Каждую ночь меня накрывали воспоминания. И почему только тишина ночи будит самое страшное? Просыпались старинные обиды, забытые предательства и унижения. Человек давно умер, все ушло, но, оказывается, я никак не могу ему отпустить и, самое страшное, я сам себя простить не в состоянии, ведь среди “призраков” — и мои неотменимые поступки.
У каждого из нас вне зависимости от сана и возраста есть сердце и слезы, пусть даже на людях вы сильный и уважаемый человек. Но как научиться прощать? Не знаю. Я сам этому только учусь и прошел небольшой путь, но кое-что все же можно сделать. Самое главное — быть честным и признаться себе в своей слабости. Мне кажется, люди были бы куда сильнее и успешнее, умей они разрешить себе быть слабыми. Не бывает неуязвимых людей. Надо помнить о своей уязвимости, спокойно и весело принять эту уязвимость.
Право быть обиженным — привилегия человека, знак благородной человеческой слабости. Способность обидеться — признак здоровья. Если в вашей пьесе есть фраза “меня невозможно обидеть”, значит, у вас роль робота. Нормальный человек может обижаться и должен обижаться. Только надо научиться делать это правильно, потому что обидчивость, словно щепотка дорогой приправы в роскошном блюде: переперчишь — испортишь все, а может, и отравишься.
Почему я советую научиться правильно обижаться? Потому что в это искусство включается и навык борьбы со стереотипами примирения, которые только мешают помириться. У каждого есть представление о том, как выглядит идеальное прощение. Например, он, окровавленный и в струпьях, потеряв один глаз и все свои квартиры, все осознав, падает на колени, вы плачете, целуете его, а потом, забыв все, весело скачете по лужайкам, крепко ухватившись за руки. Так не бывает. Потому что не все процессы обратимы. Есть вещь, которую называют метафизической неотменимостью поступка. Суть в том, что, если человек сделал подлость, этот поступок можно загладить, искупить, вымолить, но его нельзя вымарать из истории, его нельзя отменить.
Любой поступок — навсегда. Поэтому жизнь наша так трагична и серьезна. Этой простой истины не понимают люди, обвиняющие христиан, что мы все тут хорошо устроились: греши да кайся, и Бог все простит. Бог простит, но моя история, моя биография — это и есть мой портрет, мое лицо, моя личность. Все остается. Чем страшнее проступок, тем больших усилий требуется, чтобы искупить его.
Прощение не отменяет труд искупления, поэтому так хорошо живому — у него еще есть время исправить хоть что-то. Неотменимость поступка не есть повод для отчаяния. Мы ведь условились быть честными, поэтому не надо делать вид, что ничего не было. Если вы притворяетесь, что не обидели или не обиделись, память будет вам мстить. Любую обиду надо избыть, выстрадать, выболеть и отпустить, оставив при себе лишь снисходительность. Потому что мера мудрости есть мера снисходительности.
Апостол Петр задал Спасителю вопрос: сколько раз прощать брату, согрешающему против меня, — до семи ли раз? И Господь ответил: “До седмижды семидесяти раз” (Мф. 18:22). Читая эти строки, мы думаем, что речь идет о бесконечной череде обид, которые одна за другой наносятся человеку. Семьдесят обид — семьдесят прощений. Это тяжелое задание, но мы его принимаем. Но что если Господь говорит не только об этом? Что если формула пишется так: одна обида — семьдесят прощений? Что если человеку, который не способен сразу и до конца простить, приходится многие годы снова и снова прощать, погружаясь благодаря этому опыту прощения в самые глубины своей духовной жизни, опытно учась милосердию и снисходительности?
Архимандрит Савва Мажуко
