Вот и встретились учитель с учениками. Встретились и молча смотрят друг на друга своими картинами... Целый месяц будет длиться их молчаливый диалог...
«Учитель и ученики» — именно так называется выставка, открывшаяся вчера в Национальном художественном музее. Она посвящена Сергею Каткову — замечательному художнику и гениальному педагогу. Вот что говорят о мастере те, кому повезло знать его, встречаться, слышать и видеть.
ПОРТРЕТ
Зоя ЛИТВИНОВА, художник:
— Катков для меня — божий человек. Я часто о нем думаю, вспоминаю, разговариваю о нем с другими и не вижу в нем недостатков.
Многие озлобились, пройдя тяжелый путь и войну. Многие стали угрюмыми, мрачными и утратили веру в человека. Не хочу даже примеры приводить. Таких людей очень много и среди художников. Иногда мне кажется, что именно страшная война и сделала Сергея Петровича таким необычайно деликатным, тонким и внимательным ко всем.
Когда в художественном училище перешла в группу Сергея Петровича, то мне сразу стало легко. Он, как никто другой, понимал, что я делаю. Я старалась, как могла, и мне даже повышенную стипендию давали. Там мы сдружились со Светой Катковой. Когда Сергей Петрович окончил строительство дома, то решил, что нам со Светой будет полезно вместе работать. Я стала жить у них в доме.
Скажу честно, Сергей Петрович для меня, как отец родной.
Для меня, человека из обыкновенной семьи, он являлся примером во всем. Он очень многим помогал и много судеб выправил. А как его любили дети! Мне всегда нравилось наблюдать, как он на равных с ними общается. Он их выслушивал так, как мать и отец родной не выслушивали. Сергей Петрович очень талантливый художник. Много работал. Поездки с детьми на природу он устраивал и зимой, и летом. Учился у них. Не могу представить, когда только он успевал накормить всех, разобрать творчество каждого, а при этом еще и свое писать.
Человек, соприкасавшийся с ним, становился лучше, хотя многие и не стали художниками...
ДЕД
Зоя ЛУЦЕВИЧ, художник:
— Первые мои воспоминания такие. Я просыпаюсь, встаю, обуваю тапочки и бегу в комнату к деду. Он уже давно проснулся, сидит за столом и что–то пишет. Как я тогда думала — занимается какой–то ерундой. Я присаживаюсь рядом, смотрю на него и говорю: «Ну дед, рассказывай, как жизнь?» Он покорно откладывает ручку и начинает со мной разговаривать. Вот так начиналось мое каждое утро. И только теперь я понимаю, что дед занимался серьезными делами, связанными с его работой, детьми, Союзом художников. С утра до ночи у него были дела. Но при такой занятости он ни разу не сказал, что у него нет на меня времени.
Отругал меня дед только один раз. Он разложил на полу детские рисунки — работы учеников. Так получилось, что я оказалась в конце комнаты, у противоположной стены. Он меня позвал к себе. Я и пошла, глядя на него, прямо по рисункам. Вот тут он и вспылил: «Что ты делаешь?! Как ты можешь?!» До этого случая он мне никогда таких слов не говорил, а главное — таким голосом. Я в слезы, давай реветь. Он глянул на меня, и сам практически в те же слезы...
Конечно же, это дед пристрастил меня к рисованию. Он вложил мне в руку фломастер. К сожалению, сейчас уже нет таких фломастеров, как тогда, в то золотое время. По–моему они были какие–то волшебные...
Дед рисовал и писал только то, что любил, что хорошо понимал. Все настоящие художники были такими. И Марк Шагал был таким. Но самое главное — все работы деда очень искренние. А такими картины получаются только тогда, когда художник делает то, что по–настоящему переживает и чувствует.
Даже самые жесткие и злые люди, когда начинают о нем говорить и вспоминать, это похоже на то, как будто они в любви признаются.
СВЕТ
Леонид ЛЕВИН, архитектор:
— Уж не помню, где меня Сергей Петрович зацепил, когда я что–то малякал. Посмотрел и сказал, чтобы я приходил к нему в студию.
Сам он был небольшого роста. Мы, послевоенные дети, к нему так привязались, что он был всем нам, как отец. Он очень любил белорусскую природу и нас возил на этюды. Он даже вывозил нас на Нарочь. Я еще поэму написал большущую, в стихах. «Мы ехали долго, не час и не два. Нам очень хотелось скорее туда, где озеро Нарочь шумит в берегах...» — ну и так далее. Это шел 1947 год, а было мне 11 лет.
Мы, его ученики, очень любили смотреть, как он рисует.
Много нас разных и интересных занималось в студии. Еще никто не знал, что из кого получится, кто и кем станет. Вот и Борис Заборов, когда в Париже, в его мастерской за столом сидели, вспоминал Сергея Петровича.
У каждого ребенка есть свой учитель. Хороший или плохой, угрюмый или разговорчивый... Сергей Петрович умел растопить лед. А самое большое, я так считаю, научить любить белорусскую природу. Любить Беларусь. Он заказывал маленький автобусик, и мы отправлялись на этюды. В основном рисовали акварельными красками. Всегда после тех поездок проводили выставки и даже печатали каталоги. Это было здорово. Даже не верится, что так тогда могло быть, в те тяжелые годы.
Одевался Сергей Петрович просто. Зимой любил ходить в валенках. В полушубке его помню и с этюдником на плече.
Как ни странно, но Катков прошел со мной всю жизнь. И не в тени шел, а рядом, словно за руку вел...
ПОДАРОК
Наталья ЛЕВИНА, архитектор:
— Изостудия размещалась на третьем этаже Дворца пионеров. В классе седьмом или восьмом я пришла туда с подружкой, и начали заниматься. Она, как и я, стала архитектором, работает и живет в Москве.
В старшей группе тогда учились Леонид Левин, Борис Заборов, Нелла Счастная... Они уже тогда очень хорошо рисовали. Им Сергей Петрович уделял много внимания. Ездил с ними во всякие поездки по Беларуси, а нас водил в парк.
В какой–то праздник проводили конкурс на лучший костюм. Мой назывался «Мир победит войну!» — длинная туника из красной занавески, на груди земной шар с голубем, а на голове — корона. Сделана та корона была, как кремлевская стена. За свой костюм получила приз — маленький набор елочных игрушек...
Сергей Петрович к детям относился так, что словами не рассказать. Все поколения к нему тянулись. Он умел к себе человека сразу расположить. А как он это делал, я и по сей день не понимаю.
СУДЬБА
Леонид ХОБОТОВ, художник:
— Он организовал художественную школу по музыке и изобразительному искусству и сам ездил по всей республике — собирал одаренных детей. Я в это время был в интернате, рядом с Гомелем. Произошло чудо, это, видимо, судьба. Устроили экзамен, а потом меня вызвали в Минск. Я не хотел уезжать. Мне было 11 лет, и я ревел. Привык и к товарищам, и к интернату своему...
Из художественной школы мы ходили к Сергею Петровичу во Дворец пионеров. Там он говорил о современной живописи, о своих работах, о тех холстах, над которыми трудится. У меня такое чувство, что Катков мог из любого ученика сделать художника. Я в этом даже не сомневаюсь. Это была богом данная система, отношение, талант. Он создавал условия, в которых человек раскрывался.
Частенько я и слезы проливал, чтобы ему что–то доказать. А он молчал. Я старался, а он не реагировал, словно не видел. Плакал я тайком, в подвале. За те слезы, за те уроки я ему очень благодарен. Так воспитывались волевые качества.
ВАТМАН
Май ДАНЦИГ, художник:
— Первые послевоенные годы... Минск разрушен, вокруг руины, а я хожу в изостудию. Атмосфера там — непередаваемая. Очень дружелюбно к нам относился Сергей Петрович. Именно дружелюбно. А в среде художников подобное вообще редкость. Не важно, что все еще дети, но ведь каждый себя большим художником чувствует и считает.
А самое главное, что совсем недавно кончилась война. Это особое и особенное время. В городе полно инвалидов, просящих милостыню. А люди совсем неизбалованные, на одежду никто не обращает внимания. И даже вот что помню. Если человек хорошо одевался, то на него глядели косо. Стыдно было щеголять в хорошей одежде, в добротной обуви. Все ученики Сергея Петровича в те годы ходили в чем попало. Все тогда смотрели в корень — какой человек, а не какая на нем одежда. И примером скромности был Сергей Петрович. И не только скромности, но и всего остального.
Хорошо помню, что бедность, разруха, а мы на самом настоящем ватмане рисуем. На фактурном, на плотном, на мягком. Сейчас вроде всего и всякого хватает, а вот настоящего ватмана днем с огнем не сыскать. И краски Сергей Петрович для изостудии доставал, и картон, кисточки, карандаши. Привозили материалы для детей. Тогда мы не понимали, что все это получаем почти даром, за копейки.
Не могу представить себе, что Сергея Петровича не было бы в Минске... Именно его ученики сегодня составляют большую часть Союза художников, а ведь многие стали архитекторами, журналистами, кинооператорами, дипломатами, конструкторами, инженерами... Не стали бандитами, ворами, преступниками. Их Сергей Петрович удержал...
БРАТЬЯ
Александр ЖУРАВЛЕВ, ученый:
— Меня во Дворец пионеров привел брат. Он сказал, что мне там будет интересно. Не ошибся. Это было в 1957 году. Целых три года я ходил в изостудию к Сергею Петровичу.
Он познакомился с моими родителями и иногда заходил к нам домой. Мой отец и Сергей Петрович были фронтовиками. Они понравились друг другу, и им было о чем поговорить. К сожалению, я тех разговоров взрослых не помню. Думаю, что говорили они о жизни, о том, что происходило.
Кстати, Сергей Петрович, узнав, что мои братья собираются стать архитекторами, предложил походить в изостудию, заниматься рисунком. Он понимал, что эти занятия для будущих архитекторов будут очень полезными. Так что ходили во Дворец пионеров мы втроем. Все рисовали. Братья стали архитекторами, а я пошел в науку. Знания и умение рисовать мне помогали. Я научился представлять предметы в пространстве; узлы и агрегаты самолетов.
В изостудии была особая атмосфера. И создавал ее Сергей Петрович. Он говорил мало и как бы вскользь, но все его слова слышали и понимали. Однажды вот что произошло. Один из студийцев развеселился, зацепил локтем вазу, а может, стол толкнул. Ваза упала и разбилась вдребезги. Стало тихо–тихо. А Сергей Петрович громко так говорит: «Ну вот! Давай и дальше — бей, круши все!» Дети замерли, а виновник растерялся и все понял. Учитель не испугал его, не накричал, а сказал именно то, и так, как следовало в тот момент. Это очень важное качество — уметь сказать нужные слова в нужный момент. Уметь сказать так, чтобы поняли...
Однажды он поставил задание. Надо было нарисовать человека, который идет за хлебом. Как нарисовать, чтобы было понятно, куда и зачем тот человек отправился? Все увлеченно придумывали красноречивые детали, спорили. Сергей Петрович участвовал в наших дискуссиях, улыбался. Вот такая педагогика...
БЕЗ БЛАТА
Ольга САЗЫКИНА, художник:
— Я жила в одном квартале от Дворца пионеров. Привела меня в изостудию мама, но это все было по блату. Сергей Петрович посмотрел мои рисунки и строго сказал маме, что не надо за девочку говорить. Что в его изостудии блатов не предполагается. Это было в третьем классе. Сергей Петрович брал в изостудию всех детей всех возрастов.
Помню один случай. Я писала какой–то натюрморт. Писала его без вдохновения. Бывают и у детей такие дни, когда все плохо, когда ничего не получается. Натюрморт у меня не получился совершенно. Я подошла к пачке старых работ, перевернула свой лист лицом вниз, положила и еще придавила. Хотелось, что бы все исчезло, размазалось. Сказала дежурное «до свидания» и ушла...
Прихожу в следующий раз. Сергей Петрович встречает меня с улыбкой и говорит: «Какую ты красивую работу написала, Оля!» Я поняла, что он все видел. Все понял, а теперь меня поддержал. Я перестала комплексовать. Тот случай остался в памяти на всю жизнь. Сейчас я сама преподаю и часто вспоминаю Сергея Петровича. Стараюсь стимулировать у студентов чувство собственного достоинства, независимость от созависимости.
Он мне напоминает доброго Санта Клауса. Не было в нем агрессии и не внушал он страх. А еще он был невероятно внимательным. Через его кружок проходило очень много детей. У меня такое ощущение, что он помнил каждого по имени. Обращался с почтением и пиететом. Перед каждой детской душой у него был трепет. Мне кажется, что педагогическая «фишка» Сергея Петровича — растворение и свободное плавание в детской среде, как в теплом супчике детского почтения и собственной отдачи. Он на первый взгляд совсем не напрягался, царил, как дедушка, как лесной пан.
Сергей Петрович был одинаков все время и со всеми. Без срывов. В хорошем настроении. Всегда внимателен. И это не маска его, а сущность.
