Правы ли правые

До недавнего времени популистами называли в основном левые политические движения. Это, мол, они обещают избирателям не то, что на самом деле могут дать, а то, что избиратели хотят получить. А избиратели всегда хотят одного и того же. Крестьяне — землю, рабочие — фабрики, женщины — мужей, мужчины — футбол и секс, все вместе — справедливости. Обещай каждой группе то, чего хочет именно она, и готово — ты проходишь в парламент и следующие несколько лет ни о чем не печалишься: зарплата идет, привилегии тоже. Потом начинается новый цикл, и ты снова обещаешь крестьянам землю, каждой страждущей женщине по мужику, а каждому страждущему мужику хороший секс, классный футбол и много пива после того и другого. Все, казалось бы, просто, десятилетиями отработано и работает безотказно. Но вот — сюрприз! — хорошо отлаженный и настроенный механизм начал давать сбои. То вдруг британский электорат проголосовал за выход из Евросоюза, то американский неожиданно выбрал “не того” президента, и это окрестили “политическое землетрясение”. Трясет и весь ЕС, где крайне правые партии, само упоминание которых до недавнего времени считалось чем-то неприличным, стали не просто проходить в парламент, а занимать там заметные (слишком заметные — как бельмо на глазу) места. Популизм из левого стал правым. Но так ли это неожиданно?

Эксперты теперь говорят, что победить Трампу помог “рассерженный белый мужчина” из провинции, по семье которого больно ударил кризис 2008—2009 гг.

О причинах брексита и победного шествия правых по Евросоюзу говорят то же самое: не изжиты последствия экономического кризиса. Это, конечно, так. Но не стоит упрощать: те изменения, которые мы видим сегодня, результат далеко не только последних восьми лет. Во многом это плоды — да, неожиданные, да, элиты прощелкали — глобализации, которая еще совсем недавно казалась если не панацеей, то уж точно прививкой от национализма.

Казалось, что возможность свободно передвигаться, менять место жительства и покупать товары со всего мира естественным образом приведет к снижению значения (а то и вовсе к утрате) национальной идентичности. Что государство-нация уступит место глобальному миру, а национальные границы, национальное мышление и национальные же интересы станут пережитком прошлого. Но этого, как и предсказанного Фрэнсисом Фукуямой “конца истории” как безусловной победы либеральных ценностей, не произошло. Оказалось, что своей национальной идентичностью, историей и страной гордятся не только китайцы или россияне, но и шведы с шотландцами, и венгры с голландцами. Но поскольку политические классы крепко стоят за глобализацию и стирание границ, то национальная гордость становится уделом вчерашних маргиналов — правых партий.

За послевоенные годы Евросоюз прошел огромный путь к толерантности в образе жизни: гомосексуальные браки и даже мягкие наркотики. Но он так и не стал толерантно относиться к “чужим”: враждебность по отношению к мигрантам растет с 1980-х годов.

И сейчас эту враждебность активно используют политики, играющие на национальных чувствах.

Эта тенденция появилась не сегодня. “Тревожные звонки” звучат давно, но элиты предпочитали их не замечать: скептицизм в отношении евроинтеграции впервые проявился в 1990-х. Но элиты требовали расширения — и ЕС, и своих полномочий. В результате членами ЕС стали бывшие социалистические страны, а через 10 лет “польские и литовские сантехники” стали фактором (не решающим, конечно, но и не последним) при голосовании за выход Великобритании из ЕС. А элитам стоило задуматься об этом уже в

2001 году, когда Ирландия проголосовала против Договора Ниццы (о расширении ЕС на восток), или когда в 2005 году французы и голландцы проголосовали против Европейской конституции, или хотя бы в 2008-м, когда снова Ирландия проголосовала против Лиссабонского договора, который заменил так и не вступившую в силу Европейскую Конституцию.