В начале декабря правоведы страны отметят сразу два праздника — общепрофессиональный День юриста и 10–летие Первого съезда судей. Поэтому интервью с Председателем Верховного Суда Валентином СУКАЛО предполагалось весьма торжественным и отчасти парадным. Однако мы вопреки праздничному этикету воспользовались открытостью Валентина Олеговича, чтобы задать вопросы по самым острым темам, волнующим наших читателей. Он отвечал в своем стиле — без обиняков, но полно и убедительно...О памятном съезде
— Валентин Олегович, для чего в 1997 году понадобилось созывать съезд судей? Что предшествовало его проведению?
— В те годы страна переживала сложный, переломный период. И ситуацию, которая сложилась к середине 90–х годов в судебной системе, можно без преувеличения назвать драматической. У нас не было ни нормативной правовой базы, ни кадров, ни материальных возможностей. Излишне формализованный, забюрократизированный гражданский и уголовный процесс грозил коллапсом всей системы правосудия, ведь судьи просто не могли справляться с резко возросшей нагрузкой. Представьте, на одного судью приходилось до 120 дел в месяц! Судебные процессы находились под угрозой срыва из–за нехватки элементарных вещей — не хватало бумаги и бланков, были огромные задолженности за свет и отопление, многие здания судов пребывали в удручающем состоянии. Ни оплату труда судей, ни их жилищные условия, ни социальную защищенность нельзя было назвать приемлемыми... И в этой патовой ситуации судейский корпус не оказался предоставлен сам себе: от Президента поступило предложение встретиться, проанализировать состояние дел в системе правосудия, определить пути разрешения накопившихся проблем.
Был издал Декрет «О съезде судей Республики Беларусь», в котором говорилось о решении провести первый в истории страны съезд судей и были определены полномочия этого съезда как высшего органа самоуправления судей Конституционного, общих и хозяйственных судов. 5 декабря 1997 года съезд, в котором приняли участие 956 судей, начал свою работу. Президенту были представлены проекты нормативных актов, касающихся статуса судей, кадрового, организационного, материально–технического обеспечения работы судов. Состоялся весьма острый и принципиальный разговор, в ходе которого как нарекания судей, так и их предложения были выслушаны, а главное — услышаны руководством страны. Многие системные проблемы были решены. Знаковые события съезда — избрание Республиканского совета судей и принятие Кодекса чести судьи Республики Беларусь. Эти и другие решения позволили консолидировать, самоорганизовать судейский корпус. В итоге съезд стал знаменательным, я бы сказал, определяющим событием для нашего правосудия. Мне трудно представить, по какому пути развивалась бы судебная система... да и развивалась ли бы вообще, если бы не та встреча в декабре 1997–го...
— Теперь проблемы, перечисленные в начале интервью, остались далеко в прошлом. А каковы успехи?
— За минувшие годы создана новая нормативная правовая база страны. Принято более 20 кодексов и более 600 законов. Новый уголовный и гражданский процесс вобрал в себя самые прогрессивные формы судопроизводства. Многое сделано для оптимизации мер уголовного наказания, проведена большая работа по обеспечению доступности правосудия всем гражданам. Как мне кажется, мы смогли изменить психологию судей в этом плане, судьи стали поворачиваться лицом к людям, прислушиваться к их нуждам, глубже вникать в их проблемы.
— Есть ли достижение, которое хотелось бы выделить особо?
— Да, это вступление в силу Кодекса о судоустройстве и статусе судей. Впервые в истории принят подобный акт, закрепивший на столь высоком уровне все вопросы, касающиеся судебной системы страны, судейского самоуправления, нашей кадровой политики.
О сложных делах
— Какие дела, рассмотренные в этом году белорусскими судами, были особенно сложны и, может быть, беспрецедентны?
— Конечно, особо значимым (не только в этом, но и в прошлом году) было рассмотрение многотомных, многоэпизодных, чрезвычайно сложных дел в отношении большого количества обвиняемых. Я имею в виду дела по так называемым преступным организациям. Причем речь шла не только о чисто уголовных бандах — «морозовцах», «пожарниках», речицкой группировке, — но и о преступных организациях из числа работников таможенных органов, погранвойск, некоторых госструктур. То есть было около десяти дел, где количество обвиняемых — от 40 человек и выше... Когда–то, лет пятнадцать назад, я председательствовал на процессе, где было 23 обвиняемых. Это считалось верхом сложности, пределом... А здесь сразу вот такой масштаб, с которым мы столкнулись впервые. Впрочем, современное правосудие должно быть готово к таким вызовам.
— В чем заключается особая сложность этих дел?
— Они сложны не только по объему, обширной доказательной базе, затраченному на их рассмотрение времени, но и по организации процесса, требующего филигранного просчета: нужно было прогнозировать каждый день, идти по четкому плану, не допустить вынужденных перерывов — ведь существуют установленные законом сроки содержания обвиняемых под стражей. Важно было, выдерживая временные рамки, обеспечить и явку всех свидетелей, предусмотреть запасной судейский состав — на случай неожиданной болезни кого–либо из судей. Эти дела были беспрецедентны и с точки зрения обеспечения безопасности участников процесса. Ведь раньше мы не сталкивались с такими рисками и угрозами: допустим, в той же банде Морозова были люди, у которых за душой более 10 убийств, им нечего терять, они были готовы на все. К счастью, нам помогли коллеги из МВД — мы смогли использовать помещения следственных изоляторов для обеспечения безопасности.
— И каковы, на ваш взгляд, результаты?
— Это был настоящий период испытаний, своего рода экзамен для судебной системы Беларуси. И я думаю, мы его выдержали: эти дела удалось рассмотреть своевременно, на хорошем профессиональном уровне. О высокой государственной оценке проделанной работы говорит то, что некоторые судьи, рассматривавшие эти дела, получили из рук Президента свидетельства о присвоении званий заслуженных юристов страны.
Эти процессы послужили хорошим уроком, мы приобрели огромный профессиональный опыт, который сейчас используем для учебы судей. Сделаны выводы и по оборудованию залов судебных заседаний, организационному обеспечению и предотвращению срывов подобных процессов.
О гуманизме
— Беларусь, как и еще 33 государства, воздержалась от голосования по проекту резолюции ООН о моратории на применение смертной казни. А как вы считаете, готова ли наша страна к полному отказу от этой меры уголовного наказания?
— А мы ведь уже фактически подошли к рубежу, за которым стоит мораторий на применение смертной казни: в первом полугодии 2007–го это наказание назначено всего двум лицам. Уже семь лет действует альтернатива смертной казни — пожизненное заключение, поэтому исключительная мера наказания применяется крайне редко. Но давайте не забывать, что сохранение смертной казни — это воля белорусского народа, выраженная на референдуме 1995 года, что закреплено Конституцией и уголовным законодательством. И мы, судьи, должны исполнять законодательство и волю народа. Однако в то же время в Конституции прямо сказано, что смертная казнь — временная мера, которая рано или поздно будет отменена. Исходя из этого, строится и судебная практика. Да, нелегко находить адекватное наказание, когда речь идет о серийных убийцах или делах крупных банд. Скажем, бандой Морозова было совершено более 20 убийств... Однако мы психологически готовим судей к тому, что смертная казнь будет отменена. Хорошо бы и общество было готово. Тогда, если на то будет воля народа, Парламента, Президента, можно будет говорить и о моратории на применение смертной казни.
— Депутаты одобрили очередной законопроект об амнистии. Однако многие наши читатели полагают, что этот гуманный акт применяется в стране неоправданно часто... Какова ваша позиция?
— Скажу откровенно, я тоже принадлежу к категории людей, не поддерживающих... Точнее, даже не понимающих, для чего нужна ежегодная амнистия. Ведь этот термин в переводе с латыни означает «прощение», «забвение», а это уже предполагает, что такой правовой акт, исходящий от государства, должен носить исключительный характер. И если он становится регулярным, ежегодным, то искажаются суть и смысл амнистии. Вследствие чего падает авторитет правосудия, обесценивается мера наказания, теряется вера в его неотвратимость, что порождает чувство безнаказанности. Дошло до того, что злоумышленники уже на стадии планирования преступлений рассчитывают на ближайшую амнистию, и первый вопрос, который они задают в местах лишения свободы, — именно об амнистии. Этого гуманного акта уже не ждут, а требуют как само собой разумеющееся. Кроме того, мы заметили, что в последние годы амнистия не всегда эффективна с точки зрения усилий, затраченных на ее проведение.
— Есть ли цифры, способные подтвердить последний тезис?
— Пожалуйста. В 2004 году освобождены по амнистии 4 тысячи человек, в 2005–м — 2.600, в этом году планируется освободить чуть более полутора тысяч человек. Как видите, в местах лишения свободы все меньше и меньше людей, на которых может распространяться амнистия. А ведь подготовка материалов по делам амнистируемых, новое исчисление сроков, истечение судимостей — все эти процедуры проходят через суды. То есть организационно это сложно, с правовой точки зрения — сомнительно, негативные правовые последствия огромны, а положительный результат невелик. В то же время наполненность наших колоний не вызывает такой тревоги, как несколько лет назад.
— С чем это связано?
— Когда в Уголовном кодексе были смягчены санкции многих статей, число осужденных к лишению свободы серьезно сократилось. И сегодня в структуре наказаний лишение свободы составляет всего 23 процента, а исправительные работы — уже 25 процентов. Такой перевес произошел впервые и практически приблизил белорусскую систему уголовных наказаний к европейским стандартам. Поэтому ваши читатели, не понимающие ситуации с ежегодными амнистиями, во многом правы. И, кстати говоря, подобной международной практики не существует.
— Выходит, смягчать наказания дальше некуда?
— Я так не сказал. Думаю, надо расширять — возможно, и законодательно — возможности для условно–досрочного освобождения тех осужденных, кто показывает себя с положительной стороны. Кроме того, есть институт помилования Президентом. Необходимо разобраться с ситуацией в следственных изоляторах, где проблема переполненности не менее остра, чем в колониях. Видимо, следователям и прокурорским работникам нужно взвешеннее подходить к решению о содержании человека под стражей до суда. Ведь только в этом году более 4 тысяч человек, которые находились под стражей до суда, были в итоге приговорены к наказаниям, не связанным с лишением свободы. Выходит, решение об избрании меры пресечения не всегда принималось обоснованно... Завершая эту тему, скажу: я не противник либерализации системы наказаний в целом, но всякое хорошее и умное дело, если его продолжать до бесконечности, на определенном этапе превращается в свою противоположность.
О жалобах и жалобщиках
— Валентин Олегович, в редакцию приходят письма, авторы которых не согласны с решением суда... Как вы считаете, возможна ли модель правосудия, при которой у людей не будут возникать сомнения в справедливости вынесенных судебных решений? Или же проигравшая сторона всегда будет недовольна?
— Правосудие устроено так, что судебный процесс — это всегда спор, дискуссия, противоречие интересов, состязательность между истцом и ответчиком, потерпевшим и обвиняемым, прокурором и адвокатом. Где состязание — там всегда проигравшие, а значит, и недовольные. Это нормальное явление. Другое дело, что наша задача — свести их число до минимума. Для этого и существует система вышестоящих судов, возможность обжалования судебных решений и проверки их состоятельности надзорным органом — прокуратурой. Но я должен сказать, что сегодня обжалуется не так уж много судебных решений. Всего 4 процента из 200 тысяч гражданских дел в год и 12 процентов — из 75 тысяч уголовных дел. То есть о массовом недовольстве говорить не приходится, но мы все–таки стараемся, чтобы и сам процесс, и вынесенное судебное решение были убедительными для проигравшей стороны.
— Тем не менее жалобщики упорно идут по инстанциям, зачастую далеким от судебной системы. Например, осаждают исполкомы и редакции газет...
— Мне кажется, что это уже не юридическая, а чисто человеческая проблема. Проблема воспитания, в том числе и правового. Отсутствие уважения к закону, уважения к справедливости, уважения к суду — вот причины появления целой категории граждан, для которых жалобы становятся навязчивой самоцелью. К примеру, одна жительница Гомеля уже пятнадцать лет жалуется на... соседский забор, который якобы установлен с нарушением на целых 50 сантиметров. Или взять извечные споры между бывшими супругами, которые и сами не могут разделить имущество, и решением нейтральной стороны — суда — тоже недовольны.
— Да–да, именно такими жалобами переполнена редакционная почта...
— А вы потом эти письма переадресуете в суды, что в корне неверно. Нельзя приравнивать судебные жалобы к общим, распространяя на них Закон «Об обращениях граждан». Судебные жалобы — это не обращения граждан, а нормальные процессуальные документы, хождение которых не регулируется вышеуказанным законом. На этот счет в нем есть специальное изъятие. Поэтому, принимая судебную жалобу за обычное обращение гражданина, журналисты и некоторые депутаты, по сути, вмешиваются в продолжающуюся часть судебного процесса. Еще раз повторю — это специальный вид жалоб, для которых существует специальный порядок разрешения, и он не может осуществляться ни в каких других органах, кроме судебных.
О кадрах
— В стране немало молодых людей мечтают о дипломе юриста. И вузы, откликаясь на это предложение, выпускают сотни специалистов юридического профиля. Но есть ли нужда в таком количестве юристов? Ведь каждый год эти выпускники сталкиваются с печальным явлением невостребованности...
— Из–за обилия предложений от коммерческих вузов, готовых якобы дать юридическое образование на платной основе, случился кадровый парадокс: в стране вроде бы переизбыток юристов, но вместе с тем — их острейшая нехватка. Правоохранительные и судебные органы испытывают недостаток специалистов высокой квалификации, в то время как платные вузы обещают диплом юриста любому, кто получит минимум знаний в каких–либо отраслях права. Этого категорически недостаточно! Юрист — это государственная профессия. Она требует множества самоограничений, соответствия различным моральным критериям, определенного поведения в повседневной жизни, щепетильного подхода в выборе круга общения... Не каждый сумеет соответствовать этим требованиям. А в коммерческих вузах не всегда уделяется внимание моральной стороне дела. В итоге получается высшее юридическое образование весьма среднего уровня. И такие люди действительно не имеют возможностей для трудоустройства.
— Есть ли другие кадровые проблемы?
— Меня вот что беспокоит... Я являюсь председателем государственной экзаменационной комиссии в БГУ и вижу, что 80 процентов молодых юристов — это девушки. Меня волнует, что представителей сильного пола на юрфаке становится все меньше. А ведь это будущее нашей судебной системы и правоохранительных органов. Очевидна феминизация профессии юриста в целом, а наш судейский корпус уже более чем наполовину состоит из женщин–судей. В мое время была другая тенденция: 80 из 100 юристов были парнями, уже отслужившими в армии, имевшими кое–какой жизненный опыт и без труда находившими себе применение в силовых и правоохранительных структурах.
— Ощущается ли нехватка юристов на периферии?
— И весьма существенная. У нас же все выпускники готовы трудиться юристами до тех пор, пока мы не предлагаем им отправиться в Хойники или Лоев. Все желают быть юристами «на асфальте», то есть в крупных городах, а не там, где существует настоящий кадровый голод. В городах работу найти непросто, поэтому некоторые молодые юристы идут вообще невообразимым путем: становятся, если можно так сказать, антиюристами. Вместо того чтобы служить праву, следить за соблюдением законов, они начинают искать способы обойти закон... Это тоже следствие переизбытка специалистов с юридическим образованием, который, как видите, ничего позитивного не несет.
О коллегах
— Завершая кадровую тему, логично спросить: стал ли Первый съезд судей, состоявшийся десять лет назад, профессиональным трамплином для кого–либо из его участников?
— Да, он позволил раскрыть свои лучшие качества многим судьям, чьи яркие, аргументированные выступления нашли живой отклик среди коллег. И я с гордостью отмечаю, что эти люди оказались востребованы на высоких государственных постах. Назову лишь несколько имен — Генеральный прокурор Петр Миклашевич, первый заместитель министра юстиции Александр Петраш, заместитель Председателя Верховного Суда Валерий Калинкович, председатель Белорусского военного суда Александр Конюк. Кстати, тот памятный съезд стал хорошим стартом не только для многих правоведов, но и... для праздника: отмечаемый завтра День юриста также был учрежден на Первом съезде судей.
— Что бы вы пожелали юристам страны в этот день?
— Мы работаем в очень непростых психологических условиях, ежедневно разрешаем сложные конфликты, вынуждены бороться с несправедливостью, сталкиваясь с темными сторонами жизни общества. Поэтому я всегда желаю коллегам мужества, твердости, стойкости и, главное, сохранения лучших человеческих качеств: спокойствия, психологической устойчивости, способности к сопереживанию. Мне бы хотелось, чтобы юристы и, в частности, судьи были профессионалами, но не холодными, а добрыми — теми, к кому люди идут со своей болью.
Выдающийся русский юрист А.Ф.Кони говорил: «Ни голос страсти, ни посторонние влияния, ни шум, ни гул общественного возбуждения — ничто не заглушало во мне сокровенного голоса, не изменяло моего искреннего убеждения и не свело его с намеченного судейским долгом пути действительного правосудия». Пусть эти слова, дорогие коллеги, станут ориентиром и в вашей работе!
Фото Виталия ГИЛЯ, "СБ".
