Любой замысел художника — то зерно, из которого при благоприятных условиях вырастает шедевр. Но по своему составу порой замысел — явление отнюдь не благородного происхождения. Его генеалогия намертво впечатана в быт, в повседневность. В свое время своим цепким умом это заметила Ахматова, отметая взлелеянную Серебряным веком мысль о божественном происхождении поэта. Творчество иногда произрастает из такого житейского сора... Стоит открыть любую автобиографию, чтобы в этом убедиться. Замысел «Гаража» возник у Эльдара Рязанова после участия в собрании гаражно–строительного кооператива. Пол Хэггис написал сценарий оскароносного фильма «Столкновение» после того, как ему и его жене угрожал пистолетом темнокожий грабитель.
Хотя если замысел возник — это, конечно, уже чудо. Но дальше начинается самое интересное — его воплощение. Вы выносите его из потаенного уголка своей души на общее обозрение. Если считать его частью тебя самого и своего личного опыта, понятно, с какой болью каждый художник воспринимает любое его искажение.
Недавно известный шведско–российский и уже почти белорусский режиссер Александр Нордштрем («Джанни Скикки», «Сельская честь» в театре оперы, «Остров Сахалин» в Купаловском театре) позвонил в редакцию из Санкт–Петербурга отнюдь не в радужном настроении.
Было от чего впасть в тоску. После отъезда Нордштрема из Минска его последняя премьера «Слуга двух господ» в Купаловском театре неожиданно подверглась сокращениям и правкам. За них, по слухам, единогласно по инициативе художественного руководителя проголосовали сами актеры, занятые в спектакле.
От такого кунштюка Нордштрем, рано уверовавший в европейское воспитание нашего театрального люда, мягко говоря, пришел в недоумение. Такого не случалось за всю его режиссерскую практику (в биографии мастера постановки в Стокгольме, Новосибирске, Петербурге, Риге, Красноярске, Казани), даже во времена Советского Союза, цензурными нравами которого сейчас принято стращать студентов театральных вузов.
Нордштрем попросил восстановить первоначальный вариант спектакля на ближайшем показе в мае. Если это не будет сделано — возможен судебный иск. Грубейшим образом нарушена профессиональная этика. Нордштрем предложил несколько вариантов: снять спектакль с репертуара, поменять в афише имя режиссера или вернуть все назад.
Любопытно, что сейчас со всеми сокращениями спектакль длится дольше, чем в первоначальном варианте. «Были сокращены принципиальные моменты, то, что называется режиссерским решением, — вздыхает режиссер. — То, без чего все остальное становится идиотизмом. Я выгляжу просто непрофессиональным человеком».
История эта — вроде бы частность. И у руководства театра наверняка есть убедительные доводы своей правоты. Но на самом деле эта ситуация ставит под сомнение не только дальнейшее сотрудничество конкретного режиссера и конкретного театра, но и не самым лучшим образом сказывается на репутации и имидже всего белорусского театра. Вряд ли Нордштрем сделает ему хорошую рекламу в Стокгольме или Санкт–Петербурге...
И вот что еще непонятно. Если так складываются взаимоотношения с приглашенным режиссером, для чего тогда вообще звать Альгердаса Латенаса, Олега Жюгжду, Сергея Куликовского, ну и самого Нордштрема, разумеется? Возможно, буду категоричен, но вопрос поставлю прямо: если режиссеру отказывают в его законном праве на самовыражение, то можно ли говорить о развитии театра вообще? Если мы с таким трудом изживаем в себе «совок» с его почти интуитивным пренебрежением и скептицизмом по отношению к носителям всего нового и неожиданного, значит, время надевать медвежьи шкуры и грызть кости в своих сырых пещерах.
