Поэт начинается с того, что ему дано «застать как бы щель между мирами», и этот зазор заполнять образами и ритмами. Профанное бытие, с которым не совпадаешь («Я вырос в окраинных кварталах цвета старых газет»), становится материалом для лепки произведения, иногда нарочито пафосного, с ритмами, напоминающими Багрицкого или раннюю Ирину Одоевцеву, написавшую «Балладу о толченом стекле». Бесчастный написал «Балладу о лампочке»:
Под потолком висела лампочка Ильича,
Ей мошкара зудела: «Дура, не трать луча!
Ты ничего не исправишь, не заштопаешь тьмы
Посередине ночи, в самый разгар чумы».
Лампочка жила верой. Вера калила вольфрам.
Хозяин ходил кругами под лампочкой по вечерам.
Лампочка потребляла семьдесят пять ватт.
Хозяин не спал ночами: думал, что виноват.
Поэт и любовно, и словно вздрагивая от отвращения, выписывает нехитрые реалии современной ему богемы, отчего сбивается ритм и повторяются образы (неприкаянному гению полагается пить, плакать и быть маргиналом без паспорта). Иногда напоминает Шефнера с «заговариванием быта деталями» («Все вокруг достойно описанья — бьющийся в агонии июль, подоконник с высохшей геранью, в раковине — колизей кастрюль...»). И все же есть та неповторимая, неконструируемая интонация, которая цепляет и заставляет напряженно прислушаться. Есть чудинка, позволяющая услышать «в твоем «ничего, мы выкарабкаемся» некую «рыбку». И дано автору мышление, заставляющее эту рыбку плескаться в пространстве, пуская бесконечные круги образов.
Сюсаку Эндо. Молчание. Москва, ЭКСМО, 2017
Этому роману в Нагасаки установлен памятник — камень, на котором высечена цитата из романа: «Человечество так печально, Господи, и океан такой синий». Экранизация Скорсезе (кстати, не первая, роман уже экранизировал в 1971–м Масахиро Синода) не могла не спровоцировать всплеск интереса к литературной основе. Сразу скажу: читать тяжело — эмоционально тяжело. Фильм Скорсезе вообще многие недосматривают, ссылаясь на «два часа сплошных пыток». В середине XVII века трое молодых иезуитов (третий «сливается» в самом начале по болезни) отправляются в Японию, дабы опровергнуть слухи, что почитаемый ими падре Феррера стал отступником. Cитуация такова: христианство в Японии усилиями европейских проповедников так расширилось, что власти забеспокоились, не приведет ли это к колонизации и гибели национальных традиций. И взялись искоренять принесенную веру каленым железом, кипятком и всем, чем палачи богаты. Молодые иезуиты, однако, встречают среди простых японцев своих преданных сторонников, а затем становятся свидетелями мученичества их во имя веры. А вот хватит ли у самих священников стойкости, чтобы не сломаться — не от боли, а перед муками своей паствы? Может, истинная вера — в том, чтобы формально отречься от нее ради спасения ближних? Ох, непростые проблемы поднимает роман... Не говоря уже о пресловутом «Запад есть Запад, Восток есть Восток». Как насчет права сохранять национальную культуру? А правомерно ли с лучшими побуждениями всюду навязывать свою? Отличается ли вера человека образованного, знающего цену своему мученичеству и этим упивающегося от веры человека простого, лишенного гордыни, не знающего тонкостей догматов — но умирающего за них? А как страшна хорошо знакомая и нам технология: уничтожить врага — это слишком просто, нужно заставить его принять твои взгляды, пусть внешне... Не желаю легкого прочтения. Думайте, переживайте. Иногда полезно.
Издания для обзора предоставлены книжным магазином «Академическая книга», Минск, пр-т Независимости, 72.
