Провинциальные комплексы

«Мы вместе!» — некогда трепетал от умиления молодой рокер Костя Кинчев, распевая свои остросоциальные тексты. «Все говорят, что мы в месте, — ехидно замечал на это друг Кинчева Цой. — Но немногие знают, в каком». Виктору Робертовичу вольно было язвить, сидя в богемствующем Ленинграде. Место, из которого мы исторгаем свои реплики, расположено в более прозаическом... месте. Условно говоря, это глубинка, которой зачастую и невдомек, сколь глубоки и изысканны бывают переживания и чаяния иного жителя столицы, — не в пример нам, провинциалам.

В свою очередь, отдельные (из соображений модной нынче политкорректности используем слово «отдельные») жители больших городов до сих пор полагают, что за пределами мегаполиса жизнь представлена в основном растительными формами, уныла и как–то невозвышенна. Мол, и народец тут покургузее, и гопники погуще, и в магазинах попуще, и говорят на суржике, и культурные проявления недостаточно куртуазны. И, дескать, на этом фоне мыкаются люди сутки напролет в поисках сермяжной правды — по сельсоветам да райсудам...

Нельзя сказать, что такое представление лишено оснований. Вот вам хит–парад обращений из глубинки: 1) суд вынес «неправильное» решение; 2) отсутствует вода в кране (протекает крыша, пришел слишком большой счет за отопление, не проводят бесплатно газ); 3) соседи химичат с земельным участком, а суд — см. п. 1. То ли дело столичные жители. Они–то, очевидно, пишут в газету сплошь о предпочтениях в театральных школах и тенденциях мэйк–ап...

— А в этом городе есть туалет? — пытливо интересовалась журналистка из серьезного молодежного издания, будучи люто командированной в один из райцентров Гомельщины. Замечу, иронии в вопросе не содержалось.

— Няма, — с традиционной провинциальной ласковостью ответил я.

«Это у тебя что — провинциальные комплексы проснулись?» — как–то поинтересовался один из минских коллег. Они, родимые. Чего лукавить, я более комфортно чувствую себя посреди незнакомого села, чем в столь же незнакомом городе. (Это, кстати, не значит, что меня следует срочно загнать в поля.) Сельские пенсионеры, животноводы и механизаторы (те самые, которые якобы увлечены исключительно несовершенством судебной системы и враждой с соседями) в общении приятнее и интереснее, чем иной весь из себя городской человек с галстуком, зацикленный на пресловутой политкорректности.

Утрировать–то я люблю — хлебом не корми. Это во мне местечковый шовинизм борется с провинциальными комплексами, не иначе. Конечно, и в деревне, и в городе персонажи разные бывают, но мы же об общей тенденции говорим.

В подтверждение своей лженаучной теории приведу еще один случай. В детстве, будучи в гостях у московских родственников, наблюдал душераздирающее зрелище. Пожилая женщина, коренная москвичка на полном серьезе убивалась, не найдя в ближнем гастрономе «Докторской» колбасы:

— Кошмар! И это — столица нашей родины! Могли бы отыскать и привезти!..

Шел 1984 год — Урал фактически голодал, а Гомель организованно ездил в Киев за зеленым горошком и гомельским же майонезом.

Ради спортивного интереса обратитесь с одной и той же просьбой к жителю поселка Октябрьский, гомельчанину, минчанину или москвичу. Тщательно запротоколируйте реакцию. Найдите десять отличий. В общем, не то чтобы в Минске или Гомеле сразу посылали, но нет той задушевности, что начинается за кольцевой автодорогой, — и ночевать, скорее всего, не позовут, и подсолнуха просто так не дадут...

Пусть психотерапевты разбираются, какой отпечаток накладывает на личность существование в комфортных городских условиях и наоборот. Не сочтите за экстремизм, но по мне в деревне люди более настоящие. «Без трудностей человек мельчает», — сказал кто–то умный. Важно только, чтобы создание себе этих трудностей не стало самоцелью. Иначе опять придется звать психотерапевтов.