связывали годы дружбы. Наконец, пересек всю Россию, чтобы увидеть своими глазами положение каторжан на Сахалине и сказать о нем русскому обществу всю правду. Это ли не свидетельства гражданского мужества и непреклонной воли? Очень верно писал о Чехове Репин: «Тонкий, неумолимый, чисто русский анализ преобладал в его глазах над всем выражением лица. Враг сантиментов и выспренных увлечений, он, казалось, держал себя в мундштуке холодной иронии и с удовольствием чувствовал на себе кольчугу мужества. Мне он казался несокрушимым силачом по складу тела и души». Именно «тонкий, неумолимый» анализ, острый взгляд естественника и огромная духовная независимость позволили Чехову создать в литературе свою собственную, совершенно оригинальную художественную систему. У каждого писателя есть самое главное зло, от которого страдают его герои: несправедливость, бедность, жестокость. У Чехова это зло — разобщенность, одиночество, отчуждение, когда люди перестают слышать и понимать друг друга. Предельный случай отчуждения изображен в рассказе «Страх». Его герой, Дмитрий Петрович Силин, признается, что он «болен боязнью жизни»: «Когда я лежу на траве и долго смотрю на козявку, которая родилась только вчера и ничего не понимает, то мне кажется, что ее жизнь состоит из сплошного ужаса, и в ней я вижу самого себя». Сделав что-нибудь сегодня, завтра он уже не понимает, зачем это сделал. Расходуя свои силы на вздор, который мешает жить, он не понимает, зачем и кому это все нужно. Страдает от безнадежной любви к собственной жене и не может понять, что такое «безнадежная любовь к женщине, от которой имеешь уже двоих детей». Проблема отчуждения, поднятая в творчестве Чехова, стала главной в мировой литературе XX века. Безвременье, когда не ощущается ход истории, частная жизнь, погруженная в тину житейских мелочей, — вот что стало у Чехова предметом художественного исследования. «Никто не понимал так ясно и тонко, как Антон Чехов, трагизм мелочей жизни», — писал Горький. Кстати, именно высшая степень ясности и тонкости анализа была одной из причин непонимания критики. К тому же Чехов был противником духовного деспотизма в любых проявлениях, и то, что открыто провозглашалось у Салтыкова-Щедрина и Успенского, у Чехова было опущено вглубь текста. Настало время, когда человек должен был заново прислушаться к себе, не доверяя авторитету учителей. Никто не знает настоящей правды, и потому ее должны искать все. Немного солнца в холодной воде. В конце 80-х годов Чехов заметил в письме Плещееву: «Цель моя — убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и кстати показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы. Норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас. Все мы знаем, что такое бесчестный поступок, но, что такое честь, — мы не знаем». Несомненно, что Чехов-художник интуитивно ощущал эту норму. Иначе он не сумел бы показать такие микроскопические, совершенно будничные отклонения от нее. Действительно, настоящие люди «болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом», и потому страшна не только трагедия, страшна идиллия. Страшны не перемены, а застой, страшно не пробудиться к «нервной, сознательной жизни, которая не в ладу с покоем и личным счастьем». Ведь если жизнь проходит бессознательно, то она как бы не была. В рассказе «Крыжовник» Чехов пишет: «...как в сущности много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила!.. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти... и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других». Антон Чехов избегал прямых выводов и открытого морализаторства не только из природной деликатности и из ненависти к духовному деспотизму, но и потому, что он глубоко понял недейственность современной культуры. Это явление нашло в Чехове самого пристального исследователя. Не только нормальное по сути своей ненормально, но и культурное — бескультурно. Герой «Огней», образованный и вроде бы неглупый человек, искусно жонглирующий взятыми напрокат чужими мыслями, оказавшись в ситуации, потребовавшей самостоятельного решения, чувствует себя банкротом. «Оказалось, что я, мыслитель, не усвоил себе еще даже техники мышления, и что распоряжаться своей собственной головой я так же не умел, как починить часы». Мы сейчас много говорим о социальной инфантильности нашей молодежи, о «параллельности души», когда думается одно, говорится другое, а делается третье, но суть этого явления до микроскопических тонкостей исследована еще Чеховым. Так что рано нам хоронить наших классиков за дверями музеев и стеклами книжных шкафов. О том, как опасна подмена настоящей философии ее суррогатом, служащим лишь для самообмана и самооправдания, речь идет во многих чеховских произведениях. Но, пожалуй, жестче и суровее всего говорится об этом в «Палате № 6». Источник трагизма чеховских героев — это отсутствие сверхличных ценностей в их жизни. Потому-то и нет у них подлинной философии, а только «лень, факирство, сонная одурь». К концу XIX века Чехов стал все настойчивее говорить в своих произведениях, что «больше так жить невозможно». В трилогии 1898 года («Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви») Чехов поставил диагноз главной болезни своего времени. Боязнь перемен, стремление уйти в свою раковину, спрятаться от жизни — вот что определяет поведение и фанатика порядка Беликова, и романтика собственности Чимши-Гималайского, и раба ходячих представлений о добродетели Алехина. Да, надо отказаться от идеи постепенных изменений, надо искать иные, великие ответы на сложные вопросы жизни. «Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе...» — к такому выводу приходит герой рассказа «О любви». Это вывод самого Чехова, может быть, единственный, который в своей жизни ему осуществить не пришлось. До сих пор многие думают, что Чехов не испытал в жизни большой любви. Но это не так. У него была скрытная, застенчивая душа. Страдая от болезни, одиночества, непонимания, он умел скрывать это даже от самых близких. А личная жизнью его была и вовсе спрятана от посторонних глаз. Но перечитайте рассказы «О любви» и «Дама с собачкой», написанные в конце десятилетия сложных отношений с писательницей Л. Авиловой, и вы почувствуете, что таких щемящих, пронзительных строк нельзя написать, не испытав настоящего потрясения сердца. Лидия Алексеевна была замужем, Чехов — болен, у обоих «нравственный вицмундир был застегнут на все пуговицы», но все-таки счастье присутствовало в их отношениях, как солнце за густой пеленой облаков. Личность Чехова во всех отношениях была противоядием безвольному, аморфному времени, в которое он жил. Не случайно Горький в своих воспоминаниях подчеркивает то расстояние, которое отделяет Чехова от героев его рассказов и пьес: «Мимо всей этой скучной, серой толпы бессильных людей прошел большой, умный, ко всему внимательный человек, посмотрел он на этих скучных жителей своей родины и с грустной улыбкой, тоном мягкого, но глубокого упрека... сказал: «Скверно вы живете, господа!» Но главной победой ума и таланта Чехова является то, что, борясь с литературными иллюзиями о жизни и людях, он проложил новые пути в художественном исследовании человека. И даже если все написанное Чеховым когда-нибудь забудется, пути эти «будут целы и невредимы».
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter