Путешествие в призрачный музей

Странно, но именно этот музей оказался для меня самым мистическим.

Как бы он есть реально, в центре столицы, но из моих знакомых литераторов не оказалось никого, кто бы там побывал.

Когда мы с известным архивистом Виталием Скалабаном проходили мимо углового дома по Карла Маркса, 30, возле Национального художественного музея, Виталий Владимирович всегда говорил: «Трэба схадзiць у кватэру–музей Пятруся Броўкi...»

Мы даже нажимали на соответствующую кнопку домофона возле забранной узорчатой решеткой дверью, но ни разу никто не отозвался.

Два года назад Виталий Владимирович ушел из жизни, так и не случилось нам вместе попасть в квартиру народного поэта, хотя мы написали о нем для «СБ» обширную статью «Поэт и бронза. Неизвестный Бровка».

Конечно, имидж автора бессмертного стихотворения «Пахне чабор» подпорчен упомянутой официальной бронзой. «Пятрусь Броўка пiша лоўка» — еще недавно эти строки (с еще более издевательским продолжением) цитировались не только в писательских кругах. Мемориальная квартира писателя угадывается в романе современного белорусского прозаика Альгерда Бахаревича «Праклятыя госцi сталiцы»: герой там ночует, в темноте сама собой начинает печатать пишущая машинка и так далее. Нехорошая квартирка, короче.

Впрочем, сам дом — уникален. Единственное сохранившееся целиком в Минске здание в стиле модерн, построенное по проекту архитектора Генриха Гая. Примечательно все, начиная с кованых решеток и мозаичных полов до маскаронов — лепных античных голов, украшающих фасад. В позапрошлом веке это был дом Юхновича — так называемый доходный, то есть квартиры в нем сдавались.

На первом этаже, как свидетельствуют ниши с колоннами, имелись большие витрины. До революции здесь размещалось бюро гражданских инженеров «Гай, Свентицкий и Со». Работали магазин Красного Креста, типография Гринблата, где среди прочего печатались документы БНР. Действовал первый платный гараж.

Создание Гая сохранило свой стильный облик в чехарде эпох и властей, думаю, потому, что сразу воспринималось как дом для элиты, о чем свидетельствуют многочисленные мемориальные доски. Старые владельцы уезжали, попадали в тюрьмы и лагеря, их место занимали новые хозяева жизни. Получалось, что палачи и жертвы ходили по одним лестницам. Какое–то время тут пребывал основатель ЧК Феликс Дзержинский. Обитал белорусский поэт Тишка Гартный, он же — Змитер Жилунович, белорусский государственный деятель, арестованный в 1937–м, прошедший ужасы застенков и покончивший с собой в психушке. Помнят эти стены академика Никольского, ученого еще дореволюционной академической школы. Жили здесь руководители республики А.Червяков и Н.Голодед, наложившие на себя руки под угрозой ареста, и П.Пономаренко и К.Мазуров, видные люди нашей истории.

Да, здесь могла быть не одна мемориальная квартира.

Итак, для начала нажмем на соответствующую кнопку на домофоне.

Есть ответ!

И мы попадаем в подъезд — словно на съемки фильма. Вспоминаются «Мастер и Маргарита», «Дети Арбата»... Высокий лестничный пролет с коваными перилами, узорчатые плиты, витражные окна, все с орнаментами в стиле арт–нуво... Потолок над проемом застеклен, прямо над лестницей, высоко — зеркала, отражающие ступени и лабиринты перил. Отчего впечатление призрачности еще больше усиливается. А если высунуться в окно над ступенями — что я и сделала, взобравшись на высокий подоконник, можно увидеть фантастический внутренний дворик в виде колодца, тоже накрытый застекленным навесом.

Черные лестницы для прислуги, странные ответвления... В одном из коридоров — словно сошедший со страниц булгаковского романа кот мрачно созерцает гостей.

Семья Бровки заселилась в бывший Дом Советов в 1951 году. Прожил народный поэт и академик здесь до самой своей смерти в 1980–м. Предназначалось дважды лауреату Сталинской премии пять комнат площадью около двух сотен метров. Вот и зал с основной экспозицией. Первый стенд рассказывает, что семья была крестьянской, бедной, поэт с детства тяжело работал.

Но в 1948 году в автобиографии Бровка признавался: «Отец три года служил кучером у помещика... Уйдя от него, несколько лет служил младшим стражником в городе Лепель». В спецсообщении секретно–политического отдела ГУГБ НКВД СССР от 12 августа 1934 года вообще написано «Бровко П.У., сын полицейского, белорусский поэт. Ярый нацдем».

Конечно, такие факты портили биографию преуспевающего литератора. Опровергают версию о беспросветной бедности и лежащие в витрине первые книги, прочитанные Бровкой в юности: томики Некрасова, Пушкина, Лермонтова, Тараса Шевченко... Семья явно не была неграмотной.

А вот поясок и манишка, вытканные руками матери Бровки, Алены Степановны. Ее трагической судьбе Бровка посвятил поэму. Мать во время войны стала связной в партизанском отряде Лобанка, была схвачена немцами, попала в Освенцим. И там пошла в газовую камеру вместо молоденькой девушки — заменила ее собой. На стенде можно увидеть и свидетельство о смерти брата Петруся Бровки Константина, умершего от ран, полученных на фронте.

А вот Бровка с женой, урожденной Рыдзевской. Здесь хотелось бы добавить не один стенд — по теме политических репрессий. Жена Бровки была дочерью директора Белпедтехникума Михаила Антоновича Рыдзевского. Конечно, юный поэт–комсомолец, породнившись со столь авторитетным человеком, не подозревал, что его тесть будет объявлен «врагом народа» и расстрелян в ночь на 29 октября 1937 года, а теща отправится в АЛЖИР — Акмолинский лагерь жен изменников Родины. Были репрессированы и два шурина Бровки. Олег погиб в лагерях, Игорь во время войны стал партизанским связным, что не спасло от послевоенного ареста. После освобождения работал в театре оперы и балета, театрально–художественном институте, был и сотрудником этого музея.

Об этом в экспозиции ничего нет.

В своей статье с Виталием Скалабаном мы приводили воспоминания писателя Янки Казеки, как Бровка жалел, что не смог пойти на похороны своей бабушки Тэкли, потому что ее хоронили с попом, а Петр был комсомольским активистом. Похоже, это мучило поэта до конца дней.

Не помешало бы и больше экспонатов о «маладняковском» периоде Бровки, о расстрелянном поколении поэтов. Бровку ведь не зря называли «адъютантом Купалы» — они очень дружили. Был Бровка в юности смел и полон энтузиазма. «Лiст 15–цi», написанный в 1932–м году в адрес секретаря ЦК КПБ Жебровского о вульгаризаторстве в литературе, он подписал вместе с Юлием Тавбином, Владимиром Ходыкой, Максимом Лужаниным, Змитроком Астапенко, Рыгором Кобецом, Аркадием Кулешовым, Анатолием Вольным, Петром Глебкой, Змитроком Бядулей, Яном Скрыганом, Кузьмой Чорным...

Только несколько человек из тех 15 избежали репрессий. В том числе Бровка.

Петру Устиновичу приходилось хлопотать за осужденную тещу, встречаться с немногочисленными приятелями юности, которые выжили в лагерях. Тещу, Елену Григорьевну, удалось освободить в 1945–м, и она жила здесь же, вместе с зятем, дочерью и внуком, хотя была прописана в провинции. Друга молодости Яна Скрыгана, вернувшегося из лагерей, Бровка взял на работу в издательство «Беларуская энцыклапедыя».

Книги, удостоверения, свидетельства... Умиляет сборник «Гады, як шторм» — в первом слове названия на обложке старательно поставлено ударение. Конечно, самое интересное — жилые комнаты. Библиотека... Кабинет поэта — с персидским ковром, дубовым письменным столом, тахтой, на которой поэт отдыхал. В углу, скромно, пишущая машинка «Эрика». За нее садилась жена Бровки, которая перепечатывала его рукописи.

Много подарков. Зубры, вазы... Кусок толстого стального прута, завязанный узлом... На письменном столе — ручка, красная тетрадь, словно Бровка только что здесь творил. А в тетради — текст поэмы о Ленинграде. Из которого следует, что автор, сидя за этим столом, слышал залпы «Авроры».

В застекленных шкафах — книги. Классика литературная и марксистско–ленинская...

Вот чабора, чабреца, — нет. А ведь стихотворение Петруся Бровки «Пахне чабор» — классика! У меня на мобильнике есть запись песни на эти слова в исполнении рок–группы «Литвинтролль», каковую я и включила.

Бронзовый Бровка под металлический грохот молча смотрел на тома Маркса.

В доме сохранился отпечаток не одной судьбы — а целой эпохи, здесь бы делать перформансы в стиле соц–арт... Но сегодня по лестнице с коваными перилами поднимаются редко. Приводят школьников, которые слушают о босоногом детстве поэта и его выдающихся достижениях. Но потенциал — куда больше! В позапрошлом году в «Ночь музеев» устроили вечер с темой «Стиляги» — народу собралось море...

Как рассказала бывшая сотрудница музея Эльвира Яхимович, здесь — самые дешевые билеты в городе. Всего три тысячи рублей для взрослого. С экскурсией — десять тысяч.

На прощание мы купили сувениры — белых тряпичных ангелов.

Как–то это показалось особенно символичным: купить в квартире советского поэта, который побоялся идти на бабушкины похороны «с попом», трогательных ангелов...